В подвале Преображенского приказа помещался застенок – тюрьма. Здесь же была пыточная, во всей своей неприглядности.

 В правом углу комнаты стояло два массивных стола с поперечными бороздками для слива крови. На одном из которых, здоровые амбалы, в кожаных фартуках, на обнажённый торс как раз раскладывали на столешнице несчастного разбойничка.

 Худой как скелет, совершенно голый человек с животным  ужасом, смотрел на происходящее и слабо сопротивлялся.

 На стенках пыточной висели клещи, крюки, молотки, различные клинья и другие инструменты противные натуре человеческой , самой причудливой формы. Там же болтались плети и нагайки. Под столами стояло несколько вёдер с водой.

 В тёмном углу комнаты – возле стены, разместилось большое, причудливое устройство: необычное ложе с валиками утыканными шипами, такие же иглы располагались на плоской поверхности. На цилиндрические барабаны были намотаны цепи со ржавыми кандалами на конце.

 Жар от кузнечного горна, наполнял пыточный подвал теплом. Несколько факелов освещали пространство комнаты, делая её удивительно похожей на преисподнюю, а катов на чертей.

 В каземате было невыносимо душно, воняло плесенью, мочой, жжёным мясом. Боль и страдания человеческие тоже имеют свой запах.

 На каменном полу среди смрада и грязи сидели страдальцы, под бдительной охраной двух стрельцов – смирно дожидались своей участи. От всего происходящего они были в шоке, тихо скулили, причитая о невиновности.

  А за окном была зима и свобода.  Снег щедро сыпал наземь и снежинки попадали через узенькое, зарешеченное оконце прямо в смрадную темницу, стимулируя страдальцев к признанию.

 А там, как карта ляжет – кто на плаху, кто в рудники на каторгу с вырванными ноздрями и клеймом на лбу, а кто и домой к жене или полюбовнице, под сиську.

 Палачи – здоровые, под два метра мужики с добрыми улыбками голодных людоедов,  не спеша, выполняли свою нелёгкую работу. А и то сказать: сквозняки, вонь, света белого не видишь.  Тут и двужильный, загнётся через месяц, а вот они годами здесь маются, и ничего,  привыкли.

 Ремесло своё палачи передавали по наследству, а вот языка можно было лишиться в любом возрасте.

 Немые среди катов тоже были не редкость, а лучше если и глухие сразу – совсем замечательно. Такие кадры жили подолгу. Пока умом не трогались.

 Работёнка в застенках паскудная, но зато сыт будешь.

 Хороший палач продукт ценный, особенно если он глух и нем, – тогда и убивать его нет необходимости. Такие живут на свете долго.

 А вот затем, чтобы труженики кнута  грамоту не разумели, следил особый человек, а те, кто разумел, здесь вообще не появлялись.

 Свистела плеть, опускаясь на спину тощего мужичонки, закреплённого на одном из столов. Руки несчастного были схвачены двумя ржавыми кандалами, прикрученными к изголовью лежбища, а ноги прикручены с противоположного конца, тушка же была вытянута кабестаном с храповым механизмом.

 Палач работал плетью, выписывая кровавые узоры на спине страдальца, который уже не кричал, а только хрипел. Сидящий за столом дьяк считал удары, позёвывая и пуская злого духа в шубейку, что было и не особенно и заметно – вонь в каземате стояла невообразимая.

 При виде входящего в пыточную Ромодановского в сущности ничего и не изменилось – палачи остановились на миг, склонив головы, дьяки вскочили.

 Князь привычно махнул рукой и работа заплечных мастеров продолжилась в том же темпе, разве, что дьяки перестали зевать и изобразили на своих физиономиях усердие  и служебное рвение.

 Всё это не произвело на вошедшего в застенок Андрея, особо ужасного впечатления – что-то подобное он и ожидал увидеть, даже хуже. Так что испытал  скорее разочарование, чем страх. Горелого мяса и бою насмотрелся вдоволь, да и кровищи тоже пришлось немало повидать.

 Узрев, что поручик в обморок падать не собирается, князь-кесарь направился к мужчине, висевшем на дыбе.

 Одежду с него уже содрали, так что он был гол и от этого страдал не только телесно, а ещё и духовно. Тонкая материя рубахи, конечно, не могла защитить его от кнута или клещей, но хоть что-то.

