– Это что, такой символ прощания с главногероизмом? – спросил Бэк.

– Нет! – тут же отозвался Чар Актэр, но потом подумал. – Может быть.

– Совсем необязательно, – вдруг сказал знаток сложных материй, окончательно растормошив трубочкой сливочный сугробик. – Даже с сюжетной точки зрения, даже учитывая ориентацию на читателя, каждый человек… то есть, каждый герой – для кого-то главный. И ещё у каждого есть своё море. Прощаться с ним или нет – всякий сам решает. Хоть в этом нам автор свободу дал. Вот это я признаю, ты услышал меня, Кими?

Кими услышал. И уже без улыбки отвёл глаза. У него было очень сложное море, с которым и при всём желании не распрощаешься просто так.

Чар внимательно смотрел на своих друзей. Потом осмотрелся вокруг – тоже внимательнее обычного.

– Они тут свет, что ли, ярче сделали?

– Ты о чём, Чар? – спросил Бэк.

– Да нет. Ничего такого, просто… – Чар положил руки на стол и опёрся на локти; ему принесли заказ. – Сегодня всё какое-то… немного… Вы замечали раньше эти зелёные мушки у официанток?

– Вот так заговоришь о море, а закончишь мушками, – беззлобно засмеялся Бэк, специалист по символам и связям смысловых знаков. Но как связаны море и клеверные мушки он не понимал.

И Чар этого пока не понимал тоже.

…

Он вёз девушку, которую называл своей, на поезде. Он хотел вернуться именно к тому самому морю, поэтому решил повторить тот самый путь из далёкого прошлого. Оттого и поезд, и стук колёс и даже ложечки в чайных стаканах (уже новых, без металлических пеньков) превращались для него в незабытый ритуал.

– Долго,– пожаловалась уставшая девушка напротив – та самая своя. – Мы могли бы полететь на самолёте.

Могли бы. Зная это, Чар виновато склонялся перед ней и опускал голову на её колени. Так и сидел лежа, не зная, как ей объяснить. Как объяснить, что поезд и эти ложечки для него так же важны, как тот акт с кольцом и предложением, который он собирается совершить на песчаном берегу.

Он прижимался щекой к её джинсовым коленям и закрывал глаза. Он не мог на неё смотреть; не потому что не хотел, просто лицо её выглядело как-то расплывчато. Может быть, потому что в мыслях у Чара уже было слишком много моря.

… А вскоре пришла её очередь не смотреть. Чар завязал девушке, которую называл своей, глаза. И повёл по берегу.

– Я проваливаюсь, – сказала девушка.

– Мне иногда тоже так кажется, – смешливо отозвался Чар, крепче стиснув её ладони.

Он был так сосредоточен на том, чтобы она никуда не провалилась, что почти не видел близкого моря. Только слышал.

– Шумно здесь, – опасливо сказала девушка.

– Ты скоро поймёшь, – опасливо пообещал Чар.

Он очень беспокоился, и сердце его колотилось. Не от того, что в кармане лежала бархатная коробочка с круглым символом передачи другому персонажу своей руки и этого самого сердца. А потому что – море. Он собирался им поделиться. Целым когда-то своим миром – поделиться. С ней.

– Вот и всё, – выдохнул Чар Актэр и аккуратно спустил с её лица повязку.

Долгое мгновение смотрел на своё море в чужих глазах.

– Красиво, – сказала девушка и новой повязкой опустила на глаза веки. – Красиво… Теперь мы можем отсюда уйти?

– Куда? – не понял Чар.

– Подальше.

– Но я хотел…

– Я знаю. Продолжим где-нибудь подальше. Пожалуйста. Меня от моря мутит.

И ему пришлось уйти вместе с ней туда, где моря не было видно. И купить в автомате воды. Обыкновенной воды, которую не видно в алюминиевой банке. И дать ей в дрожащие руки.

– Прости, – сказала она, поблагодарив Чара кивком. – Похоже, я… Похоже, мой читатель боится моря.

– Ты же сказала «красиво».

– А ты думаешь, что бояться можно только отвратительного?

Она поставила банку со стиснутой в ней водой в сторону. С другой стороны осторожно присел всё ещё недоумевающий Чар.

– Я знаю, что ты хотел сделать как лучше, – сказала ему девушка, которую он отчего-то называл своей. – Хотел преподнести всё по-особенному. Красиво.

– Я хотел… – начал было Чар, но тут же умолк, потому что понимание того, чего он действительно хотел, не уместилось бы в её голове, как не может уместиться море в алюминиевой банке.

И девушка в этом не виновата. Тем более – своя.

– Знаешь, Чар, – сказала она, глядя вниз. – Наверное, я не хочу быть с тобой. Мой читатель… Можно с тобой откровенно? Я ведь почти не вижу тебя. У моего читателя хорошая фантазия, и мир вокруг яркий, но тебя в нём как будто бы нет. Но ты же в этом не виноват…

Говорила она почти что его собственные мысли, но Чару отчего-то в этот момент было дико обидно. Не важно по каким причинам, но он же собирался поделиться с ней целым морем! Поделиться своим морем со своим человеком – разве есть что-то в этом мире интимнее? А она сказала «меня мутит». Последний раз ему было так обидно давным-давно в детстве, когда за плечом у него стояла глупая женщина, которую он по своим же причинам, но всё-таки защищал.

– Знаешь, Чар, наверное, мой читатель…

– Да что ты заладила со «своим читателем»? – не удержал в себе своей обиды Чар.

И тогда она вдруг вскинула на него глаза:

– А кто же! А кто же ещё со мной останется, когда ты куда-нибудь денешься?! Кто будет со мной до конца сюжета, если не тот, кто был рядом до этого самого момента?

Чара точно солёной морской волной окатило. В глазах этой незнакомой девушки он разглядел наконец её собственное море. Море, которого она так боялась; море, по сравнению с которым он сам был пустой алюминиевой банкой.

– Прости меня, – сказал Чар. И обнял её.

И проводил на поезд. Они простились очень тепло.

…

А он-то думал, что едет сюда, чтобы проститься с морем.

Оно было всё тем же тихим непознанным космосом и набегало на берег властно, как завоеватель, и насмешливо, как дразнящееся дитя.

Чар Актэр сидел на берегу. Прямо на песке, оставляя на нём следы ладоней.

Чаек совсем не было, и шёпоту моря никто не отвечал. Зато всему вокруг отвечало Чарово сердце. Он вдохнул полной грудью, и через лёгкие направил к нему здешний воздух, по которому так изголодался, знакомые запахи, по которым так скучал.

«Мой читатель…», всё отзывалось у него внутри. Интересно, у людей, у настоящих людей, что живут в мире с настоящими морями, такое бывает? Один вдох может вернуть в сердце ощущение из далёкого прошлого. И от этого становится и хорошо, и больно.