Поезд выскочил из пасти туннеля и пошел по мосту Герцогини, высоко над Долом Блестки, городскими бульварами увеселений. Впереди Университетский округ – раскинулся по восточному и северному склонам Священного холма, словно убегал от сверкающей белизны соборов. Кари уставилась в окно. Она уже далеко от привычной части города и хотела ознакомиться с обстановкой, коли вдруг предстоит удирать. Взгляд притягивали соборы Хранителей – три сооружения на гребне холма, одинакового белого камня и схожи, точно выполненные одним архитектором, – а вокруг и под ними буйная путаница прочих церквей и храмов. Позади церковных угодий – дворцы и аудитории университета, приткнутые куда влезет, по сиюминутной необходимости вместо божественного промысла.

И Храмовый квартал, и университет стекали к Долу Блестки, создавая своеобразное приграничье, где строгое царство доктрины и духа мешалось с разнузданным торгашеством нижнего города. Кари смотрела вниз на улицы, где располагались кофейни, лавки сувениров и редкостей, тайные храмы, театры и вульгарные кабаре, обслуживающие как интеллектуальные потребности, так и низменные пороки студентов. На дальнем берегу Блестки, над пристанями, курился разноцветный дым, отмечая начало квартала Алхимиков.

Показался храм, похожий на розу, острые хрустальные края преломляли последние лучи солнца.

– Это храм Танцора. – Такие храмы ей всегда нравились, когда попадались в других городах. Культ Танцора искал божественное в движении, в экстатических плясках, беспрерывном кружении. Несколько месяцев Кари даже была послушницей такого храма в Северасте.

– В свое время в Гвердоне было много богов. Вот ты родилась в годы Святой Розни, а когда был молод я, в городе стояли одни только церкви Хранителей, а любая чужая вера запрещалась. Естественно, долго так не продлилось – множество иммигрантов, иностранные купцы набирали вес в парламенте, да еще эти скандалы со святыми реликвиями. Блок за отделение церкви от государства набрал голоса и протолкнул указ о реформах, но поборники Хранимых Богов высыпали на улицы. Гражданское неповиновение, бунты и даже заказные убийства – но подоплекой религиозных споров были трения между богатыми коренными семьями и могущественными пришлыми. Должно быть… – Он умолк, когда заметил, что Кари на него таращится. – В общем, если будешь считаться моей ассистенткой, тебе придется ходить ко мне на лекции.

К этому, как могла она предсказать безо всяких необъяснимых даров или провидений, дело не шло никак.

Со скрежетом поезд остановился, и Онгент крякнул, с усилием удерживаясь на ногах.

– Идем.

Со станции Пилигримов они двинулись по извилистой улице, опоясывающей университет. Пахло деньгами – по косвенным признакам: здесь мостовую поливали водой и дома недавно качественно ремонтировали. Онгент вразвалочку шел впереди – теперь, в знакомых краях, пошустрее. Завернул за угол, на улицу Желаний. Перед ними стоял одноэтажный жилой дом. Конечно, маловат по стандартам богатеньких – тех, кто ходит на лекции в университет, – зато хоромы, которые Кари делила со Шпатом, уместились бы на десятой части этого дома, и то столько места досталось ей лишь потому, что никто не отваживался поселиться рядом с заразным каменным человеком.

Чем сейчас занят Шпат в своей затопленной тюремной камере? Жив или мертв Крыс? В собственную удачу не верилось. Попахивало скорее злым умыслом.

Онгент постучал в дверь. Кари услышала быстрые шаги. Лязгнули две убранные задвижки, хрустнул колдовской оберег, дверь отворилась и выглянула девушка. Ее кругловатое лицо было Кари знакомо, но чтобы сопоставить его, потребовалось время.

– Кариллон?

– Не называй это имя, – предостерег Онгент, подталкивая Кари в дом. – Помни, Эладора, никто не должен узнать, что она твоя родственница.

Крыс в туннеле.

Упыри видят в темноте, видят все цвета за пределами черного. Широкий разброс теней, неуловимые оттенки пустого туннеля и зияющей, ослепительной тьмы нижних глубинных полостей. Внизу больше Гвердона, чем сверху: в подвалах и коридорах, темницах и канализационных стоках, в забытом, погребенном городском прошлом, и всех его невидимых кишках и жилах, и еще глубже, глубже, чем могут вообразить его обитатели. Надземный народ – просто насекомые, копошащиеся на его коже.

