Между нами на дверном пороге кружка свежего пива. Пьем по очереди и молчим, так лучше всего. Из пустого в порожнее все уже перелито, и дело у нас сделано. За спиной в огромной бадье хрипит и сопит свежее пиво. "Еще младенец!" - сказал про него Михкель, но уже сейчас в этом шелесте и шорохе слышится поступь целого полка, целый, сонм великих и могучих мыслей, бессмысленных забав, удали и сострадания... Сопи, сопи, деточка, из тебя скорее, чем из Калевипоэга, вырастет муж, и уже через два-три дня вместо колыбели ты сможешь ломать дубовые бочки. Великая химия!
А мы сидим молча и смотрим в сумерки Ивановой ночи, когда кажется, что можжевельнихи стали выше. В головах у нас, наверно, ни одной мыслишки, и это очень хорошо, ибо мысли ведь движутся и голова может износиться изнутри.
На пороге между нами кружка пива. И она молчит.
1969
КАК МЫ С МИХКЕЛЕМ СВИНЬЮ ЗАКОЛОЛИ
В этой истории пять действующих лиц: Михкель и супруга его Маали, Сассь и Юлиус, - последние двое колхозные шоферы. Юлиус - парень из нашего корпуса, гвардии сержант 27-го стрелкового полка, кавалер четырех медалей. Пятое действующее лицо - ваш покорный слуга. И роль его в этой истории более чем скромная, так что лучше уже не будем называть ни его воинского звания, ни номера полка, чтобы не позорить бывших однополчан и полковое знамя.
История начинается с того момента, когда основные приготовления для осуществления предстоящего кровавого злодеяния завершались.
В огромном котле в коде бурлила кипящая вода для удаления щетины. Михкель уже окончательно довел на точильном камне два изготовленных кузнецом ножа (длина лезвия семь дюймов, деревянный черенок с острой стороны лезвия охватывают медные блестящие полоски, сделанные из патрона). Посреди двора установлена подставка, неподалеку от нее - чтобы поднять заколотую тушу - тележные грядки. В кормушку налиты аппетитные помои, чтобы заманить свинью поближе к месту гибели.
- Ты, Юлиус, возьмешь на себя главную роль. Я уже стар, и рука у меня ненадежная. А мы с Сассем пособим держать... Хозяйка, готова у тебя лохань, куда кровь выпустить? - командовал Михкель. Тут он взглянул на меня и явно был озадачен.
- Ну, ты советом поможешь, - дал он мне весьма неопределенное задание.
- Ты у нас больше насчет разъяснительной работы, - растолковал Юлиус, призывай и вдохновляй.
В кухне стало тихо.
Юлиус уставился на стоявшую посреди стола еще не раскупоренную бутылку водки и произнес:
- Когда человек идет совершать убийство, ему непременно нужно на что ни то озлиться. Как же это я иначе наброшусь на другого? В данном случае, скажем, на безвинную свинью. Что она мне сделала? Я ведь даже и знать ее не знаю, а Михкель мне говорит: иди, Юлиус, и убей ее...
- А как же ты на войне-то убивал? - спросила Маали.
- Ну, дак там ведь как-никак злость была, - рассуждал Юлиус, - там злоба брала, что немец тебя насильно убить хотел. Говорят еще, что пшено делало солдат лютыми.
- С чего это? - удивился Михкель.
- Ну, ежели ты столько лет подряд каждый день по три раза пшенную бурду ел и перед атакой тебе опять же пшенный суп давали, тут мужики уж совсем свирепели: обратно, черт дери, пшено! Шли в атаку и били немца вдребезги, гляди, мол, дескать, из-за тебя нам приходится пшенный брандахлыст хлебать.
- В этой истории есть, наверно, свой резон, - заявил Сассь после долгот размышления, потому что мысль у него работала еще медленнее, чем он сам. На асе шутки он смеялся, наверно, один раз в квартал.
- Ты, Юлиус, давай откупорь бутылку, чтобы сердце у тебя ожесточилось, - проговорила Маали.
- Ну, знаешь, это разговор врага народа, - возразил Юлиус, - прежде чем забью, я вина в рот не возьму. Оно делает меня чувствительным. Как две-три рюмки выпью, так и начну брататься со свиньей. Вместе будем слезы лить, нет-нет, никак невозможно... Послушай, Сассь, а ты не мог бы меня обругать, от этого тоже другой раз сердце вскипает...
- Как же это... Ни с того ни с сего, - недоумевая, пожал плечами Сассь.
- Так ведь в большинстве так оно и бывает, что ругают не за дело. Ежели по делу, ну так выслушаешь да еще, бывает, и поблагодаришь, тут уж никакая злость неуместна. Помнишь прежнего председателя колхоза, старого Сарапуу. Перво-наперво он тебя выругает, виноват ты или нет, и только потом приступит к делу. Это называется "стиль руководства".
- А в газетах по большей части наоборот, - возразил Михкель, - сперва в статье говорят про большие успехи, ну, конечно, встречаются, мол, еще и отдельные недостатки, и только тут начинают выдавать почем зря.
- Долго вы еще будете панихиду служить, - рассердилась Маали, - время идет... давайте начинайте.
- Правда, давайте будем выгонять свинью, - согласился Михкель.
Все направились к хлеву, я нерешительно замыкал шествие.
Свинья лежала на боку в чистом уголке своего закута и спала, веки с белесыми шелковыми ресницами были плотно сомкнуты.
- "Все на свете мирно дышит, - стал декламировать Юлиус, опершись на загородку, - мир сошел на землю к нам".
- Что ты ее беспокоишь, - сетовала Маали вполголоса. - Спит себе так сладко, бедное животное, не чует, что его ждет. - Маали высморкалась в кончик фартука. - Гляди-ка, вечор принесла ей чистой соломы на подстилку. Говорят, грязная, как свинья, а свинья - животное опрятное, там, где спит, никогда не нагадит, все норовит лечь, где почище. - Голос у Маали начал срываться.
Михкель взял стоявшие в углу навозные вилы и хотел рукояткой разбудить свинью.
- Постой, постой, товарищ, - вмешался Юлиус, - дубиной нельзя, животное может получить психическую травму! С перепугу психом станет, как ты такое мясо будешь есть!
- Ну, дак ведь надо же разбудить. - Михкель был полон решимости. - Он же тут до второго пришествия проспать может, из борова свиноматкой станет, а мы жди.
- Может, споем что-нибудь очень душевное, - предложил Юлиус. - Сассь, у тебя хороший дискант, начинай, ну, скажем, "Прошли мои денечки..." или что-нибудь в этом роде!
- Чего вы дурака валяете, - рассердилась Маали. - Пришли сюда зубоскалить, над бессловесным животным измываться, а еще мужики! - Она открыла дверцу закута, подошла к борову и стала потихоньку чесать у него за ухом.
