– Спасибо, – возвращая я ему бутылку.

– Сань…

– Завтра, всё будет завтра…

На следующее утро я так и не смогла отделаться от Сашки. Он стоит у подъезда и ждёт.

– Ты не обязан этого делать.

– Обязан.

– Но почему? Я сама справлюсь!

– Справишься, не сомневаюсь. Но ты не должна проходить через всё это одна.

До больницы мы ехали на трамвае. Ехали и молчали. Он забрал мой рюкзак и настойчиво усадил на сиденье у окна. Мда, места для инвалидов или пассажиров с детьми.

Если честно, то я боялась, что он просто доведёт меня до дверей больницы и попрощается. Вроде как удостоверится, что я добралась до пункта назначения и всё, адьё. Но Сашка заходит в след за мной в здание больницы, идёт в гардероб, при этом, всё время неся мой рюкзак.

Мы приехали рано, поэтому долго сидим перед дверями в нужное крыло, откуда иногда появляется медсестра и, называя чью-либо фамилию, уводит людей за собой. Минуты тянутся, и каждая песчинка времени больно бьёт по моим нервам. Дышать почти невозможно, а ещё запах… Этот ужасный запах хлорки и кварца. Чернов сидит рядом и гладит меня по руке. Хотя по его выражению лица видно, что ему ни разу не лучше.

И вот, дверь открывается, выпуская из своих зловещих пустот медсестру, которая тут же выносит свой приговор:

– Быстрицкая?

А я сижу и не могу пошевелиться. Вообще ничем. И дышать тоже не могу.

– Быстрицкая? А.С.?

Надо встать, надо. Ноги меня не слышат. Кажется, меня опять сейчас стошнит.

Но тут Сашка не выдерживает и дёргает меня за руку, отрывая от насиженного места. Я жмурю глаза, представляя, как он сейчас отдаст меня медсестре. Он берёт меня за руку и ведёт. Я запинаюсь, чуть не падаю, он ловит меня, но продолжает вести. И только мгновение спустя, я понимаю, что идём мы не в том направлении. Не к медсестре, а от неё. Крепче сжимая Сашкину руку, пытаюсь поймать его взгляд, но он не смотрит на меня. Быстро спускаемся по лестнице, получаем в гардеробе свои куртки и буквально сбегаем из больницы. Он ведёт меня за собой, всё идём и идём, пока я опять чуть не запинаюсь. Тогда Чернов уже останавливается и поворачивается ко мне. Он немного дрожит, но выглядит гораздо лучше, чем когда мы пришли в больницу.

Мы смотрим друг в другу в глаза, и уже не надо никаких слов. В этот момент с меня словно слетает весь груз, который в последние три недели тянул меня к земле.

Сашка, обнимает меня, прижимая к себе, и шепчет мне в самое ухо:

– Знаешь, кажется, у нас будет ребёнок…

Глава 19.

Ребёнок приходит в себя ближе к обеду.

Я как раз только вернулась домой – отводила детей до дома Сашкиных родителей. Сама показываться побоялась, но раз Чернов в городе, то и оттягивать визит внуков к бабушке с дедушкой больше не имело смысла. И так каждый раз выходя на улицу, ощущала себя шпионом, за которым может вестись возможная слежка. Как-никак, мы жили практически в соседних дворах, и было бы крайне неловко однажды наткнуться на Надежду Викторовну или Дмитрия Александровича, когда мы уже год или два прожили через дорогу от них.

– Ну, как тут обстановка, брат? – спрашиваю я у Бакса, который как всегда крайне энергично встречает входящих в дом. Но пёс почему-то не отвечает, видимо не находит слов, чтобы описать весь беспредел последних дней.

Зато из комнаты пацанов слышатся возня и сдавленный стон. Я подмигиваю псу и иду к сыну.

Стас валяется на разобранном диване в окружении тазов. Жалко, что не пригодились. Я бы его этим всю оставшуюся жизнь позорила, вспоминая при каждом удобном случае, и даже внукам бы завещала, как главную семейную байку, чтоб неповадно было.

Он пытается подняться с дивана, но видимо чугунная голова тянет обратно к подушке. Закрывает лицо руками и стонет:

– Вооооооды…..

– Не заслужил.

Пытается сфокусировать свой взгляд на мне, но получается плохо, поэтому опять просто стонет:

– Маааааам…

Я захожу в комнату, морщась от стойкого запаха перегара, даже открытое настежь окно не помогает. И как тут только Дамир с ним спал? На столе стоит стакан с водой, предусмотрительно оставленный мной перед уходом, и пара таблеток.

