В Москву прибыли в середине сентября, заняв трёхэтажный особнячок на Мясницкой улице. Первый этаж заняли консульские службы, на втором расположились ближники, ну а на третьем разместился Фокадан с дочерью.

Потратив два дня на распаковку вещей, отдых и заказы недостающих предметов обстановки, Алекс отправился на беседу с директором Немецкой Женской гимназии, фрау Штайнмайер. Письмо с просьбой о зачислении Кэйтлин отправлено ещё из Петербурга, но требовалось обговорить детали.

Двухэтажный корпус гимназии окружало несколько флигелей[44], где жили пансионеры[45], учителя и прислуга. Сзади имелся небольшой скверик, заставивший попаданца поморщится – пространство для детских игр явно не предусмотрено, вечная беда большинства учебных заведений девятнадцатого века.

Почему-то предполагалось, что воспитанные дети в свободное время должны чинно прохаживаться под неусыпным взором учителей. Двигаться же хоть как-то энергично полагалось лишь на уроках гимнастики и танцев. – Может, ну её, эту гимназию? – Уныло поинтересовалась дочка, без особого восторга обозревая деревья и кустарники, постриженные под геометрические фигуры, да строгие линии дорожек из брусчатки, – дома буду заниматься, как раньше?

– Нужно же тебе подружками обзаводится? – С деланным оптимизмом ответил отец, – да и манеры лишними не будут.

– Ну их! – Повела дочка носиком, – Женевьева научит!

– Женевьева, при всём к ней уважении, прислуга, тем паче из глубокой провинции.

Девочка только вздохнула и взяла отца за руку, поднимаясь по лестнице. Сдав дочку директору, решившей лично проэкзаменовать будущую ученицу, Алекс в сопровождении надзирательницы[46], устроил экскурсию по гимназии.

Вопреки церберской должности, миловидная дама чуть за тридцать, оказалась приятным собеседником с отменным чувством юмора. Экскурсия как-то незаметно перешла во

– Я в некотором замешательстве, – высказалась директор, женщина под пятьдесят с несколько лошадиным лицом, но умными и какими-то тёплыми глазами, – очень неравномерное образование. Языки ребёнок знает хорошо, хотя конечно, акценты довольно специфические, особенно французский.

– Креольский диалект, – проинформировала Кэйтлин, – дома многие на нём говорят, а он очень прилипчив. Даже парижане начинают говорить почти так же, прожив у нас несколько лет.

Штайнмайер чуточку удивлённо глянула на девочку, ведущую себя с взрослым человеком на равных. Снова прокол в воспитании – здесь дети до определённого возраста не просто безгласны, но и права не имеют на собственное мнение. Поведение Кэйтлин по здешним меркам – предосудительное и едва ли не развязное.

– Математика, физика и химия – очень и очень хорошо, – продолжила фрау, – по сути – её учить-то нечему. Полагаю, черчение знакомо столь же хорошо?

– Лучше, – с гордостью за дочку сказал Фокадан, – уровень профессионального чертёжника.

Немка сняла пенсне и протёрла тряпочкой, вздыхая и явно готовясь к неприятному разговору – немного показательно, всеми силами демонстрируя, как ей неловко.

– Домашнее образование, – заполнил паузу Алекс.

– Девочка умная и развитая, но, – вздохнула фрау, – с гуманитарными науками полный провал. Не говоря уже о Законе Божьем! Евангелие и историю знает…

Женщина замялась, не в силах подобрать подходящих эпитетов.

– Толкует своеобразно? Что есть, то есть… образованием-то поначалу занимался Фред Виллем, а потом уже я сам, так что…

– Виллем? – Перебила директор, – извините, генерал. Просто у нас в кирхе много разговоров о его Теологии.

Штайнмайер снова протёрла пенсне и вздохнула.

– Повторюсь: девочка умная, но принять её в гимназию просто не могу. Не поймите меня неправильно, с её математическими способностями она стала бы нашей гордостью…

– Особое виденье истории, – закончил за неё Фокадан.

