Поднимаю руку, чтобы заставить её замолчать. Я чувствую злость и отчаяние. И даже тошноту.

— Я не собираюсь стоять здесь и выслушивать... рассказы о вашей прекрасной... ночи!

— Не было чудной ночи. Пара слов, и он выставил меня. Выглядел грустным. И я уверена — Харрисон грустил из-за тебя. Я думала, что вы ушли вместе, но Херб заверил, что он был один. Тогда я собрала о тебе информацию и когда узнала настоящую фамилию, вспомнила, что у сенатора Джонсона на острове вилла. И я пришла тебя искать. — Реджина снова бросает на меня кислый взгляд из-за очков. — Когда шесть с половиной лет назад случилось то, что произошло, Харрисон бросился в объятия многих женщин. Он был чертовски зол, начал пить и не пропустил ни одной шлюхи. Тем вечером он выпил и грустил. Не злился, только выглядел глубоко несчастным. И он не хотел меня. Я спросила его, почему он такой, и виновата ли в этом та толстая сучка, с которой он поссорился за ужином, возможно, она чем-то его расстроила. Если непонятно, жирная сучка — это ты. Ну, тогда он разозлился. Дословно: сказал проваливать на хер и не сметь произносить о тебе ни слова. Я же, напротив, несколько слов тебе скажу, уродливая жирная сука. Как может такая дрянь как ты позволить себе издеваться и доводить его до такого состояния? У него глаза были на мокром месте! Он никогда не плакал из-за меня, даже когда сунул мне под нос те самые откровенные фотографии, опубликованные в газетах. И плакал из-за тебя? А ты, с твоим лицом и задницей как у кита, ещё привередничаешь?

На очень малую долю секунды у меня появился соблазн толкнуть Реджину и сбросить вниз в сверкающую воду, но затем он испарился, заменяясь единственной эмоцией, которой удается укорениться во мне — отчаянной болью. В последние дни я постоянно плакала, словно сделана из замерзшего моря, которое стало таять. Я думала, что полностью обезвожена и не найду даже капли жидкости, способной поцарапать мои щеки. Но я оказалась неправа, потому что снова начинаю плакать.

— Я ничего ему не сделала, я люблю его! — восклицаю едва раздраженным тоном, как у маленькой девочки.

Реджина снимает очки, демонстрируя мне всё своё изумление.

— Разве не ты оттолкнула его?

— Нет! Я хотела создать историю любви и семью. Он не готов.

— Ты говорила ему, что хочешь семью? А может, детей?

— Да, это... да, со мной случилось...

— Тогда Харрисон должен любить тебя очень сильно.

— Что?

— Послушай меня, глупая толстушка. Я не знаю, отчего у него так испортился вкус, но думаю Харрисон отверг тебя, чтобы не обрезать твои крылья. — Кажется, Реджина почти гордится этим последним предложением и торжественностью тона, которым всё продекламировала, как будто она только что исполнила драматическую и сильную речь перед Ларсом фон Триером. — Харрисон бесплоден. Азооспермия. У него не может быть детей. Я хотела стать матерью и не собиралась соглашаться на усыновление. Это раздавило его. Потом наш брак полетел к чертям. Я всегда думала, что если бы мы действительно любили друг друга, то были бы в состоянии со всем справиться. Но мы этого не сделали, потому что, даже если и не знали, мы ждали удобной возможности отступить. Судьба очень правильно послала нам это, давая понять — вместе мы отстой. И попытайся мы вновь воссоединиться — опять получилось бы фигово. Судьба вмешалась ещё раз, чтобы прочистить наши головы.

Пока Реджина говорит, я испытываю абсурдное чувство. Эта информация должна была уничтожить меня, и вместо этого... Мне хочется подойти к Реджине и обнять её, даже если она не перестанет оскорблять меня.

«Возможно, это неправда, что Харрисон не любит меня. Может, он просто хотел защитить меня. Быть может, у меня есть надежда».

Я улыбаюсь как идиотка, не получившая только что ужасную новость.

