Вот и пусть грызут – там, сзади. А сами встали, выставив свои надежные копья в ожидании атаки.

Они стояли на заросшем сорняками поле. Деревня неподалеку, которую они миновали, была пуста. Ее еще зимой, похоже, бросили, и поле осталось пустым. Теперь это было поле битвы. Радовало одно – с флангов к ним не подобраться. Справа была река, слева холм, поросший кустарником. Прошли бы дальше, туда, где холм отступал, и пространство для маневра позволило бы обойти их. Повезло.

Судя по доносившимся со стороны неприятеля звукам, там были арбокорцы. Это их гимн долетал до выстроившихся бойцов. Это их барабаны отбивали ритм шагов идущих им навстречу легионов. И, хоть еще не видно было, что там за знамена реют над головами наступающих, всем было ясно, это рыцарская конница Арбокора идет на них. Идет, чтобы смять и уничтожить. И в том, что так и будет, никто, в общем-то, не сомневался. Силы были слишком неравны.

– Ну, что, – спросил Бенедикт у подъехавшего Гистапа, командующего его жалким войском, – далеко они?

– Я думаю, через час сойдемся. Они не торопятся.

– Ясно, – кивнул головой Бенедикт, – значит, еще от силы часа два. Давайте, генерал, – напутствовал он Гистапа, повысив в звании перед неизбежной гибелью, пусть умрет генералом, – покажите там…

Что именно должно показать его войско, он не договорил. Он надеялся, что и так все ясно. К чему слова. Сейчас, когда времени осталось так мало, слова надо тратить скупо, чтобы ничего не забыть и не потерять зря.

– Я вас попрошу, адмирал, – обратился он к Гордону Шарку, так и оставшемуся рядом с ним, – когда все будет кончено, убейте меня.

Старый моряк не стал устраивать сцен. На море это в порядке вещей, командир корабля гибнет вместе с ним. Это нормально. И он только кивнул головой в знак согласия. Но, кроме него, рядом был и неразлучный друг детства.

– Ваше Величество! – Возопил Куртифляс. – К чему это? «Бессмертные» защитят вас.

– Молчи, дурак, – хмуро отозвался Бенедикт, – сейчас умирает Амиран. А Амиран – это и есть я. Если я останусь в живых, то чем я буду отличаться от этих твоих… «бессмертных».

Он произнес это слово, как будто сплюнул.

– Что меня ждет? Роль жалкого бродяги? Грабителя? Нет уж…

Они замолчали. Сквозь шум перестраиваемого войска – топот, крики командиров, лязганье железа и сдержанные проклятья солдат все явственнее доносился голос труб и барабанов приближающегося конца.

***

Бирюк, окруженный своей бессмертной дюжиной, смотрел, как его телохранители вырывают из своих тел стрелы. Только что закончился очередной бесплодный и бессмысленный обстрел.

Чего пуляют? – Усмехаясь про себя, думал Бирюк. – Что, девать некуда? Вот долбаки…

Его отряд стоял на фланге. Левее был невысокий обрыв, а за ним – река. Бирюк стоял и смотрел вдаль. Там, за рекой, не столь уж и широкой, темнел лес. Там была воля. А тут…

Ему давно стало ясно, что надежды на победу были напрасны. Ничего у этих не получится. Так чего ждать? Все одно, все закончится тем, что они разбредутся. Регулярному воинству, похоже, каюк. Ну, а они – те, кто волею судьбы оказался обладателем дюжины таких вот славных парней, они-то, конечно, выживут. Да только дадут ли им вырваться из окружения? И стоит ли ждать, пока и правда деваться станет некуда? Смерть от голода – это то, от чего никакие «бессмертные» не спасут. А это то, что его ждет, если он останется один на один с целым войском. Сумеют заблокировать. Лично он-то сумел бы. Голь на выдумку хитра.

Надо, надо потихоньку сваливать, – думал Бирюк, глядя на заманчивые дали за рекой, – ну их, пропади они пропадом со своим царем.

