Но тогда я еще ничего об этом не знал. Они оба – Лавров и Полковник – использовали меня «втемную». Из предосторожности, как они впоследствии будут оправдываться. Да ладно, чего там? Втемную – так втемную! Я теперь не обижаюсь. Но уже через неделю после начала нового «Полигона» я стал получать телефонные просьбы и предупреждения на счет романа. Когда я рассказал об этом Лаврову, тот озадачился:

– Быстро же они проведали! Не ожидал. – Он внимательно посмотрел мне в глаза. – Кому ты про наш «Полигон» рассказывал?

– Извини, что не предупредили о режиме молчания! – добавил Полковник. – Мы думали, ты догадливый.

Пришлось сознаться, что я рассказал о моей новой работе одной занудной даме, иначе она своей любознательностью проела бы мне плешь до самого мозга. Лавров бросил на меня взгляд, полный невысказанного сожаления, вздохнул тяжело и произнес, ни к кому не обращаясь:

– Надо принимать меры. Мы тут не самодеятельностью занимаемся, в конце-то концов!

– Они сказали, что убьют всех, кого я люблю, – напомнил я и опрокинул в рот рюмку водки.

– Пиши спокойно, старик! – сказал Полковник с улыбкой и положил руку мне на плечо.

В его устах это прозвучало как «спи спокойно, дорогой товарищ!»

– Никого они не убьют, писатель, не переживай, – сказал Лавров подозрительно скучным ровным голосом.

– Это еще почему? – насторожился я.

Он с грустью посмотрел мне в глаза – и вдруг жахнул ладонью по столу! Стаканы подпрыгнули, а рюмки попадали. Лавров наклонился ко мне, вытаращил глаза и заорал во всю глотку:

– Да потому что ты никого не любишь, писатель!

И захохотал, демон…

Но уже очень скоро выяснилось, что он был неправ. Народ начал умирать и заболевать. Даже я сам захворал – камнями в почке, кровоизлиянием на сетчатке и прочей ерундой…

Скорбный список открыл Санька Бякин. Третьего октября того же года он утонул в речке Сетунь при невыясненных обстоятельствах.

Я запаниковал и срочно «завязал» с этим проклятым романом. Даже Лавров не смог ничего возразить, когда увидел, как стали закручиваться события.

Вот эту историю мне и не дали поведать миру. И слава Богу!

Поэтому теперь я буду говорить только про свою названную сестру Алёну, а не про какой-то там далекий во всех смыслах Полигон!

В тридцать пять лет Алёна, любящая и любимая жена и мать троих детей, принимается писать стихи. Она записывает их в небольшой детский альбом для рисования, который позаимствовала у младшей дочки Оленьки, и никому не показывает. Алена хотела бы жить как прежде, не писать никаких стихов, любить мужа и детей и ни о чем таком не думать, – но уже не может. С ней начинает происходить внутренняя метаморфоза. Она какое-то время сопротивляется, отстаивая свой привычный мир, казавшийся всегда таким надежным, таким устойчивым, таким неизменным – как движение Земли вокруг Солнца! – но силы, владеющие Аленой, оказываются проворнее и одолевают ее сопротивление. Алене становится одиноко и страшно. Так, наверное, мучилась бы и сопротивлялась гусеница – перед тем как превратиться в бабочку – обладай она человеческим сознанием…

Вот что любопытно!

Погожим летним днем Алена неторопливо ехала замысловатыми зигзагами на дамском велосипеде. На Алене было легкое светлое платье без рукавов и шляпка от солнца, на ногах – сандалии. Велосипед катился по безлюдному шоссе, прямому как линейка. Дорога протянулась через поля, посадки и перелески – от одного края горизонта до другого.

Скрип велосипедных педалей, стрекот кузнечиков и шуршание шин по дороге – вот и все звуки, которые сопровождали Алену в этом бесконечно долгом и длинном пути. Встречный воздух остужал лицо и грудь и развевал волосы. Не думалось ни о чем. Алене оставалось только крутить педали – скрип… скрип… – да следить за дорогой.

Когда впереди блеснула река, дорога пошла под едва заметный уклон, к тому же Алена чуть поднажала на педали, и велосипед послушно побежал быстрее – скрип-скрип-скрип! – все теми же прихотливыми и вертлявыми зигзагами. Ветер норовил сорвать шляпку с головы, остужал лицо и грудь и развевал локоны.

