Батя побурчал немного, и продолжил с Михаилом Ивановичем обсуждать ну очень серьёзные вопросы, отчего мы только посмеивались над ними, глядя, как они тыкают друг в друга пальцами, да пытаются что-то доказать своё.

Но зато мы весь выходной провели вместе, а в понедельник нам надо было идти во вторую смену, а это значит, что могли спокойно проводить родных.

Аня купила моей матери пуховый платок, а всем девочкам по цветастой косынке, и передала подарки отцу.

Около девяти вечера отец мой снова уснул, не выдержав конкуренции с Михаилом Ивановичем, который, в свою очередь, поднабрался ещё почище бати. Степанида еле увела его к соседке спать, а мы ещё долго разговаривали с Матвеем, оставшись одни за столом. Маня и Катя тоже улеглись спать, посапывая во сне.

– Знаете, родные! – сказал Матвей, после того, как все уснули. – Вообще-то мне ваш город понравился, и летом мы к вам приедем с Дусей, чтобы и она тоже посмотрела на него! Почеп, он хоть и город, но больше похож всё на ту же деревню, только большую, а здесь такие парки, скверы! Кинотеатр прекрасный, масса больших домов, много улиц, магазинов! А сколько предприятий, и куда хочешь, туда и иди работать, не то, что у нас в колхозе!

– Господи, Матвей! Да мы рады будем вас встретить, и если что, то и помочь! – воскликнула радостно Аня. – Мы вот с Павлушей дом начнём строить, если деньжат удастся подсобирать! Участок-то уже есть! Павел его огородил, построил времянку, его отец помог печь сложить! Если вам понравится, так можно и участок тоже взять, пока дают! Говорят, что почти до самого леса будут нарезать, правда, там дальше местность болотистая, но не беда! Не такие болота осушают, так и там сделают, канавы пророют, вода и сойдёт!

Спать легли за полночь. Матвей устроился на полу, рядом с печью, которая одной стороной выходила в большую комнату, согревая её таким образом. Уснул он почти мгновенно, а я ещё долго лежал и думал, обняв свою Анютку левой рукой, которая тоже засопела, едва прильнув ко мне.

В шесть утра уже все были на ногах. Погода была прекрасной, с утра морозило, было около минус пятнадцати, но зато тихо. На дворе стояла ещё ночь, небо было всё в огромных звёздах, а тонкий серп луны опускался за горизонт, повиснув прямо над лесом, который практически подходил к окраине города.

Когда я вышел во двор, отец с Матвеем уже кормили коней, готовя их к длительному переходу. Всё их вещи уже покоились в кошёвке, забитой сеном, поверх которого был расстелен огромный тулуп. Мать с Аней тоже уже суетились возле стола да печи, накрывая на стол, чтобы покормить гостей на дорожку горяченьким.

Отец с Матвеем выпили по полстакана самогона, хорошо позавтракали и, простившись с нами со всеми, уехали на восток, который начинал загораться, говоря о том, что начинается новый день.

Проводив гостей, мы все разбрелись по своим комнатам, и снова улеглись поспать, но сна уже не было. Я поневоле стал вспоминать своё житие в деревне, вспомнил запах свежего, ржаного хлеба, мочёной капусты, свежей простокваши, редьки, нарезанной тонкими ломтиками, и залитыми алеем, посыпанной крупной солью. Вспомнил запах пареной в чугуне картошки, отчего у меня полный рот набежало слюни, которую я с трудом проглотил.

Не знаю почему, но мне стало до боли грустно, и я со страшной силой захотел домой. Я соскучился по своим сестрёнкам, Шурке, которой в этом году исполнилось всего девять лет. Вспомнил Ксюшу, с которой практически росли, включая и Ваньку. Все остальные были намного старше меня, поэтому и интересы у них были другие, хотя жили мы все дружно и весело, помогая друг другу.

Так уж случилось, но жизнь начала разбрасывать нас по своим сусекам, где мы и оседали. Сашка с Иваном проживали в Почепе, но я отлично понимал, что не сегодня, так завтра они тоже куда-то уедут. Я знал, что Сашка планировал ехать в Смоленск, а Ваня вообще рвался в Москву. Он хоть и был педагогом, но почему-то всегда хотел стать военным. Также было понятно, что и Дуся с Матвеем тоже съедут с деревни. Ясно было только с Васей, который навсегда врос в родную землю. Всё, что с ним произошло за последние годы, накрепко опустило его с небес на землю. Женившись во второй раз, он перестал строить иллюзии, и целиком стал посвящать всё своё свободное время своей семье. Анисья к зиме забеременела и уже скоро ждала от Василия ребёнка. Непонятно было только с Ксюшей, ну и Шуркой, хотя та ещё была слишком мала, чтобы что-то планировать.

