– Очень приятно, Алге Виткевич. Гибрид поляка и литовки.

– Польский писатель был такой.

– Больше художник, – заметила Алге. – Покончил с собой в тридцать девятом. Мой дальний родственник, возможно. Точно не знаю.

Да и не надо.

Алге летела в Лиссабон из любопытства.

– Давно хотела, Тони.

– Правда?

– Да, после фильма. Вы, верно, знаете.

– «Ночной поезд до Лиссабона»?

– Точно!

– Красивые виды, книга, интрига…

Она улыбнулась.

Писатель Виткевич, покончил с собой в Украине, спасаясь бегством из оккупированной Польши войсками Вермахта и Красной Армией.

Вот и вся разница, да, Тони? – подумал он. Алге летела в Лиссабон из любопытства, а он бежал. Бежал от русских, как и Виткевич. Интересно: в родном городе Станислава Виткевича Закопане в его могиле похоронен отнюдь не он. Тело другого человека. Тело писателя свободно, как и при жизни. Авантюрист. Он был бы счастлив, надо думать, что так всё вышло.

И снова тело, – вернулся Тони к своей книге. Он умирал там раз пятьсот, утилизируя себя и, как ни странно, оживая в новой реальности. Прекрасно. Прекрасно, Тони.

– Что вы сказали? – Алге Виткевич словно читала его мысли.

– Так, ничего.

– Хотите виски?

– Хочу, наверно, а мы где?

– Летим над Польшей, полагаю. Мы в самолёте, вы в порядке?

– Не знаю, Эл, что-то не так.

Алге смутилась. Какой-то чокнутый попался. Вот и летай теперь, подруга, из любопытства, блядь, «Е-классом».

На самом деле они летели над югом Франции и приближались к Средиземному морю. Ещё немного и Лиссабон. Тони предчувствовал неладное. Раньше так не было. Разве что сны. Работа над книгой сносила крышу. Он так увлекался жизнью героев, что как бы и сам играл роль персонажа, воссоздавая виртуально события книги во сне, просыпался разбитым, не вполне понимая, кто он и где.

– Кто эта «Эл»? – спросила Алге. – Вы обратились так ко мне минутой раньше.

– Простите, Алге, это Эл. Элла Пильняк, моя подруга.

– Просто подруга? Не похоже.

– Да, я любил её когда-то, и в последнее время много думал о ней. Слишком много, наверно. Ещё раз, простите. Так где тут виски?

От алкоголя стало легче. В голове прояснилось, но ненадолго. Чуть позже, прощаясь у трапа с Алге, Тони снова назвал её Эллой. Хотя бы не Баффи. Он явно устал. Виткевич кивнула – что с него взять. «Несчастный влюблённый. Бежит из России, к тому же, дерьмовой. А с виду нормальный. Русские, видно, все скрытые психи. Вот и воюют теперь со всем миром. Несчастные люди – гибридные войны», – подумала Алге, но приняла вид «толерантной Европы» и лишь улыбнулась:

– Счастливо, Тони, не болейте.

– Ладно, не буду.

Аэропорт Лиссабона оказался точь-в-точь таким, как и представлял себе Гомес в своём «Мусоре». По Интернету, правда, было несложно выяснить план и даже детали Портела. Так что Тони всё вспомнил, включая стойку в одном из баров, где он встречал когда-то Эллу. При мысли «когда-то» стало приятно, ведь по сюжету его романа это «когда-то» наступит в будущем. Лет через пять. Через четыре, если точнее, как раз и наступит.

– Ты и, правда, так думаешь? – спросил он себя (в смысле «наступит»).

Да, он так думал. Желанные события, обещающие наступить в будущем, хороши не только сами по себе, но и в плане ожидания. Предчувствие секса, к примеру, доставляет иногда куда большее удовольствие, чем собственно секс. Всё впереди, короче, воспрянул Тони и, взяв такси, поехал в Назаре (Конди потерпит), где 12 июля четыре года спустя они проведут с Баффи один из лучших дней в его жизни. На Баффи будет платье в горох, множество браслетов, белые чулки, очки с прозрачными стёклами в форме неправильных овалов, зелёные кеды на высокой подошве и тату «Stay away» чуть выше локтя («Не подходи»). Красивые ногти, жёлтый лак, на запястье оранжевые Apple Watch, а также волосы цвета подсолнуха, собранные в пучок и ровно обрезанные спереди, как у Лоры из фильма High Fidelity (Ибен Хьеле).

