Зато она часто слышала разговоры родителей о сыне. Сначала, когда она была совсем маленькой, тон этих бесед был шутливым и радостным. Родители просто о чём-то разговаривали, смеялись, и в какой-то момент отец спрашивал: «Ну когда ты уже подаришь мне мальчишку?!» После этого они с мамой скрывались за дверью спальни, предварительно включив Инге мультики.

Позже в отцовском голосе прорезались нотки досады и разочарования, и мама, услышав обычные мечты, уже не стремилась его обнять и увлечь за собой. Они начали ссориться.

Самыми счастливыми моментами для Инги стали те недели, которые они проводили в Крыму у маминой подруги. Там её любили. В заботе тёти Оли не чувствовалось той формальной ответственности, которая проскальзывала у родной матери. Маленькую Ингу брали с собой в походы и на рыбалку, у неё спрашивали, что ей хочется на завтрак и на обед не просто так, а чтобы приготовить именно это блюдо. Да, ей не разрешали отходить далеко от дома, но в этом запрете было столько беспокойства, сколько она никогда не получала в разрешении родителей делать всё, что захочется.

А дома, когда родители оставались наедине – если не считать Ингу – всё становилось хуже и хуже. Они переругивались уже в открытую, и если смысл фраз для девочки часто оставался непонятным, то атмосфера взаимного отчуждения не могла пройти мимо неё.

Мама, и раньше достаточно равнодушная к дочери, совсем перестала обращать на неё внимание. Зато пристрастилась к вечеринкам и выпивке.

Когда отец начал приносить домой серьёзные деньги, это увлечение стало ещё более заметным. Именно с момента резкого обогащения Инга отсчитывала медленный конец их семьи. Отец тоже начал пропадать вечерами, совместные беззаботные посиделки окончательно сошли на нет.

Разговоры о сыне тоже прекратились. Наверное, отец утратил надежду когда-нибудь им обзавестись. Вместе с этим Инге стало доставаться больше внимания. Это не было проявлением родительской ласки. Просто у неё вдруг появилась масса обязанностей. В целом они все сводились к одному – не разочаровывать папу, быть достойной его внимания. Но нюансы иногда оказывались достаточно тяжелы для исполнения.

Инга должна была учиться на одни пятёрки, участвовать во всех школьных мероприятиях, увлекаться всевозможными дополнительными занятиями от шитья до вольной борьбы, никогда ни на что не жаловаться, всегда быть весёлой и доброжелательной… Тогда папа был доволен. Тогда она получала свою порцию похвалы и чувствовала себя нужной и любимой.

Инга старалась соответствовать всем ожиданиям. Не подводить. Быть идеальной дочерью. Такой, которой можно будет гордиться. Она окончила школу с золотой медалью, поступила туда, где желал видеть её отец…

Она всегда надеялась, что ещё немного – и он посмотрит на неё как на равную, станет разговаривать с ней без вечного оттенка снисходительности и насмешки. Отец многого от неё ждал, но никогда не воспринимал всерьёз. На все обиды Инги презрительно хмыкал: «Ты кто? Школьница? Полуфабрикат человека! Подрастёшь – тогда поговорим». Со временем «школьница» сменилась на «студентку», но Инга всё равно ждала, и была уверена, что рано или поздно сумеет заслужить безусловную любовь человека, который один из всех хоть сколько-нибудь ею интересовался.

Завтрак ей не принесли. Наверное, после вчерашнего ужина горничная решила, что теперь она постоянно будет есть в столовой. В компании Ветрова…

Нет уж, одного раза Инге хватило, и испытывать свою нервную систему снова она не намерена. Вчерашнее общение ясно показало, что в словесных интригах Ветров всегда одержит верх, и нечего рассчитывать перехитрить его и выторговать условия, которые можно будет использовать с толком для себя. Значит, надо искать другие пути, а с хозяином дома по своей инициативе больше не пересекаться.

Приняв решение, Инга устроилась у окна, прислушиваясь к доносящимся с улицы звукам. Она намеревалась дождаться, когда Ветров уедет, и продолжить попытки достучаться до его приближённых. В этот раз она собиралась быть умнее и ни словом не порицать их работодателя, но при этом заставить хоть кого-нибудь увидеть в ней человека, а не только объект для присмотра.

