Они проговорили еще минут сорок. Небо уже заметно потемнело. Сумерки стали заползать в палатку. Агейченков предложил пойти поужинать.

– Це дило нужное, как говорят у нас на на ридной Украйне, – усмехнулся Улагай.

– А вы что, оттуда?

– Да, с харьковщины. Там много наших живет. Но служу я вот уже пятнадцать лет в русской армии. Так что к желто-блакитным, щирым, никак себя причислить не могу…

Однако, прежде чем выйти из палатки, Улагай взял Агейченкова под руку и, понизив голос, спросил:

– А скажи-ка ты мне, дорогой Николай Иванович, почему в вашем районе… да-да, именно в вашем, появилось так много фальшивой иностранной валюты?

– Первый раз слышу.

– Разве тебе местные товарищи из ФСБ ничего не говорили?

– Никак нет, товарищ полковник.

Улагай неодобрительно хмыкнул:

– Скрытничают, значит, а дело от этого страдает. Тоже мне, горе-пинкертоны… Так вот знай: обнаружено несколько тайников с долларами. Ингушский и Дагестанской участки границы мы проверили. Там вроде чисто, никаких подозрений. Тем более что такие большие партии купюр просто так не протащить.

– У нас тоже прорывов не было. Не могли же они летать через главный Кавказский хребет.

– Согласен. Если бы по воздуху, их давно бы засекли. Тут есть какой-то наземный канал перевозки. Надо искать! – Улагай помолчал и еще тише добавил: – Только об этом пока никому ни слова. Тут следует работать ювелирно. Слишком большая цена поставлена на карту. Но ты все время держи в уме сей факт, командир… Ну, пошли! Угощай своими разносолами.

Они вышли из землянки. Солнце уже закатилось за горы, и их накрыла серая теплота. Только на западе догорала еще тонкая багровая полоска исчезавшего заката. Но только они пересекли плац и дошли до столовой, и она погасла. Плотная ночь опустилась на Кавказ, и не было в ней ни единого просвета.

Совещание офицерского состава проходило, как всегда, в «светелке». Так называли все самую большую палатку, стоявшую рядом с командирской. Здесь обычно проводились занятия с сержантами и специалистами, собирали активы и совещания. «Светелка» вмещала человек семьдесят, а ежели потесниться, то и поболее.

Даймагулов сидел на своем излюбленном месте у окошка, выходившем на плац, где обычно проводились утренние разводы и строевые занятия.

В остальное время здесь туда и сюда сновали пограничники. По их снаряжению нетрудно было догадаться, куда они направляются. Если группа шла с оружием, обвешанная автоматными рожками, – значит, на стрельбище, а с кирками и лопатами – непременно на строительство блиндажей или траншей. Связистов можно было узнать по катушкам и аппаратам, болтающимся на плечах; водителей танков и БТР – по шлемам на голове, а простых трудяг-шоферов – по чумазым лицам.

Даймагулов только тем и занимался, что старался определить, какая из групп бойцов куда направляется. Он же знал весь ход работ в отряде: где что строится, закладывается, планируется. Все проходило с его непосредственным участием.

Занятый своими наблюдениями за «броуновским движением» на плацу, Даймагулов слушал командира отряда. Все, о чем тот говорил, а речь шла о вчерашнем ЧП, он уже прекрасно знал. Еще вчера вечером все замы Агейченкова, собравшись, обсуждали эти вопросы. Так что сделанные накануне выводы из случившегося и те меры, которые необходимо было принять, были хорошо известны Даймагулову. Он понимал, что война есть война, как бы она ни называлась, и потери на ней неизбежны. Сейчас боевики перешли к партизанским действиям: минированию полей, подрыву фугасов, засадам на дорогах. Это создавало дополнительные трудности для федеральных войск. Наладить же мирную жизнь под свист пуль и разрывы мин практически невозможно. Даймагулов, как старый вояка, служивший без малого тридцать лет, сознавал, что эта война будет продолжительной, как когда-то на Западной Украине и в Прибалтике. «Лесные братья» и бандеровцы там не складывали оружия с сорок пятого до середины шестидесятых. В условиях, когда среди военных царят ожесточение и недовольство, а среду политиков разъедает коррупция (Даймагулову было хорошо известно об этом), дождаться мира будет почти невозможно. В сложившихся обстоятельствах необходимо было свести к минимуму потери и надежнее прикрыть границу, чтобы как можно меньше тайных троп оставалось у боевиков для проникновения в наши тылы…