Выйдя в Назаре, он буквально опешил: тот самый пляж, кафе под тентом, вдали виднелся волнорез; две перевёрнутые лодки. Не было Эл. Пока ещё не было. Они не плавали у буя, не целовались, не впечатляли своим сексом голодных чаек. «Всё ещё будет», – промолвил Тони, не сомневаясь в своём предчувствии. Надо же, он влюбился в идеологического врага. Не помогла даже книга. А ведь могла бы, рассуждал он, зайдя в кафе, и оттуда взирая, как плывут облака по небу, изменяя причудливо свои формы, тем не менее, опасаясь, и где-то предвидя психический сдвиг, при котором он вряд ли уже отличит прежний вымысел от реальности.

Так и вышло. Добравшись к вечеру в Vila do Conde, он встретил там Эфи. Эфи Локошту из его книги. Она удивилась.

– Ты? – смутилась Эфи. – А я всё думала тогда, в кафе «Chop-Suey», ты ли это.

Да, он там был. Переместившись на картину Эдварда Хоппера «Двойники» из галереи в румынской Сулине, Тони попал тогда в будущее. В будущее, но отнюдь не в Нью-Йорк, что было бы вполне объяснимым (кафе «Chop-Suey» [чоп суи] в пору Хоппера являлось частью сети китайских ресторанов в Нью-Йорке), а в Монток из полюбившегося Гомесу фильма «Вечное сияние чистого разума».

– Эфи? И где мы? – Тони выглядел оглушённым. Он оглянулся.

В полгоризонта шумело море, вдали маячили огни железнодорожной станции. Пустынный пляж, а в метрах пятнадцати, вряд ли ближе (сказать точнее было сложно – геометрия перспективы постоянно менялась подобно гигантскому чертежу на волнах Атлантики), стоял до ужаса знакомый дом. Ну, конечно. Гомес знал этот дом, ведь сам, по сути, и снимал его в своей книге про мусор ближе к финалу.

– Мы в Монтоке, Тони, – Эфи выглядела встревоженной (у друга склероз, а ведь молод, собака). – Две тысячи сотый, разве не помнишь?

Гомес кое-что помнил, но как-то не верилось. Он по-прежнему был в сознании (во всяком случае, наполовину), чувствовал время, мотивы и цель прибытия в Конди. Какой к чёрту Монток! Он что, свихнулся?

Похоже на то. Встреча в редакции местной газеты с главным редактором оставила гнетущее чувство потери себя и отвращения. Как выяснилось, Jornal de Notícias Conde («Новости Конди») была хитровыебанным подразделением русскоязычной газеты «Буква» («Раша тудей» такой в печатном виде для иммигрантов из России). Гомесу же предстояло вести там колонку с новостями, так называемой, российской науки – еженедельно и с прославлением всего русского (лучшие в мире ёб-мобили, смартфоны с пятью экранами, нана-мопеды и так далее, не считая, естественно ракет, ядерного оружия и передовой технологии захвата прилегающих территорий силами местных жителей). Само собой он отказался.

– Помню, конечно. Просто не знаю, возможно ли это. Но, видно, возможно, – ответил Тони. – Привет, Локошту.

– Наконец-то.

Он взял её за руку – как живая.

– Ты как живая, Эфи. Давно мы здесь?

– Я где-то с месяц, ты, верно, дольше (я умерла в тридцать восьмом).

Соц-арт, какой-то, – припомнил Тони свои мытарства (беглец и дворник) по роману. Смена реальностей, их каталог и поиск такой, где хотя бы не стыдно за деяния русских. И вот он в будущем. Весьма отдалённом, надо сказать (как он и мечтал, программируя гаджет для мертвецов).

Дослушать Эфи, впрочем, не довелось. «Кино» внезапно прекратилось и Тони снова очнулся в обычном мире заурядной провинции на самом западе Европы. Он возвращался из продуктового магазина к себе на Sacadura Cabral в квартиру под крышей (напротив офис Tele2) и арендованную по сети месяцем раньше. «Здравствуйте, Тони, – промолвил он, – мы снова здесь, но раздвоились. Приплыли, словом. Поздравляю».

Поздравляй или нет, он явно сходил с ума. Перспектива не радовала: без работы, без денег, к тому же, с синдромом раздвоения личности. Как всё же вымысел, подумал он, лучше реальности. Но делать нечего. Поднимаясь по лестнице, он услышал придурочный хохот счастливых людей (те пинали, похоже, пустую банку из-под пива, что приводило их в восторг) и, закрыв за собою тяжёлые двери, испытал наряду с грустью облегчение.