Издали послышался мерзкий до тошноты скрежет, к которому нельзя было привыкнуть. Всё нутро наизнанку выворачивает. Приближалось Дурацкое колесо. Котопёс недовольно поворчал (что-то Бледняга долго не является ныне) и отправился в храпобудку.

– Эй, Гавомурик, – окликнул голос из-за угла (котопёс узнал друга Новолуна). – Пойдём смотреть со мной Дурацкое колесо.

– Не охота, – Гавомур слегка повёл плечом и скрылся в своей будке. Новолун скоро обратится, и тогда он совсем не интересный. Вообще общаться с оборотнями нужно в каком-то одном из их состояний. А то приходится и самому делиться на два различных существа или дважды повторять одни и те же действия-разговоры. Ни черта не помнят, уродцы! Хотя этот ещё ничего – не буйный. Ну так, по-вопит по-воет на белесый круг в небе и успокоится. Нормальный, в общем, оборотень. Только бы внутрижгучего не хлебнул. А то неугомонный становится. Напряжный. Мудрейший тоже, кстати, это подметил. Какая всё-таки это абсолютная правильность, что есть Мудрейший и он с ними. Иначе бы всё. Капец. Ни кто никогда тебе не ответит ни на один вопрос. А так придёшь, присядешь с Мудрейшим. Он пошлёт ментальную волну типа «а не зашвырнуться ли нам в запредельный трансик на ограниченное времячко…» И они зашвыривались. И хорошо ведь зашвыривались! После этого Гавомура и стали посещать призраки. Только всегда обращённый Новолун всё испортит: Придёт такой шерстистый челобзьян, со внутрижгучим в желудке, начнёт вокруг них прыгать и топать – своеобразные танцы устраивать, камни швырять да дубиной размахивать. «Вух! Вух! Буууу!..» Кто ж такое стерпит? Хорошо, конечно, Мудрейшему, чей невозмутимый взгляд устремлён в запредельное сквозь все препятствия. А ему, Гавомуру каково?

Он проводил взглядом обиженно удаляющегося Новолуна и свернулся калачиком в храпобудке, уткнувшись носом в хвост.

Скрип и скрежет всё навязчивей лез в уши и котопёс их несколько подскрутил. Что-то уж больно громко в этот раз. Уж не сместилось ли с Накатанной? А то, бывало, заденет скалу, или на какую кочку или сорвавшийся с горы камень налетит. Беда да и только! Хоть Мудрейший и утверждает, что нет опасности особой, но лучше всё ж высунуться, глянуть что к чему.

Дурацкое колесо прокатило нержавеющей стальной массой, вокруг посыпались обломки камней, поднялась едкая пыль. Гавомур чихнул. Что-то видимо всё же встретилось на пути механизма.

Стемнело. Из-за вершины выполз большой беловатый диск. Протяжный вой вдали сообщил о том, что Новолун обратился. Где же призраки? Котопёс зажмурился, постарался мысленно их представить. Отдалённый звук Новолуновых подвываний убаюкивал. Призраки парили в пространстве по одному и парами, изредка приближаясь совсем близко и опять удаляясь. Котопёс любовался ими, находя их великолепными, что никогда ни от кого не скрывал. Красные, иссиня-бордовые, жёлто-оранжевые, фиолетовые, – он считал их совершенством цветовой гармонии. Иногда они меняли оттенок, и это было непередаваемо красиво.

Некоторые подлетали к нему почти вплотную, и тогда у Гавомура возникало желание запрыгнуть в какую-нибудь, особо понравившуюся пирамидку или куб, но что-то останавливало. Может, он боялся что всё тогда просто исчезнет, или призраки испугаются, улетят от него и никогда уже более не вернутся… Нет, нельзя этого допустить.

Любуясь призраками, Котопёс терял отсчет времени и чувство реальности. Он проваливался в некую подсознательную бездну, где жил и летал вместе с милыми цветными образованиями неизвестного происхождения.

– Ну ты, просыпайся! – Гавомур почувствовал, как его будит Новолун. – Утро уже.

Котопёс разлепил глаза, лениво поднялся и укоризненно посмотрел на приятеля, который успел заново обратиться и теперь стоял перед ним в образе нормального волколиса. Котопёс улыбнулся.

– Чего? – Новолун неуютно поёжился, секунду напряжённо думая что в нём не так.

