Правда, все эти мысли разом испарились из его головы. Потому что Чар повернул её к окну и увидел море.

Он ждал не дождался момента, когда сможет его потрогать – руками, ногами, всем телом разом. Но оказавшись наконец у самой морской кромки, провалившись по щиколотку в сырой коричневый песок, на долгое мгновение замер. Море захватило его, даже не касаясь кожи ни капелькой, ни единым брызгом. Перед ним было бескрайнее, блестящее, шумящее, но все равно отчего-то невероятно тихое густо-синее пространство. Как расплавленный космос со звездами. И все там, внутри, как в космосе: невесомость есть, кислорода нету.

И, стоя на границе этого невероятного водно-небесного измерения, Чар Актэр глубоко дышал, часто моргая от близкого сияния и, наверное, соли в воздухе. Развёл в стороны руки, но даже в таком положении оставался по сравнению с морем маленьким человечком, крошкой от самой малюсенькой звезды, блёклой песчинкой. Чар стоял перед морем и думал, ладно. Ладно он, но всё это… неужели всё это тоже кто-то придумал?

А в следующую секунду море – обманчиво прозрачное вблизи – коснулось его ног. Не вздрогнув, Чар взглянул вниз и пошевелил мокрыми, омытыми осторожной волной, пальцами. Они блестели. Не так сильно, как море, но тоже блестели. Море как будто его принимало. И Чар забежал в него по пояс, ухнулся с головой, и вынырнул уже весь блестящий – частью огромного моря, частью бескрайнего космоса.

В этот момент он был очень счастливый. И чуть позже, оправившись от солоноватого забытья, оглянулся на берег и сделал пару шагов по мягкому дну, размахивая руками:

– Мам! Пап! Сюда! Здесь так…

– Ты плескайся, сынок. Далеко не уплывай, сейчас папа к тебе зайдёт. Я… Я пока… – мама на ветреном берегу обхватила себя за локти. – Воздержусь. Какое-то море сегодня недружелюбное.

– Недружелюбное? – моргнул Чар и погладил море ладонью, точно живое существо. – Ну что ты! Оно такое нежное…

Оно и правда к нему почти что ластилось.

– Это потому что ты его таким видишь, – сказал отец, заходя в воду и ёжась от холода, хотя Чару было тепло-тепло. – Ты видишь море вот таким, а мама видит его иначе.

– Как же так? – с досадой спросил Чар, ведь его море было таким замечательным.

– Это мир. Мы видим его таким, каким видит его наш читатель.

Глава семейства Актэр плюхнулся на живот и поплыл, пару раз смешно прорычав «хор-р-рошо». Потом продолжил:

– Вам, наверное, еще рано такое в школе проходить, но я расскажу, если интересно. Не во вред все равно.

Чар подплыл поближе, ему было очень интересно.

– Наш мир, он ведь должен на чём-то строиться. Если человеку, – тут отец осёкся и сдул с усов блестящие капли. – Не кому-то из нас, а настоящему человеку – из тех, кто на нас смотрит – сказать «море», в голове у него, да и у любого, сначала всплывёт единый образ, основанный на базовых знаниях. А потом подключатся ассоциации, чувства, возможно, воспоминания… И вот этот набор уже у каждого свой. И, так как у каждого из нас свой читатель – и моря получаются разные. Автор только общую картину создаёт, а красками её наполняет читательская фантазия.

– Значит, автор не создавал море? – спросил Чар, активно, даже как-то лихорадочно гребя руками и ногами.

– Вот это конкретно – конечно, создавал. Но не один, понимаешь? Автор и читатель создали это море вместе.

– Для меня?! – чуть не задохнулся Чар.

И отец, подобрав его под живот, развернул к берегу.

– Ближе к суше давай: дыхалка у тебя слабая.

– А вот песок? Или тебя? Или… самих себя мы тоже видим по-разному?!

Отец кивнул, нырнув подбородком в воду.

– И раз у нас разные читатели, вы с мамой видите меня не так, как я себя в зеркале?!

– В этом нет никакой беды, – спокойно сказал отец и встал пятками на дно. – Если перед нами поставить в ряд сотню мальчишек, мы оба безошибочно укажем на тебя пальцем и скажем, что наш сын – вот. Какая разница, какой ты для нас на вид, если мы сходимся во взгляде, что мы семья и любим тебя?

Чар на миг ушёл плечами под воду – тоже встал на дно и отдышался.

– Глянь на меня, – задорно сказал отец. – Мои усы!

– А что с ними? – не понял Чар; это были усы, которые он видел чуть ли не каждый день, только мокрые.

– Их форма. Твой читатель их видит по-одному, мой по-другому; но разве от этого ты не узнаешь меня в толпе? Или маму?

– У мамы нет усов, – сказал Чар теперь отчего-то не очень уверенно.

А отец его расхохотался. И мизинцем выкручивая из ушной раковины воду, наклонил голову:

– Может быть, тебе такое и правда ещё рано понимать.

Чар посмотрел на себя сквозь море:

– Наш мир очень сложно устроен.

– Любой мир сложно устроен.

– Но ведь получается, его нет на самом деле. Всё вокруг придумали автор и читатель.

– Супер-существа, – усмехнулся отец. – Как эта твоя бешеная креветка.

Чар задумчиво смотрел в море. Креветок в нём не водилось.

– Знаешь, что я думаю, Чар? – с беспокойством посмотрел на него отец, но никак этого не выдал. – Любой мир кто-нибудь да выдумал. Поэтому… глупо, наверное, было бы огорчаться. И ты только погляди, какая вокруг красота!

Чар поднял голову и вновь увидел море не сквозь, а как будто целиком. И небо, и блики, и градиент синевы. И весь этот космос…

Вечером он попросил родителей отвести его посмотреть на закат. Такого сочного апельсинового космоса он ещё никогда не видел. И полюбил море ещё сильнее.

Он стоял на берегу. На песке, уже в кроссовках и даже чуть-чуть замерзая. Но улыбался широко и счастливо. Он всё не прекращал думать над словами отца и на всё вокруг теперь смотрел немножко по-новому. И не догадывался, конечно, что автором он задумывался как смышлёный мальчик, очень глубоко чувствующий мир.

Чар подошел к морю близко – так, чтобы носы кроссовок стали блестящими. И сказал тихо, подставляя лицо морскому ветру:

– Смотри, какое море… Моё любимое море… Я вижу его таким же, каким его видишь ты. Получается, оно и твоё тоже.

Он был уверен, что читатель слышит.

– Наше море. Наше море…

И опять развёл руки широко по сторонам:

– И мир этот тоже – наш.

…

Шли годы, и не было среди них такого, когда Чар не обещал бы себе вернуться к своему морю. Но автор распоряжался его жизнью иначе. Сначала у родителей не было возможности, потом пошли какие-то дела, какие-то экзамены, какая-то учеба. Потом он и вовсе стал взрослым.