Моран протянул пустые ножны Калавию. Калавий молниеносно выхватил из своих лезвие клинка и вложил его в ножны Морана.

«Это не тот меч, что стоял у меня прошлой ночью в келье. Тот клинок был длиннее и проще. И от него несло смертью. Этот же выковали совсем недавно, и он еще не распробовал вкус крови.

– Очередь Белфарда! – преподобный указал на пьедесталы. – Сделай и ты свой Выбор. Помни, что Совет и сама Матерь сейчас смотрят на тебя, а Свод будет свидетельством его законности. Оставь свои грехи в прошлой жизни и прими Посвящение. Выбирай, во имя Крови и Пло…

– Сегодня этому монаху не придется делать Выбор, – донеслось до слуха присутствующих. – За него его сделала сама Матерь.

Из полутьмы зала, с невысокого балкона выступила фигура Превосходительства. Огромная и бесформенная. Ремни, что держали латы на его широкой груди, казалось, молили о пощаде и грозили в любом момент лопнуть, как истончившийся натянутый канат.

Однако в нем угадывались и признаки когда-то великого воина. Взгляд черных глаз был суров и неприступен. Белфард всегда думал, что при желании Его Святейшество может заставить признаться в ереси даже невиновного, лишь бы тот отвел этот взгляд. Лицо и руки были испещрены шрамами, а на левой руке отсутствовали два пальца. На поясе не было меча, однако за спиной висела исполинских размеров стальная секира.

Преподобный Серафим поднял голову, и, прищурившись, посмотрел в сторону балкона.

– При всем уважении, Его Святейшество не может нарушать церемонию, – удивленным голосом сказал преподобный. – Выбор всегда делает сам ученик, и никто не в праве выбирать за него.

– Все верно, преподобный, и я не посмел бы нарушать наши обычаи, если бы для этого не было веского повода, – ответил Превосходительство. – Но у меня есть то, что заставит всех присутствующих в этот раз изменить традициям.

– И что же это? – недоуменно спросил преподобный Серафим.

– Послание Матери, – с благоговением произнес Его Святейшество. – Ее Пророчество, которое я хранил три столетия. Последнее Пророчество.

По залу прошел возбужденный ропот. Преподобный Серафим поворачивал голову то вправо, то влево, в поисках поддержки и объяснений со стороны других членов Храмового Совета. Однако там он их не находил. Касий нахмурил брови и не моргая смотрел в сторону Превосходительства. Рука Матвея застыла в вопрошающем жесте, а Иона нервно постукивал себя ладонью по бедру, приняв выжидательную позу.

– Почему ни мне, ни остальным членам Совета ничего не известно об этом Пророчестве? – с недовольством спросил Серафим. – Все предсказания матери хранятся в библиотеке, и ни в одном из них не говорится о Посвящении в храмовники.

– Вам ничего неизвестно об этом Пророчестве только потому, что вам не нужно было о нем знать, – резко ответил Превосходительство. – Это Последнее Пророчество, и она поделилась им со мной тогда, когда наши когорты исчезали под наплывом орд безжалостных варваров. Матерь прочла мне Пророчество, а затем запечатала в этот конверт и велела никому о нем не рассказывать до сегодняшнего дня.

Он вытянул беспалую руку вперед. Она держала небольшой пожелтевший конверт. Белфард увидел, что на конверте есть надписи, но какие именно, разглядеть было невозможно. Конверт был скреплен печатью Матери – голубой розой.

На мгновение Превосходительство исчез, но через минуты он уже стоял позади членов Храмового Совета, войдя через потайную дверь.

«Просто удивительно, как этот боров смог так лихо сюда спуститься. Он даже не запыхался».

Превосходительство протянул конверт Серафиму. Тот с трепетом взял его и продемонстрировал другим членам Совета. Те сошли со своих мест и сбились в кучу вокруг него.

– Я также должен предупредить вас, – добавил Его Святейшество. – Что Матерь строго запретила вскрывать конверт всем, кроме того, о ком в нем идет речь.

– Что это значит? – воскликнул Матвей.

– Это значит, что Матерь, Пути которой мы поклялись служить, изъявила свое последнее желание, которое я с готовностью и смирением выполняю, – холодно отозвался Превосходительство. – Быть может, кто-то из присутствующих считает, что мои слова не являются правдой? Быть может, кто-то из вас считает, что в такой важный для наших будущих братьев день, я решил посмеяться над вами и выставить себя дураком?