Он засиделся в темноте, ему тут нельзя оставаться. Нужно назад, на поверхность. Он голоден, а из туннелей пахнет мертвечиной. Он должен подняться на свет, отдать монету за хлеб с мясом на рынке, а то и наловить своих тезок и заглатывать их целиком, живых и вырывающихся. Упыри по природе своей трупоеды. Крысу хочется мертвечины.

Но по природе упыри еще и изменчивы, а меняться он не хотел. Поэтому он отринул голод, подумал о солнце и пошел назад к двери во внешний склеп. Пришлось ее открывать, камень проскреб о камень.

Упырьим взором он рассмотрел очертания сальника. Восковая плоть источала в его зрении туманный свет, на ней болезненно мерцали подтаявшие шрамы. Он наклонился и потрогал фитиль, выдававшийся из позвоночника существа. Холодный и скользкий – но от касания с кожей пробилась искра, колкая дрожь, и рука упыря занемела, а восковая личина вздрогнула. Создание не мертво окончательно.

На пробу он попытался вонзить когти сальнику в шею – получится ли просто его расчленить? Но остывший воск теперь тверже мрамора. Он присел, облизывая пальцы, и прикинул свои возможности. Сжечь? Но при этом может вспыхнуть фитиль, и тогда чудище вернется к жизни – на краткий срок, за который успеет убить его дюжину раз.

Сальник пытался вырваться и оставил следы – пятна воска пачкали дверь на том конце коридорчика. Не дверь, а тяжеленная каменная глыба, надгробная плита, но вдруг она распахнулась влет, будто была из ивовых прутьев. Женщина посветила в темноту алхимическим фонарем, очерчивая Крыса неровным сиянием.

– Эй, ты. Стой, где стоишь, – сказала она, а потом подняла руку и проговорила фразу на языке мертвых. Произношение у нее ужасное, однако смысл поймет и Крыс, и вообще любой упырь. Мы, служители душ, взываем к вам, служителям тел. Она посланница Хранителей. – А еще, – добавила она, – я помогла тебе с этой паскудной свечкой. Поэтому с тебя причитается, так?

Крыс колебался. После провала у Башни Закона ему надо найти Шпата и Кари, доложиться Хейнрейлу и, может, даже получить деньги, но нельзя и не откликнуться на просьбу посланницы Хранителей. Он с опаской присматривался к ней.

– Что тебе нужно от упырей?

– Церковное дело. Только для ушных отверстий тутошних древних ужасов.

– Найди другого проводника. Я занят.

– Хрен тебе я всю ночь буду задницу студить на этом жальнике, – сказала она. – И не торопись наверх. Сальники весь холм облепили, тебе, поди, не стоит бежать прямо щас. – Крыс замер, гадая, насколько она осведомлена о его связях с Братством. – Мы призываем, и мы приказываем, – добавила она речью мертвых. – Короче, слушайся старших и показывай мне дорогу вниз.

Хейнрейл всего лишь человек. На свете есть существа и похуже. Упыри накажут Крыса, если он разозлит их союзников из церкви Хранителей.

– Ладно, – согласился Крыс, – но держись рядом и не отставай. И я только сведу тебя к ним вниз – обратно выбирайся как знаешь. Ждать тебя не буду.

– Добро, – сказала она и протянула руку в перчатке. Ее пожатие оказалось невероятно крепким. – Алина.

– Крыс. – Половина городских упырей называют себя Крысами.

– Это не твое, – и она произнесла слово на речи мертвых, примерно означавшее «истинное, упырье имя».

– Не мое, но это уже не церковное дело.

– Согласна.

Алина сгребла свои вещи, запихнула одеяло и остатки еды в котомку. Среди ее имущества Крыс заметил вызолоченный, узорчатый футляр для свитков, приютившийся возле увесистого пистолета. Он облизнул шершавым языком сломанные зубы, прикидывая, сколько бы за это заплатило Братство. Алина потянулась, потерла шею и запястье. Пошевелила им, разминая, и вроде осталась довольна, что ничего не болит.