– А ты зубы-то не скаль, Николай Николаевич! – оборвал его Агейченков, – Отлично знаешь, что доставлена «зелень» по твердой земле. И это уже твоя епархия, дорогой инженер.

– Но тут же сотни ущелий, ущельиц и троп, – сердито возразил Даймагулов.

– И все же мы должны нащупать их маршрут! – нахмурился Агейченков. – Он должен быть не так мелок, как можно предполагать. Ведь речь идет о миллионах банкнот и сотнях килограммов взрывчатки. Канал доставки должен быть для боевиков надежный.

– В этих чертовых горах действительно столько тайных троп… – сморщившись, пробормотал Вощагин.

– А вот инженер, помнится, говорил, что все основные пути перекрыты, – заметил командир. – Не так ли, Николай Николаевич?

Спорить было бесполезно. Факты – вещь упрямая и практически бесспорная, особенно, если они получены от таких людей, как Улагай. Даймагулов не ответил и задумался. Неужели эти проклятые чеченцы нашли-таки надежный канал транспортировки злополучной контрабанды? Но где он? Как его отыскать?

Ответов на эти вопросы не было.

Все замолчали, хорошо понимая, что дальнейший спор и обсуждение, если не высказано ни одной дельной мысли, бесполезны.

– Вот что, други мои, – прервал наконец командир затянувшуюся паузу. – Вижу, что пока вы к конструктивному разговору на эту тему не готовы. Да я, собственно, и не ждал от вас скоропалительных решений. Сам теряюсь в догадках вот уж второй день. Ни черта подходящего на ум не приходит. Давайте искать вместе! Каждый по своим каналам. Думайте, други мои, где и как? – Он помолчал. – Ну а теперь по коням! Работы у нас еще невпроворот.

Агейченков встал, нахлобучил фуражку и первым вышел из палатки. Разведчик и инженер сидели на своих местах в тяжелом раздумье. Непосильную задачку поставил перед ними командир. И решать ее надо во что бы то ни стало! Но как? Этого ни тот ни другой не знали.

– Ладно, – вздохнул наконец Вощагин и легко хлопнул сидевшего рядом инженера по плечу. – Пошли, Николай Николаевич. Дел действительно полно. Каждое не отложишь в долгий ящик, оно требует немедленного решения. А думать надо, очень надо!

– Ты вот что, – сказал Даймагулов, вставая, – поспрошай-ка у своих людишек из местных. Ну, из тех, что помельче. Прямо, может, и не скажут, а вот намек дать могут.

– Будет сделано, товарищ полковник! – не без иронии отозвался Вощагин. – Сам бы я до этого ни за что не додумался… – И после паузы добавил: – Слыхал, дружбу с главой района водишь, Николай Николаевич? Земля-то слухами полнится, у него тоже могут быть кое-какие связи. Попытайся нащупать нить. А?

– Есть, товарищ полковник!

Засмеявшись, они поспешили покинуть палатку.

Даймагулов отправился в саперную роту, намереваясь сегодня снова отправиться к Воронежскому мосту через Аргунь. У него давно зрела мысль восстановить его. Сооружение было добротным, стояло на прочнейших железобетонных опорах. Настил из того же материала. Строили его, как гласила молва, на деньги олигарха Березовского, а опоры и другие фундаментальные детали делали в Воронеже. Отсюда и пошло название моста. Хозяйничавшие здесь прежде боевики не успели его достроить: не сделали подъездов, не укрепили настил. Во время авиационной подготовки Аргунской операции в мост, правда, угодила бомба, но разрушений особых не принесла. Был частично поврежден лишь один пролет. Восстановить его было несложно. Но если это сделать, по мосту смогут проходить и большегрузные машины, и танки. А главное, что его никакой паводок, сколь силен бы он ни был, уже не снесет. Это будет надежным началом маршрута из отряда в равнинную Чечню. Такую трассу им все равно придется непременно прокладывать, и основательно – вертолетами всего не доставишь. Да и технику надо пополнять, особенно тяжелую, а ее по воздуху перебросить сложно. Сколько сил и времени потратили на «времянку» в самом начале создания отряда. И все-таки на Тусхорой с трудом смогли пройти техника и тяжелая артиллерия.