Асфальт дороги был разбит снарядами. Объезжая воронки, осколки и хвосты неразорвавшихся мин, Алена лихо подкатила к блокпосту, нажала на тормоза и соскочила с велосипеда.

Впереди была река. Мост через реку был взорван.

Алена прислонила велосипед к бетонному блоку. Навстречу ей из-под навеса вышел молоденький ополченец с автоматом наперевес, совсем мальчишка. Перепоясанный ремнем бушлат был ему явно велик. Стараясь выглядеть старше своего возраста, он казался моложе, чем был на самом деле. Он спросил Алену строгим ломающимся голосом:

– Что вам здесь надо? Вам здесь нельзя!

– А тебе можно? – парировала Алена и добавила: – Хлопчик, ты почему не в школе?

– Каникулы, – просто ответил тот.

Алена понимающе кивнула.

– А мне – туда! – указала она на другой берег.

– Туда нельзя! – сказал молодой ополченец и наставил на нее автомат.

– Полегче, хлопчик! – сказала Алена и кончиком пальца отвела от себя ствол.

покраснел подросток

– Извините!

Он поборол смущение и спросил строго:

– Вы кто?

Алена посмотрела на разрушенный мост, на реку, подумала и сказала:

– Вера.

– Наконец-то! – обрадовался ополченец.

Он убрал автомат за спину и улыбнулся:

– Мы вас давно ждали. Проезжайте! Только поскорей. А то начнется.

– Как же я без моста? – удивилась Алена. – Вброд, что ли? Или вплавь?

Над их головами просвистел снаряд. Хлопец пригнулся вместе с Аленой. Разрыв ухнул, когда они уже сидели на корточках, прислонясь спинами к теплому бетонному блоку.

– Перелет! – улыбнулся хлопец. – А мне сказали, вы умеете. Просили напомнить, чтобы вы на руки посмотрели. Пожалуйста, посмотрите на руки! – попросил он и добавил: – Должно получиться.

– Что получиться?

– Я не знаю.

Алена усмехнулась и стала разглядывать свои загорелые руки.

Второй снаряд упал в реку, рядом с разрушенным мостом: сначала вырос водяной пузырь, который лопнул кустом разрыва, и только потом прилетел звук.

– Недолет!

После второго снаряда молодой ополченец перестал улыбаться и обеспокоился.

– На руки! Смотрите на руки! А то пропадем!

– Да смотрю я! Смотрю!

Алена тупо глядела на свои руки. Она знала, что надо смотреть, что это важно, но для чего это надо и почему важно, она теперь не понимала, потому что не помнила. Алене на мгновение сделалось дурно от страха, потому что она напрочь позабыла, зачем сюда приехала. Более того, она даже не могла припомнить, откуда выехала! В памяти у Алены была только дорога, – будто она тут всю жизнь провела, крутя педали. Она попыталась напрячься и вспомнить, но от этого стало только хуже – перед глазами затуманилось, поплыло и заколыхалось, и Алену едва не стошнило. Превозмогая дурноту, Алена судорожно сглотнула и прошептала:

– Что я тут делаю?

И вдруг рассердилась на себя за свою слабость и громко сказала:

– Возьми себя в руки, дура!

– Что? – не понял хлопец с автоматом.

– Ничего!

Они продолжали сидеть лицом к реке, прислонясь спинами к бетонному блоку – хорошая мишень для вражеского снайпера. Так подумали они оба, но не двинулись с места.

Алена поднесла ладони к самому лицу. Линия жизни пересекалась с линией судьбы на правой ладони. На левой ладони линии судьбы не было.

– Зачем все это? – снова прошептала Алена в отчаянии; сил сердиться уже не осталось. – Бред какой-то!

– Ну? Что? – нетерпеливо произнес молодой ополченец. – Получается?

– Ничего! – выдохнула Алена.

Она встала с корточек, потянулась кверху обеими руками – и встряхнулась вся, как собака, выбравшаяся на берег.

– Руки не опускайте! – прикрикнул парень и тоже поднялся.

– Да ладно тебе!

Алене вдруг стало все безразлично. Она еще раз потянулась – что было сил, до хруста в суставах! – резко расслабилась и снова посмотрела на кисти своих рук. Она с сожалением отметила облупившийся маникюр и грязь под ногтями.