На востоке, где и поднималось солнце, располагалась очень большая деревня, в которой находился сельсовет, школа, и только что образованный колхоз. Там все наши мужики и бабы работали. Называлась она Беловск. На противоположной стороне речушки, виднелись дома ещё одной деревни, Близнецы, которая тоже была раза в три больше нашей. А на западе, в сторону Мглина, в километре от нас стояла тоже большая деревня, даже больше Беловска, но она уже относилась к Мглинскому району, называли её Балыки! Наш сельсовет, во главе с Беловском, входил в состав Почепского района. На севере, даже северо западе, от нашей деревушки, располагалась ещё одна деревня, Козловка, а севернее, за нашим полем, километрах в пяти от нас, находилась деревня Бельково. Южнее Беловска, уже ближе к Почепу, Завалипути, Глазово и Супрягино. Супрягино было самым большим селом во всей округе. В нём располагалась очень большая церковь, куда по большим праздникам ездили и наши односельчане. Кроме этого там проходили воскресные ярмарки. Я хоть ещё и маленький был, но уже побывал там несколько раз. Для нашей детворы это всегда было интересно съездить туда с родителями на лошадях, расположившись на своих телегах на куче сена.
Совсем недавно мне исполнилось десять лет, и я уже с мальчишками из своей деревушки, оббегал всю эту округу. Один раз, это было в прошлом году, ездил с отцом и матерью в Почеп на ярмарку, там даже заночевали у родственников, но помню город смутно. Помню только то, что там было очень много народа, повозок, ржание лошадей и тот, непередаваемый запах базара, который отложился в моей памяти на много лет вперёд.
Ещё меня поразил тот факт, что там был свет в домах, а у нас почти везде в округе света ещё не было. Подвели только в колхозы, сельсоветы и в клубы. Кое-где, в больших сёлах, подключали и в домах, но не везде. У нас же вообще света не было, даже не было столбов, ни в селе, ни возле дороги, которая пробегала через наше село от Беловска на Балыки. В Беловске, мы смотрели кино, которое привозили из города. Его крутили прямо возле клуба, повесив белую простыню на стену! Народа всегда собиралась тьма тьмущая!
Солнце уже довольно высоко поднялось над домами Беловска. Я видел, как внизу, на огромном лугу, который располагался вдоль всей речушки, и тянулся от Балык, до Беловска, пастухи, вернее конюх с деревенскими пацанами, стали разводить лошадей в разные стороны. Большая часть из них направлялась в Беловск, но около двадцати лошадей направились и в сторону нашего села.
Во дворах уже во всю суетились хозяева. Покормив скотину и птицу, стали выгонять всю эту братию на улицу. Коровы, тёлки, бычки и овцы сразу попадали в надёжные руки пастухов, а гусей и уток, детвора гнала к реке на луг. Собственно и вся остальная скотина паслась на этом же самом лугу. Вся птица, которой было немерено, практически никто из хозяев не знал их количества, разгуливала по всей деревне вместе со свиньями, не обращая внимания на людей. В деревне стоял монотонный гул, издаваемый этой разноголосицей. Все эти крики, визги, гогот, лай собак и прочее кудахтанье, и пение петухов, продолжались недолго, и скоро всё снова стало затихать, удаляясь в сторону речушки. После этого стали появляться мужики на улице. Они чинно прохаживались, или усаживались на лавках, завалинках, и крутили свои самокрутки. Где-то раздавался хохот, кто-то кому-то поведал новый анекдот, или какую-нибудь деревенскую басню, а кто-то просто курил. Женщины суетились во дворах, вывешивая своё тряпьё на верёвки, для того, чтобы выжарить на солнце всё то, что накапливалось за ночь. Особенно доставали вши, которые просто не давали спать.
Но вот мужики засуетились, и стали подходить к проулку, по которому всегда в деревню, по довольно крутому косогору, пригоняли лошадей из ночного. Каждый, не спеша, брал свою лошадь, одевал на неё уздечку, и вёл к себе во двор.
Через какое-то время все они разбредутся скрепя колёсами своих телег, каждый в свою сторону. Кто на мельницу, кто на поля, а кто и в соседнюю деревню.