У меня у самого на носу была армия, домашняя неразбериха, хорошо хоть пока родители Ани терпели нас, но у них тоже подрастали девчонки, а значит, мы уже будем им мешать. Это обстоятельство выводило меня из равновесия, но поделать я ничего не мог. Мог, но тогда нам надо было искать какую-то квартирку, чтобы поселиться с ребёнком, а это сделать было не так-то просто. Оставалось общежитие, но и это не выход, опять-таки из-за ребёнка. День и ночь там было шумно, да и готовить ребёнку тоже было негде, поэтому приходилось терпеть, и заниматься своим делом.

Работа на фабрике отнимала почти всё время, да и забирала силы. Часто, после работы, приходили домой, и сразу падали на кровать, не притрагиваясь к еде. Что не говори, но в деревне, хоть и тоже не мёд, но свободное время для своих нужд всегда можно было найти, даже просто бросив занятие, и заняться чем-то другим. Можно было всегда договориться с председателем, и съездить в Почеп, или ко мне в Клинцы, а на предприятии это уже не сделаешь. Цех не остановишь из-за твоего желания, иначе можно лишиться не только работы, но и свободы лет на двадцать за саботаж. Но, как бы то ни было, в городе мне нравилось, был выходной, когда ты мог делать всё, что тебе заблагорассудится, или же наоборот вообще весь день проваляться, как частенько бывало зимой. Кроме этого предоставляли отпуск, который ты мог полностью посвятить своей семье, а также заниматься своими делами.

В этом году нам с Аней отпуск был положен перед Новым Годом, и это обстоятельство меня выводило из себя. Ну, что можно было путнего сделать за такой отпуск, что порой нельзя и выйти из дома? Только лежать, да читать, или переругиваться с тёщей, которая вновь начинала бурчать на меня, едва проводив моих родных.

Да она собственно бурчала на всех, особенно доставалось Михаилу Ивановичу, который очень много выносил, не обращая внимания. Я бы точно её огрел чем-нибудь, будь она моей женой. Но, слава Богу, жена у меня покладистая, вероятно в своего отца, а я наоборот был вспыльчив, и в разного вида спорах, или ругне, мог и матом обругать, да и дать подзатыльник. Правда, делал это крайне редко, не распуская рук. У нас в деревне женщина вообще не могла себе позволить кричать, тем более орать на мужчину, сразу бы прилетело плёткой по чём попало.

Аня знала мой крутой нрав, но всегда смеялась над этим, подшучивая со мной. – Вот бы тебе такую жёнушку, как моя мама! Хотела бы я посмотреть тогда на тебя!

– Во-первых, это исключено, а во-вторых у меня есть ты! – отвечал я ей на её шутки, прижимая к себе. – Это не мама твоя такая, а папа твой такой, что позволяет ей кричать на себя! Мой бы отец! Да я даже не хочу, и думать об этом! А мама моя никогда не позволяла себе кричать ни на отца, ни на детей! Мы вообще всем этим выделялись в своей деревне, да и не только!

Только и слышали от соседей, как они, ругаясь между собой, говорили. – Вон, посмотри на Лушку! Да она же никогда на своего Харитона не кричит, а ты, как мигера!

Жена тому в ответ. – А ты посмотри на Харитона! Ты когда-нибудь слышал, или видел, чтобы он так орал, да руками размахивал? Только и слышим от него хунт твоей маце! А ты матами кроешь, да так, что свиньи разбегаются!

Бывало, конечно, по-разному. Особенно когда мужики поддавали, тогда летело всё, но наш отец, почему-то всегда шёл в дом, или на сеновал, падал лицом вниз, и засыпал. После чего дня три пил только рассол, уничтожая его вёдрами, а мы над ним тогда посмеивались, не боясь, что он и плёткой отходит. В этот момент у него полностью отсутствовали всякие силы. Похмеляться он не мог, при одном виде спиртного, его воротило, над чем часто деревенские мужики посмеивались, наоборот предлагая ему выпить.