– Напрямую или через посредника?

– По-моему, напрямую. Я его пока не расколол, но…

– Но ему нужен алкагест. Знаешь, теперь Хранители дают его даже уголовникам в тюрьмах! Милосердные болваны. Пенсы из тарелки подаяний для бедных идут прямо Роше в карман – и ради чего? Пары новых прискорбных дней жизни ходячему мертвецу? – Келкин щелкнул пальцами. – Я перемолвлюсь с Вангом или другим мировым судьей, добьюсь предписания, и сможешь держать своего каменного взаперти еще месяц. Если не сломаешь к тому времени, придется передать его в обычный суд… или ты думаешь, он ни за что не даст показания на Хейнрейла?

Не один Хейнрейл считает Шпата одноразовым товаром.

– Думаю, сумею его уломать. Он упрям и верен Бра… гильдии воров, но я над ним поработаю, постараюсь убедить, что Хейнрейл его продал – выставил приманкой для стражи – и что старые времена давно ушли.

Келкин кивнул:

– Достану тебе расширенное предписание.

Джери практически слышал за кустистыми бровями перестук счет и скрип пера в объемистой книге долговых записей. Любезность, оказанная судье за продление срока задержания для Шпата. Новый должок перед Джери к выплате серебром. И вечно наращиваемый процент огромных, обширнейших обязательств, которые причитаются Келкину со всего города – по его собственному мнению.

– Что было в хранилище? – спросил Джери. – Если знать, для чего им понадобилось взламывать Палату Закона, многое станет понятней.

– Ладно, будет и список.

Они покинули кофейню. В летах, но темп Келкин задал устрашающий, споро прихрамывая, как сердитый жук. Джери приметил на площади Отваги его карету, но старикан пер к улице Сострадания пешком.

Запах гари. Сажа на стенах и окнах. Непривычное небо без Башни Закона – прежде она высилась над округой, как часовой.

Они миновали виселицу.

Миновали воздвигнутый Хранителями памятник на том месте, где узников некогда продавали с молотка разным культам, обрекая на участь человеческих жертв, – давным-давно, когда Гвердон, бывало, заигрывал со свободой вероисповедания. Кровавые истории о торгах живым мясом Хранители выдвигали как довод против замыслов Келкина открыть город иноземным богам.

Они миновали и ряд бдительных сальников – походило, будто место происшествия обнесли горящими факелами.

Внутри, среди булыжников, ковырялись рабочие. Многие – заметил Джери – каменные люди. Когда напасть проявилась впервые, лет так тридцать назад, Келкин приказал отделить зараженных и заключить их в загородной соляной шахте. Тысячи обызвествились там до смерти, и прокатились Каменные бунты, и то правительство было низложено. Даже Джери похолодел, когда один из хворых монстров обратил на Келкина внимание и узнал его. По гуще людей пробежался ропот недовольства.

Келкин, наплевав, прошел мимо них, будто они уже застыли известью.

Каменных людей бросили на раскопки, потому что на руинах по-прежнему горячо. Однозначно заряд алхимический – фанаты оружия доводили до совершенства огонь, что не гас, кислоту, что проедала корабельный корпус, газы, что слепили и удушали. Сыворотку оборотней, распылители трансмутационных испарений. Стремились познать секрет Философской Бомбы.

На улице Сострадания, за шеренгой сальников, собралась многочисленная толпа. Кучка поменьше, но и знатнее, сошлась по эту сторону, на почернелой траве центрального двора. Гильдмистресса Роша, самая могущественная женщина города, и ее уполномоченный в парламенте, Дроуп, спорили с группой Хранителей в рясах о передаче останков колокола, бившего на разрушенной ныне звоннице. Хранители утверждали, что это освященная церковная реликвия, пускай установленная на гражданской постройке. Роша настаивала на проведении анализа металла – это позволило бы выявить примененное поджигателями оружие. В отсутствие более авторитетной или более компетентной власти решал спор начальник городского дозора Артан Набур. Джери навострил уши и пристроился позади собравшихся, пока Келкин отправился портить жизнь какому-нибудь уголовному приставу или писарю.

