— Такого хмыря, как ты, фиг забудешь, — неуверенно говорит он, пряча руки за спину.
— У меня к тебе пара вопросов и рассчитываю на твою честность, — глядя ему в глаза, произношу я, мысленно используя внушение. — Соврешь — сверну шею.
— Да понял я уже эти твои фокусы, — морщится Матвей. — Спрашивай быстрее, у меня ужин на стынет.
— Елена приходила к тебе с предложением устранить кого-то из своей семьи? — Матвей шумно вздыхает и опускается на корточки. Сажусь напротив.
— Задницей чуял, что до добра это не доведет, — сокрушается он. — Вроде такая хорошая баба — целительница. И вдруг такое — убей мою внучку. Я сперва даже подумал, что она умом тронулась.
— Ты согласился?
— Нет, ну что ты меня прям за чудовище держишь? — возмущается Матвей. — Айлин — подруга моей дочки. Жалко девчонку было. Это все равно, что своего ребенка убить.
— Но потом ответил да? — настаиваю я.
— Через какое-то время она пришла снова. Начала давить на меня. Грешки мои пересказывать. Мол, не согласишься — все об этом узнают. А это на хороший срок потянуть могло… Прижала она меня, короче. Вынудила согласиться, — со злостью говорит Матвей. — В день, когда мы должны были встретиться, ее кто-то пришиб. И если честно, то я вздохнул с облегчением. Можешь считать меня тварью.
— А Елена как-то тебе объяснила свое желание убить Айлин?
— Нет, конечно. Я ж не ее личный духовник, чтобы мне каяться. Но выглядела как одержимая. Взвинченная, нервная. Никогда ее такой не видел, — говорит Матвей. — Эта гадина Ада на нее так плохо влияла. Та еще сучка. Ты уж прости. Вроде как ты с ней спутался.
— Да нет, Бог миловал, — в тон ему отвечаю я. — Чем же так плоха Ада?
— Да хотя бы тем, что уже три года крутит роман с Вагнером, — усмехается Матвей. — Он тот еще кобель. Даже к моей бабе подкатывал, когда я в тюрьме сидел. А так… Скользкая она какая-то, нехороший человек. Не потому что шлюха, нет. Нутро у нее гнилое. Смотришь ей в глаза, а там — зло. Да и ведет себя так, словно ей есть что скрывать.
Понимаю, что вряд ли что-то смогу еще вытянуть из этого бандита. Прошу его забыть о нашем разговоре и спускаюсь вниз. Засовываю руки в карманы пальто и палец упирается в дырку в подкладке. Останавливаюсь, осторожно прощупываю полу. Нахожу записку, которую написал мне тогда Саид, и с большим трудом извлекаю ее оттуда. Бумажка выглядит потрепанной, с красными разводами по контуру. Разворачиваю ее. Там уверенной рукой нарисован портрет Ады Грановской.
Больше книг на сайте - Knigolub.net
Ноги сами несут меня к клубу «У Вагнера». В глубине души я сомневаюсь, что готов к встрече с Амаликом. После беседы с Матвеем меня мучают сомнения — что если на самом деле никакой опасности от Айлин нет и ее бабушке всего лишь это внушили, чтобы устранить ее? Например, та же Ада? Сейчас я склонен верить тому, что сказала Сабина. Что это учительница столкнула Айлин из окна. Осталось только понять, что ей двигает. Мне кажется, что это больше чем личная неприязнь.
В клубе шумно. От цветомузыки у меня начинают болеть глаза. А от танцевальных ритмов, льющихся из мощных колонок, я на какое-то время глохну. Немного адаптировавшись, хочу протиснуться к барной стойке и заказать себе вина. Но тут мое внимание привлекает парень, вокруг которого уже собралась толпа. Из одежды на нем лишь кожаные штаны. Он смугл. Кажется, что от его кожи исходит сияние. Карие глаза похожи на две бездны. Смотришь в них и складывается ощущение, что ты глядишь в пустоту вечности. Монгольские скулы придают его внешности особую экзотику. Губы толстые, с четким контуром выглядят будто накрашенные. Длинные волосы, иссиня-черного цвета перетянуты красным шнурком. На шее золотая цепочка с небольшим метрическим шаром, похожим на яблоко. Помандер. Давненько я не видел подобных украшений. Его было модно носить в средние века. Люди наполняли его парфюмерными маслами и смолами, свято веря, что их аромат спасет от заразных болезней и злых духов.
