Так люблю ли я его по-прежнему ?

В воспоминаниях моего Сердца … Да.

-–

Письмо

#29

Вам не спится ? И мне – тоже.

Давайте я Вас развлеку и расскажу о Пабло Неруда.

У меня сохранилось детское воспоминание, связанное с ним, и каждый раз, читая его строки, оно тихо подходит ко мне и нашёптывает себя в мою Душу…

Сколько мне было ? Лет 5 – 6 … Я вхожу в кабинет Папы и рассматриваю книжные стилажи …меня, по совершенному наитию, среди сотни книг, привлекает одна худенька брошюрка, втиснутая в армию тяжеловесных томов. Своими пальчиками, я выковыриваю её среди двух

жирных книжищ, она с трудом выбирается и оказывается в моих руках.

Читаю: «Пабло Неруда. Двадцать стихотворений о любви и одна песня отчаяния».

В этот момент, он входит в кабинет

: берёт эту брошюру и сажает меня на колени.

Он говорит, что Пабло Неруда был поэтом, а в пароходстве есть танке, который носит его имя:

-– Он умер ещё до твоего рождения, а эта книга – стихи о любви, которые я читал твоей Маме.

Вот и ты, Серафимушка, – когда подрастёшь, мужчины также будут читать тебе Пабло Неруду.»

Это – было одно из редчайших общений с Папой, потому что, из-за работы, он всегда был – «где-то

«там»

.

Я посмотрела на Интернете: танкер «Пабло Неруда» продали и несколько лет назад, разобрали на металлолом в Монреале …

А «мужчины» ? Никто из них никогда не читал мне Пабло Неруду.

-–

Письмо #30

Фотография … Да, я обещала …

Когда я познакомилась с Камалем, у меня возникло удивительное стремление, душевный порыв, словно океанский освежающий бриз: желание познакомиться с его культурой, религией, историей страны. Совершенно без какой-либо помощи, я принялась за свои собственные изучения и расследования. Именно они привели меня к тому, где я оказалась сегодня со своим блогом старинных фотографий стран Северной Африки и Ближнего Востока.

Одним весенним вечером, два с половиной года назад, я перебирала на Интернете фотографии с изображениями мечетей, когда увидела … ТУ фотографию …

На ней был изображён молодой человек, уединённо и сиротливо сидящий спиной на коленях в мечети. Один-одинёшенек, он извиняюще -скромно расположился на глубоко-зелёном молебном коврике: в полутьме, полудымке … тускло озарённый лишь светом, падающим из единственного высоко-расположенного окна … с низко опущенной повинной головой, телом – обессиленно «упавшим», погружённый в молитву и во всепоглощающе-всевысасывающее раскаяние.

Нассер … он выглядел словно покаянная Душа его, была полностью, без остатка – оголена.

Только детские Души могут быть настолько обнажены. Только детские, – и только те, которые ещё не обучены лгать, фальшивить и скрывать, бесстрашно и простодушно выражая свои чувства, эмоции и мысли. Именно по этой причине, когда кто-то высказывает желание поделиться своей личной фотографией со мной, я прошу прислать мне детскую. Они полагают, что это – очередной мой причудливый бзик, но не догадываются о действительной причине, а я не объясняю.

«Я бы, скорее, желала увидеть Ваше детское изображение, нежели сегодняшнее». Потому что, только на детской фотографии я смогу увидеть Душу – оголённой.

Душа она ведь, с возрастом, не меняется, но мы учимся скрывать, лгать, c каждым годом тщательно совершенствуя и полируя эти навыки. Вот, что Вы увидите в Душе на детской фотографии, то и наглухо скрыто в той же Душе у взрослого, да порой так, что её обладатель даже и забывает, что у него в ней это проживает.

А тела ? Да они мне даже в юности были не нужны, так что ж сейчас-то !

Но, я отвлеклась от фотографии …

В первую же секунду, как я взглянула на неё, меня пронзила необъяснимая, сжимающая грудь, душевная трепещущая боль, от которой, к собственному своему удивлению, – мне вовсе не хотелось избавляться.

Я не знала как реагировать: отчего бы меня, православную, могло настолько взволновать и проникнуть изображение Мусульманина в молитве ? Отчего сердце стало биться в совершенно ином, усиленном, взволнованном ритме ?

Но ответить на эти вопросы я не могла.

Никогда – ни православный, ни католический, никто другой, молящийся, ещё какой там веры, – не вызывал у меня подобных переживаний. Вернее даже, что они вообще никогда не вызывали у меня особенных чувств и воспринимала я их – молящихся в храмах, – не более как неотъемлемый храмовый атрибут, равно как иконы, кресты, скамейки и прочая утварь.

Признаться честно, мне было несколько неловко от своих ощущений: не то, чтобы было стыдно или совестно, но как-то не по себе, и по этой причине, я всё никак не могла решиться сказать об этом Камалю: подобрать необходимые слова и представить линию моих ощущений как можно менее «странноватой». А поделиться так нетерпелось !

Перебрав с полусотни вариантов как это изобразить, я, наконец, выложила ему на Скайпе облегчённый вариант. Начала издалека, постепенно подводя его к главному: поговорила о мечетях, затем об их убранствах, об отсутствии в них изображений людей … «а вот эта фотография … она по необыкновенному трогает мою Душу и я не могу разобраться – отчего. На самом деле, мне по странному нравится смотреть на такие изображения». На что Камаль, совершенно спокойно и обыкновено мне ответил:

-– Хорошо, Серафимушка, я сфотографирую себя молящимся, для Вас

-– Нет, нет .. я не хочу фотографий …. – взволнованно заторопила я, совершенно оробевшая и покрасневшая до ушей от его неожиданного предложения.

-– Ну, хорошо, тогда я сниму видео себя, молящимся – с такой же лёгкостью и как бы, между делом, продолжал Камаль

-– Нет, и видео мне не надо … – уже совсем смутившись ,и вконец растерявшись, ответила я, усиленно подавляя явное волнение, нервно теребя платье на коленях и спазматически носясь глазами по всем сторонам кабинета

-– Так, что же Вы хотите, девушка ? – весело и беспечно расхохотался он, умиляясь моим состоянием и не понимая его причины

И тут, неожиданно для самой себя, я сделала признание: спотыкаясь, запинаясь, но при этом, вооружая всю свою хилую мощь:

-– Я … я хочу … реальное … Камаль … то есть … в реальной жизни …

Камаль вновь легкомысленно отшутился, указывая тем самым полное непонимание и непроникновение в то, что я так тщетно пыталась ему выразить. За это я резко сменила тему: мне было неприятно его шутовское отношение к тому глубокому, потаённому, едва ли вымолвленному, что я с таким трепетом и оторопью силилась ему выразить.

Однако, сменив тему, разговор для меня уже решительно не клеился: мои чувства и мысли были в ином измерении, а поэтому, сославшись на внезапное дело, я поспешно ретировалась.