Ответом была гробовая тишина.

«Его боятся, и есть за что».

– Что там написано? – спросил Касий.

– Не могу сказать, – ответил Превосходительство.

– Почему именно сегодня? – Иона буквально подскакивал на месте.

– На нем есть имя, – отрезал Его Святейшество. – Остальное понятно и так.

Совет был недоволен. До Белфарда и остальных доносились обрывки фраз и шепот преподобных.

– Без сомнения, это почерк Лиллит…

– Что это значит?..

– Почему он три века молчал, а теперь спокойно об этом заявляет. Кто как не мы достойны были знать об этом…

– Это позор. Он выставил нас незнающими вчерашний день глупцами!..

Превосходительство стоял в стороне, сложив руки на груди. Его взгляд все также внушал необъяснимую тревогу. Конечно же, он прекрасно слышал не самые лестные слова в свой адрес, но не подавал абсолютно никакого вида. Он производил впечатление человека, которому совершенно безразлично то, что происходит в паре метров от него.

Белфард ерзал на месте. Ему это не нравилось. Его мутило, и он не понимал, почему все еще находится здесь, а на скачет куда-нибудь на Золотце убивать еретиков во славу Матери. Моран не отрывал от него своих глаз. В них читалось удивление, страх и неприязнь. Все явно шло не по тому сценарию, который он представлял себе еще утром.

«Причем здесь треклятые Пророчества Матери и я? Я родился, как мне сказали, намного позже ее смерти и едва ли она представляла меня одним из своих пылающих мечей Очищения. Я читал другие ее Пророчества – в них одни намеки, недомолвки и ничего конкретного».

Действительно, за время своей жизни Матерь записала множество Пророчеств. Она предсказала свою смерть и смерть Дитя, восхождение Голодного Волка на трон язычников, Ночь Адового Пламени, в котором погибли миллионы жителей Холли-Сити, и много другого, что и по сей день пытаются расшифровать члены Храмового Совета.

– Здесь написано два слова – имя Матери… и еще одно, – наконец произнес Серафим.

Все члены Совета разом устремили взгляд на Белфарда.

«Что за дерьмо? Этого не может быть. Должно быть это какая-то шутка или очередная гадость, подстроенная Мораном».

Среди всех, кто находился в тот день в Зале Выбора, спокойствие сохраняли лишь двое – Его Святейшество и капеллан Калавий.

Несмотря на то, что на дворе стоял полдень, окна в комнате были плотно завешены красными драповыми шторами. Дождь почти закончился, и было слышно, как об деревянные карнизы с глухим звуком ударяются редкие капли.

Источником света в комнате служило пламя свечей, в изобилии расположенных в настенных канделябрах, и огонь камина.

«Он сумасшедший – зажигать камин в августе», – подумал Белфард, входя в обитель Превосходительства. В его голове еще стояли возмущенные вопли Серафима, когда Его Святейшество под руку выводил его из Зала Выбора.

Покои Его Святейшества были заставлены различной мебелью разного калибра – стеклянными журнальными столиками, металлическими этажерками, деревянными и пластиковыми тумбами, пуфами и прочей утварью.

«Похоже в свободное время, отдыхая от своих превосходительских дел, он вешает на дверь своей комнаты табличку «Магазин Господина Его Святейшества и Партнеры – все от готовальни до спального ложа. При предъявлении купона действуют скидка».

Боковую стену слева полностью занимал огромных размеров книжный шкаф, набитый всевозможными томами, свитками и фолиантами. Белфард заметил в этой коллекции парочку вполне себе запрещенных Храмовым Советом книг.

Обитель была больше кельи Белфарда примерно в пять раз. Все вокруг было завалено пергаментом, старыми газетами и дневниками. Ни одна поверхность мебели не была свободна, равно как и поверхность серого мраморного пола, так, что груды всей этой бумаги образовывали лабиринт – тропы для Превосходительства и его гостей в этом беспорядочном хаосе. Белфард ожидал здесь увидеть пустые блюда из-под пирожных и куриных окороков, но никак не груды литературных трудов и древние письмена.