Соня бросила ножницы в миску и пошла в дом.

А на следующий день, в воскресенье, совершенно неожиданно позволила себе делать «ничего»… Поздно проснулась, долго смешила Настю, та даже позволила маме немного поглумиться над готами, чего в обычной городской жизни даже нельзя было предположить. Соне подумалось, что может надо уехать с ней недели на две, гулять, болтать, спать. Хотя только начался учебный год, и отпуска уже не было…Глядя, как дочь с удовольствием трескает макароны, трудно было предположить, что она охотно рассуждает о смерти, одиночестве и т.д. Потом часа два Соня просто сидела на крыльце и смотрела на небо… Затем, словно, опомнившись, носилась по дому и участку как электровеник, почти все успела, но спина разболелась просто невыносимо. Закрывая дом, воюя со старыми замками, Соня будто чувствовала на ноющей спине чей-то недовольный взгляд. Наверное, это подглядывала та туча, ставшая теперь невидимкой после своего небесного бунта. Она столько выплакала, столько выплеснула, но Соня, похоже, так ничего и не поняла.

Всю дорогу им сопутствовала удача. Сперва их взяли в машину до станции, и это еще и получилось гораздо дешевле, чем заказывать самим, затем сильный ливень позволил им успеть накупить пирожков и вкусностей и полил стеной только тогда, когда они уже уселись возле окна в электричке. Они рискнули ехать без билетов, но контроДашов, видимо, тоже смыло дождем. Люди заходили промокшие насквозь, не спасали ни зонты, ни плащи. Промокшие люди – совсем другие, у них какая-то душевность повышенная что ли. Поэтому ехали очень мирно, трогательно советуя, друг другу, как согреться сейчас и как грамотно поставить блокаду простуде дома, как-то всем было тепло, несмотря на то, что большинству было мокро и холодно.

Ксения Леонидовна вышла из подъезда и прислонилась к двери, жадно вдыхая дождливый воздух. Капли прыгали по лужам, вздрагивали плавающие в них мокрые листья. В маминой квартире всегда тяжело дышалось, плохо спалось, а сейчас, после того, как только что накричалась, вообще свело грудную клетку. Людмила Николаевна недавно овдовела и упивалась своим горем, нещадно мотая нервы старшей дочери. Ксения Леонидовна мать жалела. Но только что сорвалась и накричала. Наверное, вообще первый раз в жизни накричала. Теперь было стыдно. Надо же сдерживаться. Да и чего теперь орать на беспомощную старуху?

Вчера она приехала к маме ночевать, хотя с утра приходила помощница по хозяйству Ангелина, сводила маму погулять, сделала массаж, убрала квартиру и покормила обедом. Но к вечеру мама позвонила на работу, сказала, что она упала, ударилась головой и не может встать. Ксения Леонидовна позвонила Соне, но старшая дочь неожиданно резко отказалась менять свои планы на вечер. Она уже договорилась с друзьями и к тому же, была у бабушки в пятницу перед отъездом на дачу, приволокла полные сумки продуктов и наготовила еды. А у младшей Ляли совсем маленький Петя, ей и звонить с этим бесполезно.

Когда Ксения Леонидовна приехала к маме, усталая и дерганная, потому что надо заканчивать срочную работу, никаких следов падения на голове или на других частях тела мамы не обнаружила. Хорошие показатели давления и пульса та объяснила неимоверным количеством лекарств. После чего поела с аппетитом жизнерадостной девушки, выпила коньячку, запросила кофе с мороженым. Потом немного театрально повыла, но быстро отвлеклась на интересную передачу. Вроде бы все было хорошо.

Но с утра снова было объявлено сверхскверное самочувствие, всячески намекалось, что Наташенька должна не пойти на работу. После неудачных намеков в ход была пущена тяжелая артиллерия новых рыданий. Людмила Николаевна выплыла в коридор, облаченная во все черное, даже поверх головы был небрежно наброшен черный кружевной шарф.

– Ты не понимаешь, какое меня постигло горе! Зачем мне теперь жить?

– Ну, конечно, – остатки терпенья уступали место рвущемуся крику, – где мне тебя понять?

Она бросила на пол сумку с рефератами, которые вчера так и не хватило сил посмотреть.