Мой отец сегодня должен был ехать в город Почеп, который, как я уже говорил, находился от нашей деревни в двадцати пяти километрах. Он должен был отвезти старшего сына, то есть моего брата, чтобы тот выучился на счетовода. Василий, так звали моего брата, на двенадцать лет был старше меня, он даже успел отслужить в армии, к этому времени уже был коммунистом и активно участвовал в создании колхоза. У него были отменные знания в математике и прочих точных науках, поэтому колхоз и направил его получить образование счетовода, чтобы смог работать в колхозе бухгалтером.
Я соскочил со своего насиженного места, и пустился бегом к дому, чтобы не пропустить сей момент, тем более, что меня уже хватились, и мать, усиленно, стала меня звать. Мне всегда нравилось бежать с косогора босиком по траве, как будто политой водой от росы. Мои штанишки выше колен сразу промокли, но мне было хорошо от этого.
Прибежав домой, я тут же получил подзатыльник от матери. Она усадила меня за стол, налила большую кружку только что надоенного парного молока, и положила кусок, пышущего жаром, недавно испечённого, ржаного хлеба. От него шёл такой аромат, что не съесть его было невозможно. Я всю свою жизнь помню тот божественный запах ржаного хлеба, испечённого матерью. Со мной за столом также сидели мой брат Александр и сестра Дуся. Они тоже были старше меня, Александр был с двенадцатого года, а Дуся с четырнадцатого. Кроме них, рядом со мной сидел брат Ваня, он был моложе меня на два года, и сестра Ксения была моложе меня почти на четыре года, она была с двадцать третьего года. Сам же Василий уже собирался в дорогу, и, позавтракав, мы все также стали суетиться возле него. Мне, как, собственно и всем остальным, было интересно буквально всё, и я потихоньку завидовал Василию, что тому предстоит такая интересная поездка, не думая о том, какие лишения ждут его впереди. Батя запрягал гнедую в бричку, и не участвовал в наших сборах.
Мать нашу звали Лукерья Ивановна, но все в деревне, да и отец тоже, звали её Лушкой, а отца Харитон. Поэтому собственно нас всех детей звали хритонятами. Дом у нас хоть и был большой, состоящий из просторных сеней, откуда был лаз на чердак, дальше была передняя комната, где стояла большая, русская печь, на которой всегда спал я с братьями, с Сашей и маленьким Ванюшей. Старший брат Василий спал на отдельной, железной кровати , которая стояла рядом с полатями, где размещались сестрички. Была в доме ещё одна комната, большая, на четыре окна. В ней спали отец с матерью, а также гости, которые частенько к нам наведывались.
Не успели мы с сестричками допить молоко и доесть хлеб, как в дом вошёл отец и, как-то печально и устало, уселся на лавку возле окна. Мать тоже присела рядом с ним, приказав всем нам тоже присесть перед дорогой, вытирая кончиками своего фартука глаза. Потом отец хлопнул обеими руками себе по коленям и, сказав одно слово – Хватит! – поднялся со своего места.
Вообще-то он у нас славился в деревне, да и не только, своим неугомонным и шумным характером. Был основным гармонистом в округе, но тут у него словно ком застрял в горле. От этого у меня тоже навернулись слёзы на глаза, а сестрёнки с матерью вообще заплакали. После чего отец ещё раз сказал – Хватит! И прикрикнул на нас, чтобы не распускали сопли, после чего мы все вышли во двор, где уже были открыты ворота на улицу. На улице, возле ворот, толпились наши деревенские парни и девчата, одногодки Василия, и не только, было много и соседок. Все мы были так, или иначе родственниками, поэтому и собрались почти всей деревней возле нашего дома. Мужчин было мало, почти все разъехались, да и многим женщинам тоже надо было спешить на работу, поэтому попрощавшись с Василием, и, пожелав ему удачи, стали расходиться, но молодёжь продолжала галдеть. Все что-то кричали, говорили и хлопали по плечам Василия. Мать перекрестила Василия, и гнедая, медленно, потянула бричку со двора. Отец только успел сказать матери, что будет завтра к вечеру, чтобы не рвать лошадь в оба конца дороги заночует в Почепе у двоюродного брата. Мы с хлопцами ещё долго бежали за ними вслед босиком по горячему песку, успевшему уже нагреться от поднявшегося солнца. Вместе с нами бежал, и радостно повизгивал наш пёс Шарик. Он так носился вокруг лошади и брички, как будто не хотел отпускать своего друга и хозяина. Но хозяин Шарика уезжал от него и от нас всех.