Монгол лихо отплясывает, вызывая оголтелый восторг у публики. Его движения легки, воздушны. Такое ощущение, словно он парит над полом. Когда он заканчивает танец, зрители перед ним расступаются. Парень проходит мимо меня и в нос ударяет знакомый запах. Могу поклясться, что слышал его на днях. Но не в силах вспомнить где и у кого. Смотрю ему в след. Танцор оборачивается — и наши взгляды встречаются. Меня охватывает волнение. Тот самый душевный трепет, когда видишь перед собой что-то по-настоящему великое. Он смотрит на меня и его черные глаза, кажется, сканируют мне душу.
Становится душно. Кожу обжигает жаром. Парень резко отворачивается и продолжает свой путь. Повинуясь инстинкту, следую за ним. Сам не знаю, зачем мне надо, словно от этого зависит моя жизнь. Внезапно он останавливается. Делает это настолько резко, что я не успеваю затормозить и врезаюсь в него.
— Кто ты такой, черт возьми? — сухими губами шепчу я.
— Судя по тому, как ты пялишься — твое отражение, — отвечает монгол. У него низкий, глухой голос и от его вибраций у меня закладывает уши. Определенно, это не человек. Хочу вслушаться в его сердцебиение, но мне мешает музыка. Мы стоим посреди зала и смотрим друг на друга. Не могу шевельнуться, словно я под гипнозом. Перед глазами, как в замедленной съемке проносятся воспоминания из моей жизни. И я вижу все, что со мной было, но как бы со стороны. И это потрясает меня до глубины души. Голова начинает кружится. В области солнечного сплетения жжет, словно кто-то приложил туда серебро. Чей-то шлепок по плечу заставляет меня вздрогнуть и наваждение рассеивается.
— Быть правильным хорошо, но неверно, — выдает монгол. И прежде, чем я успеваю его спросить, что это значит, исчезает.
Наконец мне удается протиснуться к барной стойке. Бросаю взгляд на часы. С того момента, как я переступил порог этого заведения, прошло три часа. Как они пролетели — не помню. Неужели из-за воздействия на меня этого существа? Кто же он все-таки такой? Прошу бармена налить мне красного вина.
— Кого-кого, а тебя я точно не ожидал здесь увидеть, — раздается за моей спиной голос Америго. — Думал: свои последние дни ты проводишь в обществе друзей-человеков.
— Знал бы, что тебя здесь встречу, так бы и поступил, — без намека на недовольство отзываюсь я.
— В глубине души ты рад меня видеть, сознайся, — уверенно произносит Америго, усаживаясь рядом. — Бармен, мне то же самое, что ему.
— Что было на флэшке? — спрашиваю я. Брат довольно улыбается. Я бы даже сказал, что он сияет от удовольствия.
— Противоядие от твоей болезни, — с торжеством победителя отвечает Америго. Он жадно смотрит на меня, желая насладиться моей реакцией. — Твое спасение, брат.
— Что? — только это срывается у меня с губ. Никогда еще я не испытывал столь фанатического ощущения от провала. Более изощренную месть сложно придумать. Как красиво он сделал меня! С каким садистским изяществом. Осознает ли он сам сейчас все великолепие этого момента?
— Ты все прекрасно слышал, — ухмыляется Америго. Нам приносят вино. — Боюсь представить, какой сейчас фейерверк эмоций у тебя в душе творится. Поэтому позволь тебя утешить. Даже если бы ты оставил флэшку себе, ты бы вряд ли понял, что на ней. Конрад делал все свои записи на аквидонском, которого ты не знаешь. Который вообще мало кто знает.
Язык, на котором написаны книги Чори. Он что, издевается?!
— А ты, получается, его хорошо знаешь? — все еще не в силах прийти в себя от шока, спрашиваю я. И полностью осушаю бокал.
— Да, — спокойно отвечает Америго, словно речь идет о чем-то рядовом. — Конрад обучил меня ему. Ведь я был не только его другом, но и правой рукой.
— Но он-то его откуда знал? — продолжаю не понимать я.
— Конрад был воплощением великого Кальбы. Он был одним из первосозданных. На земле еще бродят трое таких же, как он. Те, кто помнит богов, их создавших, — терпеливо поясняет мне Америго.
