– Думаю, да, учитель, – ответил Белфард. –Точной даты никто не назовет, а сам я ничего не помню.
– Разумеется, разумеется… – на лице капеллана отразилась непонятная тень. – Увы, мне посчастливилось или не посчастливилось выйти на свет Божий в те дни, когда миру казалось, что никакой агонии сегодняшнего мира никогда не случится. Интернет и телевидение пестрили грандиозными заголовками о светлом будущем – колониях на других планетах, безопасных источниках энергии, высоком уровне здравоохранения и культуры человечества. Ты, конечно же, помнишь, что такое интернет и телевидение?
«Конечно же я помню, что такое интернет и телевидение. Также как газеты, журналы, радио и кино. Чрево лжи, языки Дьявола, голоса ереси. Вы ни на минуту не давали нам забыть об этом.
– Да, – коротко ответил Белфард.
Старик внимательно всматривался своими голубыми, пронзительными глазами в лицо Белфарда. Один из них был подернут молочного цвета бельмом – последствие многолетней борьбы с еретиками и иными. И в них вечно пылало пламя Очищения. Он мог сжечь человека одним взглядом, даже не возводя на костер.
– Обман. Ложь. Развращение умов и размягчение для мозга людей, – Калавий говорил эти слова с гневом. – Вот что представляли собой эти вещи. Они не давали людям увидеть суть, добраться до истины, осознать, в какую бездну на бешеной скорости летит этот мир. Они крали у людей последние зачатки критического мышления…
«Можно подумать, вы делаете что-то отличное от этого. Бесконечная муштра и правила для непонятно каких целей. Путь! Путь! Путь! Да что это дерьмо вообще значит».
– А меж тем молодые и старые, совсем еще дети умирали в бесконечных войнах, – продолжал капеллан. – И для каждой стороны эти войны казались победоносными. Короткими и бесчеловечно смертоносными. Смертные со смертными. Бессмертные со смертными. Я был в городе, где за пятнадцать минут сгорело девять миллионов человек. Я видел пепел и боль, страх и удивление на лицах тех мумий, что раньше были детьми и матерями, женами и мужьями, друзьями и соседями, богатыми и бездомными. Что тогда было толку от вечности жизни или от ее неминуемой конечности? Все они поджарились в этот ничтожно короткий промежуток времени. Много ли это для нас – пятнадцать минут? Возлечь с женщиной? Испражниться? Позавтракать? Кто-то за это время успел срезать розы в саду, а кто-то сгореть заживо вместе со всеми, кого ты знал. Такими страшными были эти войны. Но политики твердили с экранов, что это крайняя мера, необходимость на пути осуществления мечты и желаний каждого живущего – долгого мира. Ложного пути. А мир все не наступал. Младенец при рождении первым чувствовал запах пороха и кострищ, а не вкус материнского молока.
Но ничего страшного в этом нет, ведь правда? Их одиннадцать миллиардов, не будет лишним проредить стадо и очистить место для себя. Так они думали – власть имущие. В руках единиц было богатство и власть над сотнями миллионов. Эти войны казались договорными. Мой отец был боксером, не самым лучшим, но все же он многое мне рассказывал. В том числе о договорных боях. Упасть в третьем раунде, лечь в пятом. Для них эта была забава – смерть. И деньги. Они тогда не знали, что дети перестанут рождаться. Что чрева матерей будут вынашивать мертвых детей. А те, что рождались… Иные… Они уже не были людьми. Эти твари, эти мутанты могли издавать только вой и сеять смерть. Когда они рождались, их матери практически всегда умирали. А те, что оставались в живых, сходили с ума, увидев то, что они произвели на этот свет. Потом иные стали плодиться меж собой, и вот их стада по числу уже ничем не уступали здоровым людям.