— Мне кажется, я люблю этого упрямого гения, — говорит Реджина. — И хочу, чтобы Харрисон был счастлив, даже если я не понимаю, как можно быть счастливым с женщиной, у которой задница, размером в собственную страну. Его вкусы сильно ухудшились, но я бы ощущала себя очень подавленной, если бы он выбрал женщину более красивую, чем я. При предположении, что такая существует. Ну, поскольку это ты, я чувствую себя спокойно. Это всё равно, что узнать: твой муж гей. Он не предпочёл мне киску получше; тот факт, что любит мужчин и, в этом случае, большие задницы. Я мужик, но не толстожопый!

— Я не разозлилась только потому, что ты дала мне хорошие новости, но не переусердствуй, окей?

— Если для тебя это хорошая новость, позволь мне сказать, что у тебя вместо мозга шоколадка.

— Лучше шоколадка, чем хомяк в колесе. И теперь, видя, что твоя хрень в общем впадает в спячку, можешь оказать мне ещё одну услугу? Не одолжишь наличных? У меня... э-э… украли багаж, и я не знаю, как вернуться в Нью-Йорк.

— Наличные? По-твоему, я хожу с наличными? Но мы можем поехать на виллу и посмотреть, смогут ли мои слуги одолжить тебе. И, возможно, мы также найдем для тебя подходящую одежду, менее пугающую, чем эта больничная пижама. Конечно, если есть мужчины, которых привлекают плохо одетые толстухи, мне недостаточно нанимать только некрасивых и толстых горничных. У них должен быть какой-то другой ужасающий недостаток. Станет трагедией, если мой четвертый муж, кем бы он ни был, изменит мне с жирной поварихой!

ЧАСТЬ

III

Вайоминг

ГЛАВА 15

Как всегда, усталость помогла ему не думать. Вот так идти, толкая плуг руками!

Ему не хватало этого клочка земли несмотря на то, что разлука длилась всего несколько недель.

«Бывает достаточно и нескольких недель, чтобы перевернуть с ног на голову всё существование».

Возвращение стало похоже на возможность заново дышать. Не полной грудью, но, чтобы выжить — хватало. Использовать мышцы до тех пор, пока они не начинали гореть, позволяло ему вдохнуть ещё больше воздуха и удерживало вдалеке призраков из неосуществленных мечтаний.

В этот день небо угрожало дождем. Не то, чтобы Харрисон возражал: вода питала землю, а животные любили валяться в грязи. Он сожалел только, что синий цвет на заборе медленно угасает и дождь ускорит процесс.

«Я мог бы всё перекрасить сам, но это будет не одно и то же».

Другой мужчина надеялся бы, что дождь сможет смыть сожаление, ностальгию и любовь, которую он испытывал к Леоноре, но не Харрисон. Он предпочитал чувствовать себя живым, испытывая эти бездонные чувства, даже если их сила заставляла его ощущать себя немного мёртвым.

Он решил оставить название романа «Любовь льется из меня, как кровь», и для него не имело значения, если никто не поймёт.

Внезапно Харрисон заметил вокруг хлева некоторую суматоху. Все животные собрались снаружи под усиливающимся дождём и столпились вдоль ограды, словно за чем-то наблюдали.

Он надеялся, что это не пришёл кто-нибудь из деревни доставать его, воспользовавшись отремонтированным мостом. С такой точки зрения он не стал более общительным.

Харрисон оставил плуг и пересёк поле, следя за направлением их взглядов.

Он подумал, что переживает «дежа-вю», если только не мираж сумасшедшего, который видел то, что отчаянно хотел увидеть.

Под дождём в клетчатом пальто стояла Леонора. Длинные волосы были собраны в высокий хвост. С большой трудностью (из-за грязи), она тащила за собой чемодан на колёсиках. В другой руке держала переноску для животных, сквозь решётку которой выглядывала любопытная мордочка кошки.

Харрисон в плену у волнения, которое подкашивало его дыхание после более двух часов вспахивания поля вручную, ускорил шаг.

Тогда она заметила его. Лео отпустила чемодан и поприветствовала его, подняв руку, как в первый раз.

Когда Харрисон подошёл совсем близко, он увидел её улыбку. Казалось, Леонора сделана из майолики и мёда. И пушистых роз, которые он хотел бы укусить.

Однако эта потребность, хотя и неотложная, поскольку каждая эмоция, которая охватывала его внутренности каждый раз, когда его глаза её пожирали, была менее неотложной, чем необходимость знать, какого чёрта она здесь делала.