– Ничего. Ты всё более невозможен когда становишься челобзьяном. Не приходи ко мне после заката. Не обижайся.

Новолун тотчас обиделся, что-то жалобно запричитал-заплакал и ушёл.

«Ну вот! – расстроился Гавомур. – Зря я это сказал. Мы и так по ночам не видимся. И чего это я?..»

Он двинулся было вслед за другом и дошёл даже почти до подножия горы, за которой тот скрылся.

«Можно, конечно, навестить Буду Ин-на» – пришла новая мысль и котопёс остановился в нерешительности.

Буду Ин-на тоже, в принципе, был нормальным знакомым, если не считать, что общался только звуками. Иногда осмысленными, иногда – нет. (Этим он напоминал обращённого Новолуна.) Но от него никто никогда и не требовал чего-то большего. А хотелось, всё ж, пообщаться более звуками со смыслом…

«Нет, не пойду к нему. Не сегодня!» – решил Гавомур.

Вздохнув, он стал подниматься к вершине, уставив глубокосиний взгляд в космические просторы.

Мудрейший Сижучи-Цын во время какого-то запредельного транс-швыра (довольно редко им практикуемого) однажды оповестил, что «местность приняла новоявленных в до-какой-то там эре в результате катастрофы космического аппарата, ещё более древнего, чем дядюшка Кудачи-Цын, который повидал разных агрегатов без числа и вспомнить дату рождения своего даже не утруждался». С ним-то «в пору крайней юности» (года в 3) сам Мудрейший и прибыл на планету. Хотя собственно «планетой» трудно было назвать бесформенный кусок тверди, являющийся, по общему предположению, обломком какого-то более крупного объекта, блуждающего в пространстве. Время от времени он становился спутником то одного, то другого небесного тела. Понятно, что это вызывало массу неудобств и неприятностей.

На «Зероне», как называл его Мудрейший, была цепкая атмосфера и радиация. В результате все потерпевшие катастрофу организмы стали кто – скоропостижно умирать, кто – интенсивно мутировать. Только Сижучи-Цын смог сохранить исходный облик, так как мощная энергетика его духа, доставшаяся в наследство от предков рода Цын, постоянно подпитывалась некими, загадочными для Гавомура, космическими силами, а физическая плоть каким-то неясным образом приобщилась к этому процессу и до сих пор оставалась в неизменной форме. Гавомур не морочил себе голову объяснениями такому чуду, предпочитая просто восхищаться дарованиями Мудрейшего, не вдаваясь в их глубинную суть. Сам Сижучи-Цын называл разработанную им систему медитаций-просветлений «Вшиу», утверждал, что соотнёс её как-то с другими мерениями, но котопёс не понимал из этого ровным счётом ничего. Поначалу. Позже он как-то освоился с мировидением Мудрейшего, его «волнами разума», попросту принимая всё им сказанное или помыслимое. Как, например, планета принимает свет своей звезды. (Внезапное сравнение пришло Гавомуру как раз в момент, когда ближайшая к Зерону планета стала видна из-за выступа в скале. Ну до чего ж приятный от неё свет!)

Котопёс не спеша преодолевал подъём за подъёмом, временами останавливаясь, глядя как мелкие камни и иногда крупные скальные нагромождения падают с огромной высоты в пропасти и ущелья. В предвкушение приятной встречи все обыденности казались Гавомуру прекрасными. Он любил общаться с Мудрейшим, тем более что это не требовало особых ментально-физических усилий. Ну, разве непосредственно сам подъём. Хотя и это символично. Подъём к вершине скалы – вершине познаний и откровений. Что может быть совершеннее? А там – сиди себе, внимай. Любуйся пейзажами в виде паров и звёзд, до которых – рукой подать. Хочешь – философствуй. В таком окружении и обществе Мудрейшего это – сама собою разумеющаяся вещь. Почувствуй «волну разума» и начинай говорить вслух. И всё.

Котопёс на мгновение застыл без движения, учуяв странный запах. Уже не раз он улавливал этот едко-сладковатый привкус. Мудрейший говорил, что в скале (обитатели Зерона называли её для себя «Вышайшей») происходят какие-то биохимические процессы, а выделяющиеся при этом газы создают некую «защиту», «вязкость» атмосферы астероида, благодаря чему все они ещё физически живы.