Выехали они в сентябре месяце, чтобы подоспеть тому времени, когда в Архангельске станут реки, да установится морозная погода, иначе в тех местах делать нечего, сплошные болота. До Почепа их на двух подводах довезли земляки, а там встретил этот купец. Встретил хорошо, завёл в кабак, взял всем водки и закуски, а сам быстро отправился на вокзал за билетами. С ними он не поехал, сказав, что надо кое-какие дела закончить, но там, уже в Архангельске встретит их его человек и поселит в леспромхозе, где они и должны были его дождаться. Посадив всех в поезд, он дал Еремею немного денег на первое время, а сам покинул вагон.

Всё шло поначалу прекрасно. Расположившись на своих полках, мужики устроили на столике у окна трапезу. Самогон с собой взял каждый, сала было в избытке, хлеб, помидоры, огурцы, сваренные утки и гуси. Короче затарились по полной. Больше суток паровоз тянул состав до Москвы, больше суток в Москве и трое суток в дороге до Архангельска, опустошили наших мужиков полностью, и когда они вышли на перрон в Архангельске, ни в мешках, ни в карманах уже не осталось. Головы болели от выпитого самогона, но у них не было денег, даже чтобы похмелиться. Поезд пришёл в Архангельск двадцатого сентября, и Архангельск, встретил их довольно-таки тёплой погодой, хотя пугали все, что там, в сентябре уже снег лежит.

– Вот тебе и севера! – произнёс тогда Еремей, едва они оказались на перроне. – Да тут ещё теплее, чем у нас! Вот только что-то я не вижу встречающих нас!

Время было около двух дня, люди, сошедшие с поезда, разъехались на поджидающих их повозках. Остались только они, боясь уйти с перрона, чтобы не разминуться с человеком, который должен был их встретить. Проторчав на перроне больше двух часов, они направились в чёрное от времени, деревянное здание вокзала, возле которого прогуливался один околоточный, да железнодорожник, который чинил семафор. Есть хотелось так, что в животах урчало и тошнило от выпитого самогона. Поинтересовавшись у околоточного по поводу леспромхоза, который удивлённо посмотрел на них.

– Вы бы хоть назвали, какой леспромхоз вас должен был встретить? – недовольно произнёс он, посматривая настороженно на компанию здоровых, небритых мужиков, одетых чуть ли не по-зимнему.

– А нам не сказали! – ответил Еремей ему. – Посадили в поезд и отправили сюда, сказав, что здесь нас встретят.

– Ну, и что, встретили? – усмехнулся он. – Как дети малые! Куда ехали и к кому понятия не имеете!

– Может вы сбежали, откуда? – чуть помолчав, вдруг, спросил он. – Ну-ка документики ваши, господа хорошие!

Еремей пытался ему доказать, что они приехали на заработки, но он стоял на своём и, пока мужики не достали свои справки, выданные в управе, не отстал от них.

После этого околоточный ушёл в свой кабинет, который служил ему и рабочим местом, и местом проживания. На улице стало быстро темнеть и уже через несколько минут, железнодорожник зажёг лампу, весящую прямо возле входа в здание вокзала. Туда потянулись и мужики, злые и голодные до невозможности. Была там ещё одна женщина, которая работала там кассиром, подрабатывала уборщицей, да и мелкими другими занятиями. Она с интересом наблюдала за отрядом здоровых мужиков, которые явно не знали, что же им делать в этой ситуации. Кроме этого, она поняла, что все они голодные, а где поесть не знали.

После того, как мужики устроились в прохладном помещении вокзала, она подозвала парня, который был из нашей деревни, и спросила у него. – Милок! А что это вы скитаетесь, как неприкаянные? Или обманул кто?

Да, вот приехали на заработки, нас должен был встретить человек из леспромхоза, но так и не появился, а у нас нет ни денег, ни жратвы! Хоть рятуй кричи! – сказал он и горько улыбнулся.

– Дык, можа ешо объявится! – протянула женщина, погладывая на него, а потом, бросив взгляд на остальных мужиков, продолжила. – Ну, няхай ваш старшой подойдёт, я с ним погутарю, а там поглядим, шо можна для вас сделать!