Конечно, нечего и надеяться, что кто-то захочет и отважится устроить ей побег, но, может, она хотя бы найдёт способ послать наружу весточку о своём настоящем положении?

Время шло, внизу было тихо, и Инга уже было подумала, что прозевала отъезд Ветрова и того давно нет дома. Однако стоило ей склониться к мысли, что пора отправиться на разведку, как дверь распахнулась сама. Похоже, кроме горничной никто в этом доме вежливостью не страдал.

– Ты решила поиграть в Рапунцель? – вместо приветствия осведомился Ветров, заходя в комнату. – Почему не выходишь?

Инга соскочила с подоконника, торопливо одёрнув платье.

– А что, я должна следовать какому-то регламенту? – вполне искренне удивилась она и сразу же не удержалась от безобидного маленького ехидства: – Меня не уведомляли о рекомендованном распорядке дня.

Претензия Ветрова была неожиданной и непонятной. Вообще он выглядел недовольным. Чем? Что ли, обиделся, что она предпочитает отсиживаться в одиночестве, а его общества искала вчера только ради того чтобы обратиться с просьбой? Чепуха какая! Если его и интересует что-то, связанное с пленницей, то наверняка только одно – вопрос, как половчее от неё избавиться, чтобы и болтать больше не смогла, и искать не начали.

Может, неприятности на работе? Тогда почему он до сих пор дома, а не там?

– Ты обещала позвонить в деканат, – произнёс Ветров таким тоном, будто это решение действительно зависело от неё и она могла отказаться.

Кроме телефона Ветров принёс уже заготовленный бланк заявления на академический отпуск. Ей оставалось только расписаться и поставить дату.

– Корявенько выйдет, – с некоторым злорадством предупредила Инга. – Пальцы плохо слушаются.

Ветров чуть нахмурился, но сказал совсем не то, что она ожидала услышать.

– Не думай, что кто-то станет обращать внимание на такую мелочь как почерк. Особенно после твоего звонка. А кисть уже можно понемногу разрабатывать, быстрее восстановится моторика. Только аккуратно, плечо не беспокой.

– Спасибо… – обескураженно пробормотала Инга и запоздало прикусила язык.

С детства усвоенные правила вежливости требовали любой совет и проявление заботы встречать словами благодарности. Рефлекс сработал раньше, чем Инга успела подумать, что в данной ситуации это совсем не уместно. Быть благодарной ей здесь точно некому и не за что.

Стремясь скрыть неловкость, она чуть более требовательно, чем было бы уместно для пленницы, протянула руку к телефону.

– Твой энтузиазм не может не радовать, – не преминул отметить Ветров, в свою очередь иронично хмыкнув.

Благоразумно оставив реплику без ответа, Инга набрала нужный номер.

Договориться с деканом оказалось куда сложнее, чем с родной матерью. Тому явно не понравилось её стремление решить все вопросы по телефону, и на каждое вполне логичное, по мнению Инги, объяснение, находились новые возражения и расспросы.

Конечно, она ведь никогда не нарушала правил, даже лекций ни разу не пропускала. И теперь вдруг – отпустите-ка погулять на полгодика, и заявление примите без личного присутствия.

Да, смерть отца, депрессия и рекомендации врача могли считаться достойными причинами. И, наверное, посчитались бы, если бы она минувшие две недели не продолжала посещать занятия, отпросившись только на день похорон. Инга делала это скорее по инерции, мало во что вникая и почти не замечая ничего вокруг. И всё же формального прилежания было достаточно, чтобы её теперешнее решение выглядело странным.

Сначала Инга даже воодушевилась, понадеявшись, что декан сможет заподозрить в её поведении что-то по-настоящему неладное, а не спишет его на простые капризы. Однако рядом с Ветровым, который напряжённо прислушивался к разговору, невозможно было намекнуть на то, что она говорит не по своей воле и нуждается в помощи. Декан всё больше раздражался, но даже не думал беспокоиться.