То, как он меня называет, наполняет теплом.

— Что это?

— Я не знаю, а ты как думаешь, бальзамированный опоссум? Я пошёл к Майе, чтобы она проверила рану, затем заметил, что она держит ненужный матрас за мебелью и попросил одолжить мне. И нет, мне было не больно нести его, если ты спросишь об этом. Бля, даже моя мама никогда так много не волновалась. Я не стеклянный. Я большой и сильный мужчина. Итак, я велю это раз и навсегда: заканчивай с обеспокоенными разговорчиками.

Затем Харрисон расстилает матрас на полу.

И тут меня поражает озарение, как солнце, о котором я скучаю.

Это для меня.

Чтобы не спала на голом полу.

Чтобы я чувствовала себя комфортнее.

Я смотрю на него, как будто Харрисон только что даровал мне звезду. Ту, что не успела упасть, и он достал её с неба.

— Леонора, — Дьюк смотрит на меня раздраженно. — Это просто грёбаный коврик, а не почка.

— Тебе никто ничего не сказал.

— Ты говоришь, даже не произнося ни слова. Я уже сказал: ты открытая книга. Никогда не встречал такого светлого человека. Ты смотришь на меня, как на того, кто только что пересёк пустыню, чтобы спасти щенка. Когда ты забываешь контролировать свои эмоции, они опасно расцветают. Твои эмоции похожи на кровь, которая течет в прозрачном теле.

— Опасно? Опасно для кого?

— Для всех, — пробормотал резко Дьюк, как будто вдруг захотел сменить тему. — А теперь мы что-нибудь поедим и завершим этот изнурительный день. Кроме матраса Майя дала мне две хорошие новости: рана заживает, и с послезавтра ожидается несколько дней хорошей погоды. Похоже, пришла весна. Так что как только уровень воды в реке спадёт, наконец-то сможешь уйти.

ГЛАВА 9

Последние несколько дней Харрисону казалось, что разум впал в идиотизм. Действительно, лишь идиот прошёл бы две мили после трёхдневной лихорадки с так сильно болящей рукой, что Харрисону казалось, он сейчас разорвется напополам и из тайн плоти родит инопланетянина. Говоря по правде, только идиот пошёл бы за матрасом для захватчика.

А Леонора была захватчиком. Хоть захватчиком и интересным, но всё равно оставалась тем, кто незаконно занял его пространство.

Оккупант, который, к сожалению, привлекал его внимание, ничего для этого даже не предпринимая. Независимо от всех прикладываемых усилий в стремлении относиться к Леоноре как к чему-то абстрактному, глаза Дьюка преследовали девушку подобно тени, которая следует за отбрасывающими её телами. Потом он ловил себя на этом и насильно переводил взгляд в другое место, пугаясь, что Лео заметит или придаст этим взглядам невозможный смысл. Но в скором времени Харрисон вновь забывался и начинал предаваться разглядыванию Леоноры со странным лихорадочным головокружением, даже если температуры у него больше не было.

Весь ужас состоял в том, что он смотрел не только на её задницу или грудь или, по крайней мере, на те части тела, которые могли бы примирить его с абсолютной нормальностью своих, естественно возникающих похотливых мыслей. Он смотрел на неё в целом: смотрел, что Лео делала, слушал что говорила. Иногда Харрисон над ней смеялся, а иногда вместе с ней. Теперь они ели вместе, а не каждый сам по себе.

«Как только ты уйдёшь, я смогу избавиться от этого вторжения».

Он даже грезил о ней. Когда Харрисона лихорадило после ранения, ему грезилось что целует Реджину, и самое прекрасное — она приняла образ Леоноры.

«Хочу вернуть свою жизнь».

То, как падал на него её взгляд, было невыносимо. Как будто она им восхищалась.

«Она мне доверяет, чёрт побери. Восхищается мной. Даже если я больше никто. Даже если я просто отшельник в лохмотьях, который живёт в доме со свиньей».