В такт своим мыслям он, незаметно даже для самого себя, шаг за шагом, тихо отступал назад. Хорошо бы, конечно, дождаться ночи. Ночью все можно сделать тихо и незаметно. И чего он тянул? Самому удивительно. Просто какое-то помрачение нашло. Нет уж, жил он как-то без этой, пропади она, государевой службы, и дальше проживет. И никто ему не нужен. Сам…

Он огляделся. Вон, неподалеку, на самом бережку, кусты растут. За них ежели зайти потихоньку, так никто и не заметит. А там – с обрыва прыг. Если что, свои ребята помогут, подхватят. И – через речку. Интересно, эти-то умеют плавать? Ну, им-то не страшно. Они, ежели чего, так и по дну пройдут, не захлебнутся, а он плавать сызмала приучен, ничего…

***

Рука герцога ван-Гайзермейстера медленно пошла вверх, пуская солнечные зайчики с вороненой поверхности стальной перчатки в глаза внимательно следящих за ней трубачей. Еще пару шагов и он резко опустит руку, подавая сигнал. И взревут трубы. И лошади, пока что ровным шагом приближающиеся к строю выстроившегося в ожидании атаки противника, будут пришпорены. И крик «Ар-р-бако-ор!», вырвавшийся из тысяч глоток, заглушит стук копыт по земле и траве, заглушит страх тех, кто первым ударит грудью в эти, ощетинившиеся пиками, ряды, заглушит сомнения и вызовет панику среди обороняющихся.

Сейчас, сейчас… Ах, этот сладкий миг предвкушения боя, предвкушения победы! Еще шаг, и…

Крик возник раньше. И это был не тот крик, и раздался он не там. И кричали не так. Рука пошла вниз, но тоже как-то не так, и трубачи, растерявшись, молчали.

Герцог, прежде чем обернуться, вдруг почувствовал, как что-то зашевелилось вокруг. Только что это было единое тело, и он сам ощущал себя как часть его. И вдруг словно судорога прошла по нему, и то, что было монолитом, стало рассыпаться, дробиться, и герцог, хоть и окруженный рыцарями со всех сторон, почувствовал себя одиноким. Странное ощущение.

Он оглянулся. Сперва он ничего не заметил, плотно, пока еще, сдвинутые фигуры загораживали от него то, что он хотел увидеть. Но случайный взгляд на ординарца, отчего-то задравшего голову и смотрящего вверх, заставил и его самого взглянуть туда же. И когда он, наконец, увидел то, что раньше него увидели другие, из его груди вырвался крик.

***

Забавно. Пафнутию, помнится, ужасно досадно было, когда при его появлении люди начинали метаться в разные стороны и разбегаться с криками. Он же не делал ровным счетом ничего плохого. Нет, ну – было, было один раз, да. Он тогда еще ничего не соображал, и вообще, это был не он.

Потом, правда, пришлось использовать этот страх перед ним, и не раз. И он как-то привык. Тем более что он был уже не один. И, в общем-то, ему хватало. И раз он может помочь этим людям, тем, которые с ним, то почему бы…

И все равно каждый раз забавно. Какая паника! Он словно вихрь над поверхностью воды. Пролетел и взбаламутил ровную поверхность. И пошли плясать гребешки. Вот и сейчас. Пафнутий знал, что ему предстоит. Он зашел сзади, рождая волну ужаса, и, оказавшись между этими, приготовившимися к атаке, и другими, которые были свои, и которые мрачно ощетинились копьями, готовые стоять до конца, он развернулся, ловко кувыркнувшись в воздухе. Ему нравилось делать такие кульбиты. Высший пилотаж, вся эта воздушная акробатика доставляли ему истинное наслаждение. А сейчас к нему были прикованы тысячи глаз, и это вдохновляло.

Сейчас нужно было действовать радикально. Сейчас – это вам не село напугать для удобства грабежа. Сейчас война. А на войне как на войне. На войне убивают. А как – это уже дело вкуса. И Пафнутий пустил струю пламени прямо навстречу наступающим. Правда, они уже не наступали. Кто-то стоял в растерянности, кто-то уже, особенно по краям, пытался вырваться из рядов и уйти куда-то в сторону, прочь. Поздно.

***

Случилось то, что случается часто. Продуманный план на поверку оказался сущей туфтой. Река, как выяснилось, была не только холоднее, но и глубже, и, главное, напор ее струй подхватил сунувшегося доверчиво в них Бирюка, подхватил и понес. Это оказалось совсем не то, что купаться в родном пруду у деревни. Поскользнувшись еще у самого берега на невидимом валуне, он плюхнулся в воду, уйдя туда с головой, а дальше его закрутило. Берег – тот самый, который он только что покинул, был близок, до него, казалось, рукой было подать. И этот берег несся мимо, отталкивая водяным валом от себя неосторожного пловца.