– Ешь, – протягиваю я Стасу аспирин, ребёнок морщится, а затем припадает к стакану с водой. Пьёт жадно и судорожно. А я рассматриваю такого родного и такого незнакомого сына. Сухие губы потрескались, глаза красные, а сам весь опухший. Красота, ничего не скажешь.

– Ещё, – просит он. Приходится идти на кухню и нести весь кувшин. Одним стаканом тут не обойдёшься. Напившись воды, он падает обратно на подушку. Сажусь рядом на край дивана.

– Плохо, – жалобно тянет ребёнок.

– Вот и отлично!

– Ну, мам!

– Что, мам?!

Сказать ему нечего, поэтому он в очередной раз стонет, хватаясь за голову. Еле сдерживаюсь от злорадной ухмылки. Может быть, первый неудачный опыт отобьёт дальнейшее желание творить подобную фигню?

– Я чуть не умер, – не выдерживает Стас, поддавшись желанию поныть.

– Жалко, что чуть…

– Ну, мама!

– Что, мама?!

Сын закусывает губу, раздумывает, а потом выдаёт:

– Ты повторяешься.

– Я?

– Ага, у нас разговор по кругу идёт. Никакой от тебя поддержки. Ауч, – это я с силой тыкаю его в плечо. – Больно же!

– Ещё не так будет, когда я тебя выпорю! Ты вчера что устроил? Это как понимать?

Стас морщится, куксится и упрямо отводит глаза. Такая смешанная гамма чувств на его лице. Вот как его понять?!

– Мне плохо было.

– От чего?

– Из-за отца… Он нас бросил!

Так и хочется тыкнуть его ещё раз. И себя заодно.

– Стас, ну что за бред. Это мы с отцом разругались, ты-то тут при чём?

– Он тебя предал! – неожиданно жёстко выдаёт сын.

– Меня, но не тебя же!

Но ребёнок продолжает упрямиться. Настоящим мужиком вырос, что ли?

– Это одно и то же.

– Ну уж нет…

– Он не смог с нами!

Последнюю фразу Стас хоть и выдаёт с раздражением, но за этим стоит что-то ещё. Вспоминаются слова Сашки про чувство вины и отчаянье. Как он тогда сказал, саморазрушающиеся мальчики? До этого я думала, что Стас переживал из-за перепалки с отцом в день нашего грандиозного скандала.

– Что это значит?

– Ничего… – говорит и отворачивается к стене. Всё понятно, разговор окончен. Как же меня бесит эта их манера недоговаривать! Что с Черновым всю жизнь играем в догадайся сам, что с этим!

Так и хочется рыкнуть на него хорошенько. Но поскольку у меня нет гарантий, что в этот момент я буду разбираться именно со Стасом, а не с Сашкой в его в лице, решаю ретироваться на кухню. От греха подальше.

В раковине ждёт гора посуды с завтрака, а на столе размораживающееся мясо. Эх, повинность моя трудовая.

Минут через двадцать на кухню после душа вяло вползает Стас, выглядит он уже лучше, хотя всё ещё далек от идеала. Не обращая внимания, продолжаю готовить. Ребёнок пару раз вздыхает и плюхается на стул.

– Есть хочу.

– Яйца пожарить?

– Да… с колбаской.

Вот так бы и дала ему полотенцем.

Пока я вожусь с приготовлением яичницы, это чудовище продолжает вздыхать.

– Спрашивай.

– Что?

– Стас!

Он какое-то время колеблется, но потом всё-таки спрашивает:

– А вы с папой поженились из-за меня?

– Если ты не заметил, мы поженились два года спустя после твоего рождения.

– Ну, вы ждали твоего совершеннолетия…– строит своё предположение сын.

– Мне было 16, и у меня был ты, можно было сразу идти расписываться.

– Да? – с неясной надеждой в голосе уточняет он.

– Дааа, – коверкаю я его. Надо что-то делать со своим ехидством.

Ставлю перед ним тарелку с едой, и ребёнок с жадностью накидывается на яичницу. Я возвращаюсь к разделке мяса, поэтому какое-то время молчим.

– Чаю?

– Ага… Мам, а вы точно не из-за меня поженились?

Меня начинает напрягать его интерес, раньше как-то к семейным историям он был равнодушен. А тут прям…