Но куда хуже политиков и богачей были ученые. В своей еретической страсти познать все тайны Бога, углубиться туда, где есть только Дьявол и его деяния, они копали так долго и так жадно, что забыли к чему все это может привести. Даже те открытия, что, казалось бы, должны принести пользу, стать для человечества панацеей, несли лишь тьму и смерть. Лекарство от рака – будем продавать его по такой цене, что простые люди просто не смогут его себе позволить. Открыта новая планета с неисчерпаемыми запасами природных ресурсов – исчерпаем! Новый термоустойчивый экзоскелет – на фронт! Новый вид транспорта – на фронт! Новый источник энергии, что позволил бы питать мегаполисы столетиями – сделаем из него оружие, и, конечно же, на фронт! Наука и природа подарили нам долгую жизнь, чтобы мы наблюдали за падением рода людского, не в силах что-то изменить. Или скорее думали, что не можем ничего изменить.
Познание человека жестоко. Оно алчно и слепо. Это изъян, что Бог не искоренил в людях. Но я видел этот изъян. Его видела наша Матерь. В том сгоревшем городе, склонившись над искореженными трупами детей в школьном автобусе, я дал клятву, что истреблю источник этой заразы в душах людей. И ты дашь эту клятву – так или иначе ты послужишь нашей цели. Это цель – благо для всех нас. Эта цель – Истинный Путь, который согревает в своих объятьях Матерь. Этот цель – плод, что она убаюкивает в своих руках.
Белфард больше не смотрел на клинок капеллана. Он жадно всматривался в лицо старика, силясь угадать, что сейчас произошло. То, что он сейчас рассказал, было откровением. Или ловушкой? Белфарду порой казалось, что вместо сердца у Калавия был сгусток голубого пламени, которое не сжигало его только потому, что оно омывалось кипящей кровью. Но все же этот рассказ был странным. Он не значился ни в одном из его жизнеописаний, хранившихся в библиотеке Ордена.
Такая откровенность удивила Белфарда. Не смотря на свою подозрительность, он был уверен, что капеллан говорит правду. Белфард пытался представить себя на месте Учителя, представить, о чем он думал и какие чувства терзали его душу в тот момент. От этой мысли ему стало неприятно. В отличие от других монахов, его всегда одолевали сомнения. Его мысли касаемо учений Ордена были двойственны. И у него это плохо получалось скрывать, о чем сам капеллан только что напомнил. Но ему также всегда казалось странным, почему Учитель предпочел костру избиения. Многие были убиты и за меньшие проступки. Однажды он сказал одному из учеников, что Превосходительство ему противен, и что называть этого мерзкого жирдяя свиньей будет оскорблением для настоящей свиньи. Это, конечно же, услышал капеллан. В тот день Калавий отвел его и того, ученика, с которым говорил Белфард, во внутренний двор и побил обоих. И все, что он сказал тогда, это «Держи язык за зубами». Причем в это момент смотрел он вовсе не на Белфарда.
Почему тогда он не отправил его на костер? Такой грех карается Сводом анафемой и смертной казнью. Но Белфард остался невредим, не считая сломанного ребра и униженного самолюбия. Всю неделю тогда он боялся доноса Морана. Так звали монаха, которому Белфард имел неосторожность высказать свои мысли. К счастью, этого не произошло.
Все в Ордене знали о напряженных отношениях Превосходительства и капеллана Калавия. Конечно, они никогда не выражали ее открыто. Но это прослеживалось в том, что Калавий до сих пор был капелланом, а не капитаном-инквизиторием, и в том, что капеллан очень редко говорил на своих уроках о Превосходительстве, в отличие от других учителей, которые видели в нем новую мессию. Даже их слава разделяла их – первый сыскал славу благочестивого святого, второй – фанатика и убийцы. Однако кровь на руках была у обоих, и неизвестно еще, кто в ней запачкался больше. Кровью и Плотью – таков выбор – и оба выбрали кровь.
Калавий вытряхнул трубку в чашу на столике. Было видно, что он изучал реакцию Белфарда на происходящее. Страх, удивление и странное восхищение – вот что чувствовал капеллан. Они повисли в воздухе, ими разило от ученика. Оба это знали. Белфарду вдруг пришла в голову идея, что этот разговор напоминает ему партию в шахматы. И раздумывал, как подвинуть свою фигуру в следующий ход, чтобы ему не поставили мат. Но чувство опасности постепенно покидало его. Да, Калавий определенно имел мотивом своего визита допрос. Но в этот раз целью допроса было не признание вины, а изучение реакции собеседника.