– Где мне тебя понять! Как у тебя вообще язык поворачивается мне все это говорить? Я похоронила мужа, если ты вообще об этом помнишь, когда девчонкам было 13 и 5 лет! И я у тебя не спрашивала: зачем мне жить и как мне жить?

– Что ты на меня кричишь? – Людмила Николаевна вжалась в кресло. – Я в этом не виновата…

Она начала плакать по-настоящему, испуганно и беззащитно. Наташенька никогда на нее не кричала.

– И я не виновата! Да ты посмотри, как ты живешь! В своей шикарной квартире, все у тебя убрано, приготовлено, я вокруг тебя прыгаю…

– Не переживай, я скоро умру, чтобы не мешать тебе жить! Я никому не нужна, я всем мешаю!!!

– Все, хватит! – Ксения Леонидовна хлопнула дверью.

– Ты забыла мусор… – неслось ей вслед.

Мусоропровод в элитном доме на Фрунзенской набережной давно не работал, поэтому мешки с мусором нужно было выбрасывать на помойку во дворе.

Ксения Леонидовна последней реплики не слышала, лифт сразу же распахнул двери. Улица встретила проливным осенним дождем. Он начался в воскресенье вечером, когда девчонки, Настя с Соней вернулись с дачи, и с тех пор все лил и лил. А вчера поздно вечером, говорят, был даже небольшой снег, но моментально растаял. Ему еще рано. Небо было затянуто совершенно беспросветно. Ксения Леонидовна поискала сумку, где кроме рефератов был еще и зонт. Так и есть – забыла! Возвращаться не хотелось, но мокнуть не хотелось еще больше. Она немного постояла и вошла обратно в подъезд. Дверь мама открыла неожиданно быстро, она уже переоделась в обычную домашнюю одежду. Явно не ожидала, что Ксюша вернется.

– Я забыла мусор. И сумку с работой не взяла. Я сейчас на работу иду, и меня всею трясет…

– Доченька, прости меня, – без всякого энтузиазма завела Людмила Николаевна.

– Захочешь есть, – перебила Ксения Леонидовна, – все для завтрака на столе, остальное в холодильнике, все уже разложено по плошечкам для микроволновки, потрудись хотя бы подогреть…

– Наташенька, но мне уже так много лет… Я уже сумасшедшая старуха…

– Это не дает тебе права так доводить меня!

– А кому еще я могу поплакать?

Ответ Ксения Леонидовна привычно проглотила. Именно в такие пафосные минуты очень сильно хотелось напомнить мамочке о существовании еще и младшей дочери…

Ксения Леонидовна второй раз вышла из подъезда. Устроилась под козырьком, чтобы не сильно капало, и набрала мобильный Сони.

– Да, мамуль, привет… – вяло отозвалась дочь.

– Ты можешь говорить?

– Конечно, я же дома. Давай я тебе перезвоню.

«Как дома?» – чуть не задохнулась от нового возмущения Ксения Леонидовна. «Ну, пришла вчера очень поздно, но надо же встать и идти на работу… Ведь уволят же», – пронеслось тут же в ее голове. Телефон затренькал.

– Это я. Мам, я решила сегодня дома остаться. Высплюсь, Настьку из школы встречу, покормлю, уроки проверю. Ты не волнуйся, я отпросилась, все в порядке. У меня за выставку отгулы… Что у тебя такой убитый голос был?

– Я с Люсей поссорилась…

Когда маленькая Настя окончательно запуталась в своих бабушках и приставкой «пра» и без оной, в семье самое старшее поколение стали называть просто по именам. Люся и Сеня, Зина и Миша. Еще с Сониной легкой руки ее бывшая свекровь именовалась исключительно «Верунчик».

– Что, – зевнула Соня, – достал театр одного актера?

– Соня!..

– Ладно, прости. Чего случилось то? Ты сейчас где?

– У подъезда под козырьком стою… В общем… Ну… Короче я на нее накричала…

– И?..

– Теперь переживаю. Она сказала, что умрет, чтобы не мешать мне жить. Сонь, я боюсь, вдруг она правда с собой что-нибудь сделает?

Соня засмеялась.

– Мам, ну ты чего? Люди с таким эгоизмом никогда ничего с собой не делают… Она просто разряжается, использует тебя при этом. Ты не хочешь меня слушать, а она развлекается. Ей просто скучно, нужна аудитория…

– Сонь, ну она же моя мама…