Харрисону было невыносимо такое её восхищение. Он просто хотел вернуть свою нормальную жизнь, состоящую из тишины, усталости и глубокого сна в конце дня. Последнее время он спал плохо. У Дьюка не получалось сконцентрироваться на прежних простых мыслях. Он начал размышлять о самом себе не совсем примитивно: не только об элементарных составляющих, таких как еда, сон и отчаянное желание потрахаться, но и о более сложных потребностях. Несмотря на то, что Харрисон ничего не предпринимал для поощрения (а если на чистоту, то ничего, чтобы и заткнуть её), Леонора рассуждала о написанных им романах, о том, что испытывала, читая их, по-своему интерпретируя тот или иной скрытый символ. И не было ни одного раза, ни одного чёртова раза, чтобы её восприятие оказалось неточным.

Как она сумела уловить то, что скрывалось под описанием совершенно других образов?

Его произведения были прочитаны и проработаны многими критиками, более опытными, чем увлекающаяся чтением девушка, которая пишет для третьесортной газетёнки; вот только никто не смог проникнуть так глубоко в тайны его разума. Никто никогда не смог ему сказать: «Вот, даже если ты и попытался скрыть, это твоя душа».

«Я не хочу иметь душу. А просто хочу, чтобы эта назойливая зануда исчезла».

✽✽✽

— У Венеры всегда грустный вид, — прокомментировала Лео, пока чистила лошадь. Всего две недели жизни в глуши и казалось, она родилась с лопатой в руке. — Почему?

Светило солнце, они вымыли животных, убрались в хлеву и доме. Идея принадлежала ей.

«Чёртова создательница хлопот».

Они находились в загоне и выглядели грязнее, чем стадо животных. Несмотря на свой в целом дикий внешний вид, со спутанными волосами Леонора выглядела безмятежно и не обращала внимания на грязь. Дьюк отдал бы свою почку, только бы её трахнуть. Такую, с грязной кожей, помятую, словно бархатное покрывало, затолкнул бы в пустое стойло и...

— С тех пор, как погиб жеребёнок, — ответил он рассеянно.

— У неё был жеребёнок?

— Да, не знаю как, но он добрался до озера и утонул. Я пытался его вытащить, правда, ничего не получилось.

Леонора уронила веник, обняла Венеру, как будто человека и прижалась щекой к лошадиной морде.

— Бедная мамочка, — прошептала девушка лошади. — Откуда у тебя Венера?

— Купил её в деревне уже беременную. Один безумный кусок дерьма хотел продать Венеру на мясо. Я передвинул ему носовую перегородку и забрал кобылу сюда.

— Ты помог ей родить?

— Она сделала всё сама.

— Ты ведь любишь этих животных?

— Пока не напихаешь повсюду с дюжину радуг, ты не будешь довольна?

— Это не радуга, а надежда, — пробубнила Лео, продолжая прижиматься к шее Венеры. — Если бы у меня не было надежды, кто знает, где бы сейчас я оказалась.

— И где бы ты была? — спросил Дьюк импульсивно.

— Где был бы ты, не покинь Нью-Йорк. Мы оба за что-то ухватились. Когда у меня будут дети, я дам им тройную порцию любви, чтобы компенсировать то, что не имела сама. И как понимаю теперь — это то, что Венера хотела бы даровать своему жеребёнку. Долгое время я считала, что единственный способ избавиться от плохих воспоминаний — это уничтожить себя. Высотное здание и прыжок. Полная ванная горячей воды и лезвие. Затем я поняла, такое решение просто приведет к приумножению ужаса. Ты не избавишься от стены, выкрашенной в чёрное, другим чёрным цветом — ты должен нанести на неё красивую смесь ярких цветов. Должен создать что-то хорошее, способное принести в мир новую любовь и страсть, стать источником жизненной силы и свежей крови. Поэтому я хотела бы написать много статей, прочитать очень много книг, много путешествовать и иметь много детей.

— Кому с детства будешь выносить мозг.

Леонора рассмеялась, и у Харрисона неожиданно сжалось сердце.

«Вот ведь ублюдок, мой член стал слишком живой. Вздрагивал, возбуждался, подпрыгивал и сейчас даже сжался. Но приструнить своего дружка ещё раз я смогу».

Звонок телефона прервал невротические размышления Дьюка. Леонора потрясено взглянула на Харрисона, будто тоже позабыла о существовании столь замечательного предмета.