Что выберет Набур? Для Джери привычней ставить на то, какой таракан первым домчит до потолка в трактире, или на исход драки в Мойке, однако тот же принцип и здесь. Воспротивится ли Набур переходу городской стражи под опеку гильдии, вступится ли за людей из плоти и жил против восковых чудищ или же, виляя хвостом, потрусит в конуру доживать до отставки ради милостей Роши?

Никакой борьбы мнений. Набур прочавкал о том, как признателен он гильдии за помощь, как важно городу поскорее разрешить это дело, чтобы не потерять лицо, и как Хранителям, ценной и почитаемой части нашего духовного руководства, недопустимо и далее навязывать свою волю светским властям. Он распинался, пока Роше не надоело и та не перебила его: отчет об анализе будет передан страже, как только будет готов. Каменные люди пошли грузить в фургоны с огнеупорными тентами искореженные куски кладки, осколки колокола, разломанный булыжник и до сих пор мягкие наплывы металла. Повозки казались Джери катафалками.

Ему нужна копия этого отчета, в идеале до того, как бумага попадет в руки стражников. Он изучал лица младших алхимиков, надзиравших за работами, – один из них может стать его источником. С алхимиками одна беда – нельзя подкупить людей, способных превращать грубое сырье в золото. В данном случае через продажу за море оружия и лекарств – но принцип тот же. Ничего, он отыщет способ.

Из толпы возник Келкин и вручил ему убористо исчерканный листок.

– Пара тысяч монетами. Церемониальные жезлы и цепи. Один из мечей Изгнания. Копии договоров и всяких правовых документов. Улики и показания к судебным делам, культ Каракатицы, Беканорский вопрос… – бормотал Келкин. – Естественно, все уничтожено. Придурки!

Келкин повернулся с намерением вновь разжечь спор и распять Артана Набура – на такое Джери с удовольствием бы посмотрел, – когда снаружи раздались крики и свист. Шеренга сальников подалась вперед, толпа отпрянула, как стая рычащих волков от горящего факела в морды. Ровная линия охранения изломилась углом, с острием в сторону переулка.

Гильдмистресса Роша и Набур двинулись первыми, толпа, Келкин и Джери в том числе за ними.

Оставленные на время без присмотра каменные люди бросили работу, но не ради отдыха. Топоча, они разбрелись по развалинам, трясли затекшими конечностями, вкалывали друг другу драгоценный алкагест. Одна полустатуя разбойного вида стырила шприц у соседа, и их свара стала дополнительным развлечением для толпы.

Напоказ торжественно и серьезно Набур обследовал ограду со стороны переулка.

– Что там такое? Тебе что-нибудь видно? – допытывался Келкин, не в состоянии глянуть поверх голов. Джери же хватало роста прочесть нацарапанную на кирпичной стене надпись.

ЭТО ЕЩЕ НЕ ВСЁ.

Ниже и ниже.

Вниз, пока не окутает гнилостным теплом с сочным привкусом разложений. Вниз к тоннелям, прогрызенным безымянными тварями, что буровят камень, как трупные личинки ветхую плоть.

Крыс – упырь молодой. Он не лазит сюда, в глубину, без крайней нужды. По природе тело таких, как он, проходит разные стадии: ровное течение жизни чередуется с промежутками стремительных перемен. Как молодой упырь он мог при тусклом свете сойти за надземного жителя в своих глазах и наслаждаться мирскими радостями. Пока он на поверхности среди живых, погружен в вольное, непредсказуемое течение жизни верхнего города, его молодость продлевается, ибо упыри старятся не как люди.

Упыри постарше становятся звероватыми, порочными, их направляет голод. Общаться они не способны, кроме как ревом и воплями, на уме у них одно: где бы поесть падали – или мясца посвежее. Их обжигает солнце, отталкивает город наверху. Крысу противно слабоумие упырей средних лет, ненавистно присоединяться к их бесчисленным хищным ордам, что полонят пещеры в этой области подземного мира. Съеденная ляжка трупа елозила по желудку и тянула вниз тяжелым якорем.

Жара впитывалась в плоть, обволакивала кости. Гнилая вонь проникала всюду, впивалась в мозги. Живот набухал, и Крыс подсчитывал, сколько отсюда до ближней трупной шахты. Целую минуту заняло у него вновь припомнить, что стволы этих шахт пробиты верхним народом для подношений, уплаты дани народу упырей, и не являются неотъемлемой частью мира. Его мысли стали вязки, как смола.