– Верно, генерал, – чуточку грустно сказала женщина, – откровенно говоря, местами её суждения хотя и непривычны, но интересны. Другое дело, что родителям других девочек эти суждения могут не понравиться.

– Извините за беспокойство, – суховато сказал Алекс.

– Дайте договорить, – попросила фрау, и мужчина сел, чуть смущённый.

– Можно было бы взять с Кэйтлин слово не высказывать иную точку зрения на исторические события. Уверена, она бы его сдержала. Просто… зачем? Ломать пусть и непривычное, но вполне качественное образование, дабы получить на выходе стандартно воспитанную барышню? Скажите, генерал, как вы относитесь к получению университетского образования женщинами?

– Сугубо положительно.

Штайнмайер кивнула и лицо её озарилось светом:

– Если Кэйтлин будет заниматься столь же усердно, то не более чем через два года, она сможет поступить в университет! Пусть как вольнослушатель[47], но зато на математическое или химическое отделение.

– Всего-то уровень математики класса седьмого, да азы физики и химии, – подумал Фокадан, задумчиво глядя на дочь, – что ж, именно в конце девятнадцатого века и началась Большая Наука… почему бы и нет…

– Ты этого хочешь?

Кэйтлин серьёзно задумалась и ответила:

– Да, отец. Мне нравится помогать тебе с чертежами и слушать объяснения. Было бы здорово заниматься такими вещами серьёзно, в качестве профессии.

– Не хочешь быть светской дамой? – Приподнял бровь отец, – приданое у тебя хорошее, найдём тебе мужа – бравого военного, усатого и с орденами.

– Да ну тебя, пап! – Засмеялась девочка, – это же так здорово – работать!

– Здорово, – хмыкнул Алекс, – работать хорошо, когда ты можешь выбрать дело по душе, да не слишком беспокоиться и о доходах.

Девочка задумалась и медленно кивнула, уйдя в свои мысли.

– Фрау Штайнмайер, – обратился попаданец к директору гимназии, – я могу попросить вас порекомендовать подходящих учителей? Точные науки по-прежнему буду преподавать сам, а вот с прочими, как видите, у нас не складывается.

– Безусловно, – горячо откликнулась женщина, – есть у меня на примете талантливые педагоги, которые с радостью возьмутся за огранку такого бриллианта, не ломая мировоззрение и характер. Могу также предложить и социализацию – Кэйтлин может приезжать к нам два-три раза в неделю, учить со сверстницами этикет и музыку.

– Буду премного благодарен.

Выйдя из гимназии, Фокадан остановился и сказал негромко, наклонившись слегка к дочке:

– Надеюсь, не зазнаешься?

– Нет, отец, – уверенно ответила Кэйтлин, – я понимаю, что не гений. Изучить математику, физику и химию на уровне выпускниц женских гимназий невелик труд.

Набрать служителей для консульства отказалось неожиданно сложной задачей. Попаданец рассчитывал на широкую прослойку образованных людей, обязательную для бывшей столицы[48], но появились проблемы политического характера.

Косяком шли бывшие ишутинцы, нечаевцы и сторонники Народной расправы[49], ищущие не столько места, сколько финансирования и поддержки собственных наполеоновских планов. Что характерно, все они твёрдо убеждены, что консул Конфедерации обязан им помогать.

– Закрывай приём, – устало скомандовал Фокадан секретарю, – недоумки какие-то идут. Полное впечатление, что их кто-то настропалил вести себя подобным образом.

– Возможно и так, – флегматично ответил Келли, – чужеродное влияние не исключено. Но я бы поставил на самоподзавод.

– Как… а, ясно, сами себя накрутили? Возможно, возможно… репутация социалиста и революционера привлекла внимание истериков и кликуш, которые и устроили переполох среди своих. Люди благоразумные могли отстраниться просто из боязни, что их примут за революционеров. Чёрт… неудачно получилось, этак мы персонал до Рождества набирать будем.