Всё одно и тоже: счета, чеки, расчёты, использованные почтовые конверты и бесконечные контракты. И – опять, Бог знает для чего, сохранённые, счета, чеки, контракты .... и так – 12 коробок, одна за другой …
В какой-то момент, в одной из коробок, тем же механическим, измождённым, многократно повторяемым нещадным жестом, я грубо схватила пригоршней пальцев рук увесистую кипу листов с отпечатанным текстом и – оторопела. Среди всего прочего бумажного беспорядка, царящих в коробках, эти белые, чистые листы, неожиданно аккуратно и опрятно сложенные, скреплённые крупной новенькой металлической зажимкой, – вне сомнения, не могли не привлечь моего внимания и резко остановить «конвейер» однообразного повторения.
Они не были упрятаны или скрыты, но и на видном месте тоже не лежали. Они были будто подложены между. Создалось немедленное и несомненное впечатление, что они были к чему-то или для кого-то подготовлены и терпеливо, мерно ожидали исполнить своё предназначение.
Неожиданно для самой себя, я – словно профессиональный вор, неизвестным для меня дотоле инстинктом, мгновенно бросила острый, шпионский взгляд на домработниц: заметили ли они мою оторопелость ? Но они активно ковырялись в хозяйственном хламе нижних шкафов, в другом конце гаража, не обращая никакого внимания даже на моё присутствие.
Испытав облегчение, я обратилась к рукописи: с первого взгляда на начальную страницу у меня создалось ошибочное, скоропостижное заключение: это – беседа или театральная пьеса, что вызвало во мне огорчительное разочарование и неудовлетворение. Я, в который раз за этот день, опять поморщилась: «Эххх … эти современные писаки-любители. Как жаль !».
К современной литературе я относилась с открытым разочарованным неуважением и предпочитала читать только старую классику.
С небрежностью и колебанием, покрутив увесистую пачку страниц, я уже собралась было сунуть её обратно вглубь, – в пыль, грязь и сигаретный пепел, откуда она и прибыла, – и даже сделала движение рукой, прикоснувшись к пачке когда-то соседствующими с ней засаленными чекам и контрактам, как что-то внутри – даже не любопытство, – нет, – мне послышался одиночный, отдалённый, жалобный женский голос изнутри этих листов, да так, что меня пробило дрожью и до физической боли сжало сердце. Словно опомнившись, я тут же одёрнула руку обратно и мысленно выбросила «Нет ! Что-то здесь не так … ».
Я поднялась с корточек в мой 175 сантиметровый рост, ещё раз бегло окинув взглядом на отдалённо трудящихся домработниц, повернулась ко всем боком и, как бы укрывая содержимое в руках, большими пальцами обеих рук, врезала ими в середину пачки и наугад распахнула страницу, выхватив глазами слова: «Если я написала что-то, сокрушительно огорчившее и заледеневшее Вас, то, выслушайте меня, Нассер, я прошу: Вы, очевидно, глубоко ошибочно меня поняли, произошло досадное и печальное недоразумение ! », тем же движением больших пальцев, я сунулась в середину пачки листов: «Вы один из тех людей, Нассер, кому можно и хочется пожаловаться. Никому больше не могу я обратиться с таким доверием и открытостью. Порой, я «прихожу» к Вам, с единственной лишь целью: пожаловаться. Не излить душу, а именно – «пожаловаться. Этак отпишешься и, вроде как полегчает маленько. Продышит, с кровохарканьем, это «облегчение», правда, недолго: лишь в процессе написания письма. С последней точкой, умолкает и облегчение.», ближе к концу: «Сторонюсь, чураюсь и прячусь от людей по многим причинам. Те, осведомлённые о моей трагедии, считают непременной обязанностью высказать своё зазубренное, заготовленное и, на самом деле, совершенно им безразличное: «Я уверен (а), что ты получишь своих детей обратно», повторяемое и выдавливаемое с явной неохотой и неловкостью, при каждой встрече.»
и обратно к началу: «Я совершенно спокойна с тем, что Вы не отвечаете на мои письма, – честно, не лукавлю: если не желаете, так и не надо. Никогда и ни в чём себя не принуждайте, когда дело касается до меня, прошу Вас … всё должно исходить только из Души и Сердца. Мне уже достаточно того, что Вы меня читаете. Или позволяете мне думать, что читаете.»
Во мне все отчётливее стало проявляться понимание того, что это была личная корреспонденция, а по выхваченным по наитию словам и полуфразам, я убедилась, что в своих руках я держала откровеннейший, интимнейший человеческий документ: любовные письма. Меня бросило в жар, и восторженный ужас, но я тут же протрезвела и усмехнулась над своей же наивностью: «Ну, это же … литература, Господи ! При чём, скорее всего, бульварная и, как обычно, – вполне посредственная».
Я такое не только не читаю, но и почла бы личным оскорблением, если бы хоть прикоснулась, обратила и задержала свой взгляд на подобную макулатуру, на даром загубленные деревья.
Всё это неприятно напомнило мне те измордованные, потасканные истории, писаные и переписанные сотни раз, по которым снято такое же неисчислимое количество заурядных фильмов: в старом доме найдены письма, клады и прочее. На всём этом уже порядком оскомину набило.
Скучно ! Дёшево ! Ущербно !
Рассуждая или, скорее, убеждая себя таким образом, я продолжала упорно стоять и листать обнаруженные мною страницы, теребя в сомнениях свои губы, потирая их друг о дружку и болезненно покусывая то верхними, то нижними зубами.
В конце концов, я пошла на компромисс с самой собой и решила прочитать, но – «только начало». Крепко прижав рукопись к груди, очевидно глубоко, часто дыша, но немного помедлив, сглотнув, я стремительно повернулась, и резко выдохнув, поспешно направилась к домработницам.
Пробубнив им скомканные, прожёванные, но с явно фальшивой улыбкой, общие указания, с оговоркой: «ну, а если что-то необходимо или возникнут какие-то вопросы,– с буду в своём кабинете», которые уже сказала спиной, поспешно направляясь прочь из гаража.
Прочтение всей корреспонденции заняло только 2 дня, с перерывами на короткий мимолётный сон и выполнение домашних хлопот, но уже с первых страниц, у меня появилась мысль о её публикации, а дочитав до середины, эта мысль обрела форму твёрдого решения.
Почти нет сомнений, – кем именно они были написаны, отпечатаны и сохранены: «женой, которая несмотря на то что была моложе мужа на 20 лет, ушла из жизни очень рано».
Прежде чем перейти к самой рукописи, я бы хотела представить Вам образы корреспондентов, которые мне удалось собрать по обрезкам и кусочкам, а также рассказать и о самих письмах.
Таким образом, приступив к их прочтению, перед Вами предстанут образы корреспондентов.
Письма написаны русской женщиной, 43-45 лет, – Серафимой, проживающей в США и предназначены арабскому мужчине, моложе её на 5 лет, – Нассеру, – проживающему в Саудовской Аравии. Оба женаты, оба с детьми.
Серафима и Нассер.
Корреспонденция продолжалась чуть больше 2 лет и необычна по нескольким причинам.
Не считая пары коротких сообщений Нассера, вся переписка, почти ежедневная, велась только Серафимой.
Это были письма лишь в одну сторону, в единственном направлении.