 На вид мужчине было лет тридцать, может, больше. Он был коротко стрижен, с бритым подбородком,"испанскими" усиками – явно иностранец. Руки "немца" были скручены сзади, но в суставах не вывернуты и поэтому он висел согнувшись, дёргал ногами и смешно вращал глазами, может от страха или от холода. Его тело покрылось крупными пупырышками, и потом.

 Понимая, что пытка ещё, в сущности, и не начиналась, страдалец впился взглядом в подошедшего к дыбе князя. Видимо, Ромодановского он знал, потому что на его европейской роже появилась гримаса страха и ужаса от предстоящих нечеловеческих страданий, и это ожидание было для него мучительно.

 О виртуозах Преображенского приказа ходило немало баек: палачи способны были выбить из колеи любого храбреца. Здоровые и сильные мужики вопили, словно дети, и даже писали кровью не замечая этого – как младенцы. Несчастное тело узников не спеша превращалось в живую котлету, оставаясь всё время в уме и твёрдой памяти. Лекари хорошие здесь тоже имелись – сдохнуть раньше срока не дадут и к Богу на покаяние без признания земного не пустят.

 Палач, здоровый дядя, голый по пояс, стоял рядом с дыбой, держа в руках кнут, и молча смотрел на подошедшего князя. Ждал распоряжений начальства.

 Далее, могла последовать команда: либо пороть "немца", либо поднять его повыше, вывернув при этом руки в суставах.

 Правда, при этом клиент мог обеспамятеть – невелика беда. Для этого случая водичка ледяная имеется, чтоб в сознание вернуть разбойника.

 —Клим! А ну поставь ему горчичники, а то он у тебя совсем замёрз, – прорычал Ромодановский, глядя в глаза иноземцу.

 Палач, ухмыльнувшись, привычным неспешным движением, снял со стены заранее приготовленный пучок сухих веток и, подойдя к горну, в котором нагревались до белого каления пыточные инструменты, подержал веник над самым жаром.

  Дождавшись, пока ветки вспыхнут, Клим не спеша, со смаком поднёс факел к подмышкам подвешенной тушки, а потом к груди, опуская всё ниже к самому сокровенному мужскому месту.

 Толи от боли, а может от осознания того, что последует, опустись горящий веник чуть ниже, немец заверещал во всю силу своих лёгкий . Орал он на шведском, видимо, с перепугу и от ужаса забыв, что не далее как вчера выдавал себя за французского купца.

 —Ну вот, это совсем другое дело – улыбнулся князь. – Да остановись ты изверг, ему же больно.

 Тонкий юмор начальства был оценён присутствующими по достоинству. Палач отдёрнул руку, бросив горящий веник на пол и вовремя, потому что пламя уже лизало его лапищу.

 —Знакомься юноша, этим фруктом, тебе придётся заняться – шпион шведский, резидент самого короля Карла. Понял, какова фигура ?! – Поднятый кверху палец и соответствующее выражение лица князя, говорили Ушакову, что в его способности решительно не верят, но надеются, что задумка царя Петра будет иметь успех.

 " А ежели и не будет, так я, вроде как, и не при делах. Молодым у нас, как говорится, дорога, а старикам – да кто их слушает. Вот и получите " – глаза  Фёдора Юрьевича ехидно улыбались.

 "Ничего милейший князь,– на лице поручика появился оскал голодной гадюки, – попробуем поучить вас с какого конца блоху ковать надобно, или редьку хрумкать без соли, да ещё и с перцем вприкуску.

 Сказано не было ни слова, но они и не требовались. Взгляда было достаточно. Оба прекрасно поняли друг друга и без слов.

– Действуй поручик, – и повернувшись, князь громко, чтобы все присутствующие в пыточном каземате слышали, продолжил, – препятствий поручику Ушакову не чинить. Приказы выполнять, как мои . Узнаю, что не так – голову оторву.

 Вроде ничего особенного и сказано не было, но этого оказалось достаточно, чтобы отношение к Ушакову в корне изменилось.

 Теперь он мог работать спокойно, зная, что любые его приказы будут исполнены, конечно, о них будет доложено князь-кесарю, – а как без этого, но карт-бланш он получил.