Они, конечно, догонят – войско-то особо не спешит, чего коней морить? Догонят, проедут вперед, туда, где едет командование, и бен-Салех доложит Ратомиру о том, что видел с той высоты, что доступна только облакам, птицам, ну, и ангелам, наверное. Доложит, скорее всего, что опять ничего интересного впереди нет. Пуста земля. Свободен путь.

Но это будет чуть позже, а пока:

– Ох-х, и устала же я, – скрипуче выдавила из себя старая ведьма, – как же мне все это надоело.

– Что, бабушка? – Откликнулась вытянувшаяся на прикрытом дерюгой сене Лика. – Неудобно тебе? Ноги затекли? Или спина?..

– Да не-ет, – вздохнула Йага, – что – ноги? Вообще, все. Ну, сама подумай, сколько лет я все налаживала, и вот, когда уже и сама привыкла, и ко мне привыкли, и вообще… и вот, снова все заново. А где? И как? Я-то надеялась без хлопот переродиться. Чтобы и у тебя все было хорошо, и сытно, и спокойно. А как теперь-то будет? Где мы окажемся, когда тебе срок придет? Как ты справишься? Кто поможет?

– Ничего, Ратомир поможет. Он хороший, не бросит.

– Ну да, – с явным скепсисом в голосе возразила Йага, – хороший-то хороший… Видала я таких. Пока у меня жили, да пока я его выхаживала, хорош был. А смотри-ка, вон, командиром стал, так и носа уже не кажет. А потом… Да может еще и убьют его.

– Бабушка, – вскрикнула Лика, – ну, зачем ты так? Сама же говорила, что не надо…

– Да, да, – кряхтя и устраиваясь поудобнее, закивала головой старуха, – прости дуру, чего это я!.. Глупости, конечно, все будет хорошо!

Как всегда стремительный пролет степной птицы остался незамеченным. Кусты шелохнулись, и из-за них вышел и нетвердой походкой подошел к повозке бен-Салех.

– Поехали! – Крикнул он вознице, и, потише, попутчицам:

– Потеснитесь.

После чего уселся на освободившееся место. Йага с Ликой молча переглянулись. Судя по важному виду подобравшего под себя ноги старика, с видом вдохновенного пророка уставившегося вдаль, туда, где клубилась пыль от копыт поскакавших впереди коней, несущих на себе добрую половину их нешуточной охраны, на сей раз он прилетел не пустой. Ну, ничего, сейчас все сам расскажет.

Наконец бен-Салеху надоело пыжиться. Он обернулся к своим спутницам, и произнес:

– Ну, кажется, будет дело!

Они промолчали. Пускай-ка сам, нечего…

Бен-Салех усмехнулся, покрутил головой и, несколько расслабившись и опершись о борт повозки, добавил:

– Идет войско.

– Чье? – Поинтересовалась Йага.

– Похоже, ахинейцев. Да нет, точно ахинейцев. И по знаменам, и по одежде, и по тюрбанам – они. Далеко еще, правда. Но можем к завтраму и догнать, если ночью, понятно, спать не будем.

– Завтра?! – Ахнула Лика.

– Может быть. Там, правда…

Бен-Салех замолчал, нахмурив брови.

– Реку там надо как-то… На той стороне они. Не знаю, как уж получится. Эх, – тяжело вздохнул он, – нас бы, таких, как я, с десяток, можно было бы попробовать заморозить. По льду бы… милое дело. А один – не потяну, нет.

Он опять сокрушенно вздохнул.

– Так что не знаю. Пока брод найдут…

– Реку? – Рассердилась Йага. – Заморозить? Летом?! А что с речными жителями будет, подумал?

Бен-Салех посмотрел на нее. Вид его был несколько оторопелый.

– Вот из-за этого и не любят вас, магов! – Продолжала кипеть старуха. – Это же надо же! Вот так, ни о чем не думать. Не видеть дальше собственного носа. Как будто завтра уже и не жить. Плевать на все! Здесь и сейчас! Реку он заморозит!

– Но… – вид у старого мага был смущенный и растерянный. По всему видно, что столь резкой атаки он не ожидал. – Но, делать-то что-то…

– Без вас, без магов как-нибудь… Ишь, реку заморозить!.. Я сама. Я с местным речным хозяином потолкую.

– С водяным?

– Ну, можно и так сказать. Мы не знакомы, но ничего. Думаю, договоримся. Ну, понятно, пару-тройку человек он запросит, но людей у нас много, я думаю этот ихний хан, или кто он там – да какая, к лешему, разница? – двух-трех найдет, кого не жаль. В бою все равно больше погибнет.

