Юхан Пээгель
Рассказы
Пер. с эст. - О.Самма, А.Тулик.
** СААРЕМААСКИЕ МОТИВЫ **
ПЛИТНЯКОВЫЕ ОГРАДЫ
Столетия прошли с тех пор, как первый земледелец вдавил в землю рыльце древней сохи и встретился с вековечным врагом своим и будущих поколений плитняком. Мелкий и крупный, а нередко и выползавший снизу целыми плитами, упрямо не давал ему возделывать землю. Стойкий пахарь с узловатыми мускулами вел с ними честный бой, как мужчина с мужчиной: грудью стояли они друг против друга. Вместе с этим коварным врагом завещал отец сыну поля, а тот, в свою очередь, дальше - своему. И идет эта тяжкая борьба по сей день. Камни возами возили с полей на скрипучих телегах с деревянными осями и повозках с железными обручами, волокли на дровнях, выковыривали дубинами, дробили взрывчаткой. И все равно соха где-нибудь опять натыкается на ребро известняковой плиты, и пахотная упряжка, дернувшись, останавливается. Повторяется поединок, начавшийся много веков тому назад.
Кругом, куда ни взглянешь, - плитняк. Прилежные руки строили из него красивые здания, замки и башни для своих угнетателей. Хватало его и на фундамент для жалкой избы крепостного, и для стен его хлева. Из плитняка вырастали каменные изгороди у дорог и полей, ограды дворов.
Неведомо чья рука положила первый камень. Нижние глыбы замшели, на верхних поздней осенью цветет светло-желтый петуший гребешок. Когда ограда проседает, мозолистые руки крестьянина кладут на ее гребень новые камни.
Поэтому, когда я брожу меж каменных оград Сааремаа, меня не покидает чувство, что я вижу перед собой монументы, прославляющие великий труд. Руки многих поколений сложили здесь памятники усилиям многих поколений неподвластный времени дневник тягостей труда, борьбы, терпения и мечты.
На проселочных дорогах справа и слева сопровождают меня каменные ограды, упрямо твердящие, что борьба приведет к цели, как и дорога, которая идет между ними.
1946
ОСТРОВНОЕ ПИВО
Медленно движутся мельничные крылья на морском ветру. Выцветший дощатый корпус тихо поскрипывает от нерадивого вращения большого зубчатого колеса, беспокойно бьется правило в опорных вилках.
На ветряке старик размалывает солод. Весь в мучной пыли, он склоняется над лотком и ссыпает с ладони приторно пахнущие ячменные зерна. Потом по-стариковски слезает с лестницы о трех перекладинах и в нижнем ярусе сует руку в муку - оценивает: "Надо бы немного приспустить жернов". С достоинством, размеренно он трижды звонко-ударяет по клину. Потом опять проверяет. Бросает в рот несколько крупинок побольше и разгрызает их.
Хорош солод. Будет отменное, крепкое пиво. От него еще жарче побежит по жилам молодая кровь, выше будут взлетать в танце юбки у девушек, громче зазвучат голоса парней. Оно заставит и стариков, усевшихся вокруг дубового стола, пуститься в размышления и рассуждения.
Незавидный ячмень родится на Сааремаа. На каменистых и песчаных буграх он едва поднимается на пядь от земли, стойко выносит засуху, с трудом выбрасывает колос, иногда с двумя-тремя зернами. Часто стебель у него такой короткий, что его даже серпом не подхватишь. Тогда ячмень руками выдергивают из твердой, как камень, земли, горстями собирают до последнего жалкого колоса. Люди движутся, низко склонившись, глаза и рот у них саднит от пыли. Колосок к колоску, охапка к охапке, копна к копне. Складывают медленно, тщательно, как будто строят самую жизнь. Скудная здесь земля, мало она дает человеку, больно смотреть, как трудно она рожает даже эту малость! Поэтому было бы святотатством оставить на поле хоть несколько колосков. Как будто не умеют ценить скупые дары каменистой земли.
Вот почему старик сам замачивает пивной солод, сам проращивает его на земляном полу в риге, укрыв белым влажным холстом. Сторожит и выхаживает его, как мать выхаживает младенца. Он и сушил его сам тоже в риге на плитняковой старой печи и сейчас размалывает в скрипящем на ветру ветряке.
Потом, когда он будет процеживать сусло сквозь ветки можжевельника и ночью, боясь заснуть, в плитняковой парной кухне следить при свече, как бродит в бадье пиво, покрываясь клочьями пены, он сам станет похож на земного духа. Неторопливый, тихий и осторожный, но неотступно упорный.
Таким же должно быть и пиво - благородный дар бедного зерна. И пить его нужно с достоинством, почтительно. Оно должно внушать людям уверенность в себе и уважение к тяжелому труду, давать им силу. На протяжении жизни многих поколений пивом чествовали сочетающихся браком, поминали уже преданных земле, благословляли новорожденных, которые, когда вырастут, так же будут трудиться - честно, упорно, не покладая рук.
Нарвский фронт, 1944
ЭТА НЕОБЫКНОВЕННАЯ ЕЛЬ
- Ну, говори же, что тебе видно оттуда, с вершины?
- Много видно! Все видно!
- Говори же, говори, что?
Отсюда я вижу наш загон для скота и каменную ограду Саадуского поля с можжевельниками в воротах, и ракиты у ограды, и плакучие березы с поникшими ветками на пригорке, и этот пологий гранитный валун, с которого так здорово съезжать на заднице. А там подальше зеленеет еще не скошенный луг и сверкает пролив со всеми своими островками. Отсюда виден наш двор, сейчас, субботним вечером, мать метлой подметает его; вижу баню, а из трубы у нее клубится дым. Вижу даже старого золотисто-желтого петуха, махающего крыльями перед хлевом. И пес Самми спит на боку под навесом, на разогретом плитняке; белый живот под заходящим солнцем, пасть открыта, и язык высунут...
- А еще что ты видишь?
Ой... Открытое море вижу... Пятимачтовые корабли, смуглых матросов на реях, у них алые повязки на головах и медные кольца в ушах. И как они поют, слышу: будто большие волны шумят, только слов не пойму - они серьезные и тяжелые, как в бабушкиной Библии между дубовыми створками.
А теперь я вижу город за морем. Вижу красные и белые башни, сверкающие колонны, которые золотит солнце. Посреди города ярмарка, и ясно слышно, как суетится и шумит народ. Вижу там шпагоглотателя в красной полосатой накидке, в одном месте продаются сладкие стручки, в другом торгуют шипучим лимонадом и желтыми шафранными булочками. Толстый колбасник с багровыми щеками и луково-желтыми усами стоит перед своей палаткой. Ух ты, какие колбасные кольца! Нет, ты только подумай, с колесо от кареты, внутри шпик, а сами - золотисто-коричневые. Ты смотри, утками-свистульками торгует продавец, похожий на потиского Йозепа, ой, нет, шейный платок у него совсем другой и нос не такой пунцовый. Он дует в уточку, она зеленоватая, небольшая. Разве ты не слышишь, какие мелодии он высвистывает на ней: это вот был "рейнлендер" [немецкий танец прирейнских земель], а сейчас "Сихем, где наши стада?.." [перефразированное из Библии: "Братья его пошли пасти скот отца своего в Сихем"]. Ой, да он вовсе не глиняную утку держит у рта, а красивого белого, как снег, лебеденка, честное слово, шея у него изогнута, а клюв красный, как стручок турецкого перца...