Командир, правда, поморщился, когда Даймагулов предложил ему заняться восстановлением Воронежского моста. Погоди, мол, тут людям жить негде, а ты на капитальные инженерные работы замахиваешься. Оборудуй пока жилье на заставах, а уж потом о перспективах думать будем.

Но Даймагулов был с ним не согласен. Нельзя думать только о сегодняшнем дне, без загляда вперед. Ведь пришли они сюда навсегда, значит, обустраиваться должны сразу капитально и во всех направлениях. Строительство жилья – задача, конечно, первоочередная, но и о надежных путях подвоза тоже нельзя забывать, откладывать в долгий ящик. Инженерное оборудование района должно идти полным ходом, комплексно, а не однобоко.

Возле автопарка Даймагулова перехватил подполковник Рундуков. Комиссар, как все по старинке звали зама по воспитательной работе, нравился инженеру своей строгостью и прямотой. Он редко убеждал или уговаривал кого-либо. Это было не в его характере. Чаще всего приказывал и не терпел возражений. Говорил Рундуков, как правило, безапелляционным тоном. Голос у него был зычный: на одном конце плаца гаркнет, на другом отчетливо слышно. Словом, для своей воспитательско-просветительской должности Яков Леонидович, по мнению Даймагулова, никак не подходил. «Тебе бы командиром быть, – не раз говорил он ему, – по всем статьям подходишь». Рундуков и внешне более подходил для этой доли. Был он высоченный, под два метра, плечистый, лицо крупное, угловатое; твердо очерченные скулы, губы, подбородок; никакой мягкости во взоре холодных серо-стальных глаз с прищуром.

На утренних разводах в отряде Рундуков часто командовал построением подразделений и делал это с удовольствием. Ему даже Агейченков раз сказал: «Тебе бы, Яков Леонидович, полк под началом иметь или в крайнем случае батальон, а не газетки солдатам почитывать да государственно-общественной подготовкой заниматься». На это Рундуков с извиняющейся улыбкой ответил: «Может, ты и прав, Николай Иванович, но такова уж, видно, судьбишка мне выпала. Я человек подчиненный».

– Ты куда собрался, Николай Николаевич? – спросил Рундуков. – Случайно, не на правый фланг?

– Небось надо что-нибудь в третью комендатуру доставить?

– Второй день не могу туда отправить газеты и письма.

– Но ты же в курсе, я туда не ездил, – усмехнулся Даймагулов. – Как вспомню, так вздрогну.

– Да помню, что тебя как раз там щелкнуло, – заметил Рундуков и скептически хмыкнул… – Ты же, кажется, тогда в Назранский отряд направлялся?

– Точно. На заставу «Гули».

– А ты знаешь, что означает это слово по-русски?

– Слыхал, – засмеялся Даймагулов. – Ворота в ад.

– Так… вот и не следует в такие ворота ездить, – шутливо протянул Рундуков.

– Кабы знал, где упасть, соломки бы подстелил. Верно народная пословица говорит.

– Это уж точно. В такой серьезной операции, как Аргунская, когда идет жестокий бой и ты принимаешь в нем участие, хоть бы зацепило, а тут – на мирной дороге и, считай, уже не в Чечне… Представь себе, что мне в этом всегда везло: и в Афгане, и в первую чеченскую. Ни разу не был ранен, а тут… Проклятый фугас! И надо ж было нам на него наскочить! Ведь я чуть богу душу не отдал. Два осколка в живот, два в грудь, тяжелая контузия. Если бы не Тамара Федоровна… Она меня по кусочкам собрала и заштопала. Хирург от Бога. В ножки ей надо поклониться. А я даже по-настоящему спасибо не сказал.

– Сейчас тебе как раз представится такая возможность, – снова рассмеялся Рундуков. Веселым он бывал редко, но, когда на его аскетическом лице появлялось что-то вроде улыбки, оно как бы разглаживалось, исчезала угловатость и проглядывало совсем иное, мягкое выражение. По натуре замповос был хоть и пунктуальным, даже колючим человеком, но в душе его, как понимал Даймагулов, жило что-то доброе, отзывчивое. И он сам это знал, считал, видно, своей слабостью и поэтому тщательно скрывал.

– О чем ты? – не понял Даймагулов.

– Сегодня ротацию медиков в отряде произвели. Прежняя команда пробыла здесь сорок пять суток. На смену из госпиталя прислали других врачей. Среди них я видел майора Квантарашвили.