***

В столкновении конницы и пехоты пехота может и выстоять. Все зависит от степени подготовленности бойцов, от их построения, от количества, потому что первые ряды обороняющихся неизбежно будут смяты и уничтожены. Значит, еще важна и готовность умереть.

Самые первые стоят со щитами и мечами. Те, что за ними, держат наготове длинные копья. Их жала первыми встретят несущегося на них противника. Лошадь это будет или всадник – решится в последний миг, если, конечно, копейщик не промажет вообще. Тогда надежда на переднего, он не будет даже пытаться достать сидящего в седле врага – бесполезно. Тем более, учитывая то, что если даже и не доспехи, то уж кожаный-то панцирь на всаднике всяко имеется, попробуй-ка его взять мечом! Передний будет бить туда, куда ему ближе и удобнее, по лошадиной голове. Не убьет, но сделает больно. И лошадь взовьется на дыбы, сбрасывая седока. А копье поможет ему вылететь из седла, тут уж копейщик не промажет. А лошадь – лошадь опустит свои подкованные копыта им на головы. От этого им никуда не деться, позади их подпирают их товарищи, они – смертники.

Смертники и те, кто несется в первых рядах конницы. Своими телами они проложат путь тем, кто сзади.

Ратомир несся вперед. Кто-то скакал рядом, впереди не было никого. Впереди был противник.

– Не надо! – Кричал Бунимад, хватая его за руку. – Не лезь! Твое место рядом со мной.

Там, впереди, неясной полоской, почти на горизонте были войска. Чужие войска, те самые, которых они и искали. Там их наверняка не ждали, и надо было поспешать, налететь на них со всего размаха, как коршун на суслика. Вонзиться, разбить на части, уничтожить. А Бунимад остановился. Что это? Тактика? Или осторожность на грани трусости? Ратомир не знал.

С тех пор, как они перешли реку по внезапно обнажившемуся дну, на руках перетащили вязнущие в иле по ступицы телеги, перегнали рвущихся в панике, храпящих лошадей, и вышли на сухой пологий берег, Ратомир чувствовал, что теперь – все! Стрелки часов пошли в обратную сторону, чуть-чуть не дойдя до последней минуты. Словно после тяжкого подъема в предчувствии того, как теперь он легко покатится вниз, под горку. А там, под горкой, там – победа, там – удача!

И вот ему говорят – стой! Куда – стой? Зачем – стой?!

– Нет, – Ратомир снял пальцы Бунимада со своего плеча, – я – туда! Пусть мои будут тут, они все равно ни черта не умеют. Чего их гробить? А я должен быть впереди. Иначе – как же?

Он не думал – поймет ли его Бунимад. Главное, он сам понимал. Он видел, что его место – там! А то, что он не умрет, это тоже было откуда-то ему известно, и он не сомневался в этом.

И никаких сомнений не было в его голове, когда, на полкорпуса обогнав мчащегося рядом всадника, он слегка отклонился, пропустив жало копья в ладони от сердца, куда-то себе под мышку. Меч его сам отбил чужую сталь, сам чиркнул поперек лица, на миг возникшего перед ним, и, не останавливаясь, перерубил древко другого копья, обезоружив того, кто держал его.

И все равно он был обречен, как обречен любой, идущий впереди других. Был бы обречен, если бы те, кто встал перед ними, были чуть расторопнее. Если бы они были чуть опытнее. Если бы это были настоящие бойцы. Но это были те, кого оставили охранять громадный обоз. Те, кому еще рано идти в бой. Рано или уже поздно. Молодые, еще не нюхавшие крови, и те, кто был ранен, но не настолько, чтобы не держаться на ногах. Они растерялись, они замешкались. Это не был сплоченный отряд, где каждый заранее знает свое место. И никому из этих не хотелось умирать. Поэтому они и умерли. Причем зря.

А огромное войско Бунимада, обойдя обоз и оставив пару тысяч человек охранять добычу и добивать раненых, покатилось дальше, в ту сторону, куда этот самый обоз и направлялся. Стрелой в спину армии ахинейских захватчиков.

***

В отличие от ахинейцев амиранские копейщики успели выстроиться в полном соответствии с уставом. Вот только мало их было. Хорошо, хоть спину им прикрывали «бессмертные». В надежность этих страшных упырей солдаты верили, и теперь готовы были простить им все: всю их мерзость, вонючесть, тот страх, что невольно гулял холодком по спинному хребту и забирался в кишки при одном взгляде на этих монстров, за их манеру грызть глотки – слава Единому, врагам.