Через несколько минут, Еремей вернулся от женщины к мужикам и, радостно улыбнувшись, сказал. – Ну, чо, братва! Хватай мешки и за мной! Жёнка к себе приглашает, но только с одним уговором, что мы ей дрова уберём с улицы и сложим в стайку, а то боится, что снегом скоро заметёт и тогда хоть волком вой всю зиму. Мужик-то её в лесу сгинул, оставив дочку, вот и бедствует, сердешная! Так что идём, или пса этого лесного ждать будем. Да он, если появится, то его околоточный и придержит, пока нам сообщат!

– Ярёма! – воскликнул один из них. – Ты бригадир, вот и решай! Чай не дома, там бы мы тебе кости поломали бы! А теперь что же? Не погибать же здесь! Пожрать-то даст?

– А то! Даже сказала, четверть поставит! – заулыбался Еремей.

– Так чего же ты, сукин сын, не с того начал! – воскликнули мужики и, похватав свои мешки, направились к выходу, где их поджидала спасительница. Женщине на вид было за тридцать, крепкого телосложения, и ладно сбитая, со здоровым румянцем на лице. Приглянулся ей наш земляк с Малышевки, ему тоже, кстати, было за тридцать, да вдобавок и не женатый.

Дом этой женщины, которую звали Дуня, находился недалеко от вокзала, и мужики, в сопровождении Дуни, минут через десять уже входили во двор её жилища. На улицы стояла темень такая, что, идущие позади Дуни, натыкались друг об друга, чертыхаясь в ночи, смеясь же над самими собой.

Дома мать и гостей встретила десятилетняя дочь, со страхом посматривая на мужиков. Сам дом, как и везде, был приземистый, состоящий из двух просторных комнат, практически такой же, как были и в наших деревнях, только потолки были низкими и окна меньше, чем у нас. Но это всё из-за северных ветров, метелей и трескучих морозов, которые частенько переваливали за пятьдесят.

Дуня, приказав дочери спрятаться на печи, чтобы не мешала гостям, а сама принялась накрывать на стол. Через мгновение на столе появились миски с рыбой, горкой свежих огурцов, наломанных кусков хлеба, сала, мяса и горшка тушёной картошки, которую она достала с ещё не остывшей печи. В доме было тепло и уютно. Керосиновая лампа, висевшая под потолком, мягко разливала свет по передней комнате, где и расположились мужики, покидав свои мешки в сенях. После того, как хозяйка достала картошку из печи, она принесла из передней комнаты четверть самогона и, присев за столом, улыбнулась им, скинув платок себе на плечи, освободив свои чудесные, вьющиеся волосы.

Выпив по стакану и, плотно перекусив, мужики разморено зазевали. Перекурив на улице махорки, они разлеглись кто на полатях, а кто прямо на полу, и тут же уснули, устав от длинной дороги и нервного напряжения. Наш же земляк подкатил к Дуне, и ещё больше часа с ней разговаривал о жизни, после чего ушёл с ней спать в переднюю. Девочка, поужинав, уснула на обширной печи.

Два дня Еремей с мужиками жили у Дуни, убрали все дрова, а человека их леспромхоза так и не дождались. И вот тогда они остановились перед дилеммой, где взять денег, чтобы хотя бы вернуться домой от таких заработков. Не век же куковать у этой Дуньки! Но, как ни странно, именно Дуня им и помогла, устроив через своего родича в порт грузчиками.

Через неделю пошёл обильный снег, но река, Северная Двина, ещё долго не замерзала, и мужики за полтора месяца сумели заработать денег на обратную дорогу, и ещё помогать Дуне деньгами их кормить. В конце октября месяца, поскользнувшись на трапе, Еремей повредил себе ногу, да так, что эта травма осталась у него на всю жизнь. Наш земляк остался у Дуни и женился на ней. Он потом приезжал к нам в деревню, но один. Я тогда ещё был совсем маленьким. Погостив с неделю, он уехал обратно в Архангельск и больше его уже никто не видел.

Самое интересное в этой истории это то, что, когда Еремей рассказывал её, все хохотали до слёз, а я почему-то никогда не смеялся. Просто дед Ярёма рассказывал её с такими выкрутасами, что тяжело было не смеяться. И рассказывал он её всегда по-разному, хотя суть оставалась прежней. Лично по моему разумению, что в этой истории было гораздо больше человеческих трагедий, чем смеха. Но, из-за того, что Ярёма так умело, рассказывал, молодёжь всегда и просила рассказывать эту историю из года в год.