Закончив подведение итогов, Агейченков отпустил офицеров и только Даймагулова с Вощаниным попросил задержаться. Разговор есть, предупредил он, искоса мазнув своих замов синевой прищуренных глаз, что означало: речь пойдет о чисто конфиденциальном. Так оно и вышло.

Николай Иванович знаком попросил их присесть поближе, сам опустился верхом на стул – это была одна из его излюбленных поз. И, дождавшись, пока все офицеры вышли из палатки, приглушенно сказал:

– Вот что, други мои. Вы тут старожилы, с азов создания чечено-ингушской границы, можно сказать, здесь колотитесь. Да и опыта вам не занимать. Помогите разгадать одну шараду. Никак не могу взять в толк, как она возникла. Может, вы более догадливы?

Предисловие не обещало ничего хорошего. Даймагулов знал, что командир – мужик самостоятельный и в подсказке нуждается крайне редко. Он самолюбив и обычно принимает решение без чьей-либо помощи, лишь иногда обговаривая со своими штабниками предварительные условия. Просьба его была необычной.

Агейченков сделал довольно длительную паузу, и нетерпеливый Вощагин, поерзав, не выдержал и спросил:

– В чем, собственно, дело, Николай Иванович? Не темни.

Голос у него был густой, хрипловатый. Видно, простыл немного, лазая по заснеженным высокогорным заставам. Его редко можно было застать в отряде. Он и сегодня только утром вернулся из первой комендатуры, имевшей непосредственную связь с грузинскими пограничниками. Начальник разведки частенько с ними контачил. Простуда была легкой – Борис Сергеевич, хотя с виду и был хлипковат, неширок в плечах и не имел ни бугристых накачанных мускулов, ни борцовской шеи, отличался отменным здоровьем. Даймагулов знал, что Вощагин – самбист высокого класса, не раз побеждавший на региональных соревнованиях и занимавший призовые места в своей наилегчайшей категории. На его невозмутимом, остроносом лице ничего нельзя было прочесть: словно маску надели, и выражение поэтому не меняется, даже если выстрелить над ухом. Глаза, зеленые, как у кошки, тоже были непроницаемыми, прятались за нависшими над ними тяжелыми надбровными дугами, и трудно было разгадать, спокойные они или взволнованные.

– Покрепче держись за стул, Борис Сергеевич, – бросил Агейченков разведчику.

Но Вощагина трудно было чем-либо ошарашить.

– А что, такая уж замысловатая шарада? – насмешливо спросил он.

– Представь себе, да… Как ты, начальник разведки, объяснишь мне появление в тылу нашего отряда огромного количества долларов, в большинстве своем фальшивых? В Чечне их никак не могли сработать. Слишком высоко качество. Явно заграничное производство.

– Из каких источников сведения получены?

– Сорока на хвосте принесла.

– Понятно, откуда прилетела белобока. Вчера у нас был, насколько мне известно, Роман Трофимович Улагай.

– А разве для тебя, Борис Сергеевич, что-нибудь бывает секретом? – подал ехидную реплику Даймагулов.

– На том стоим, – не без самодовольства отозвался разведчик.

– В каждую дырку нос суем, хочешь сказать, – снова не удержался инженер.

– Хватит вам… – с улыбкой прервал командир их шутливую перебранку. – Обнюхайтесь, свои же.

Все рассмеялись.

– Значит, данные точные, – задумчиво протянул Вощагин. – Полковник Улагай никогда не оперирует непроверенными фактами.

– Вот и я так полагаю, – назидательно сказал Агейченков. – Прошла валюта… и взрывчатка, кстати, тоже. И все – через расположение нашего отряда – из Грузии. Сделаны-то они наверняка подальше.

– По воздуху перелетели, – криво усмехнулся Даймагулов, – как черные орлы. Может, боевых птиц приручили?