– Я? – Взвизгнул Николай Яковлевич, его губы дрожали, глаза сузились и налились кровью. – Я защищал Ильича.
– Ты убил товарища?
– Он не был мне товарищем, не был, он хотел указать квартиру, где скрывается Ленин.
– Ты с Иваном ходил под пули.
– Это ничего не значит, – голос Алексеева перешёл на крик.
– Почему ты убил товарища?
– Я – большевик и хочу, чтобы вашу власть смела волна рабочих и крестьян
– Ты ведь не глупый человек, неужели поверил товару в яркой упаковке, предлагаемому тебе?
– Вы ничего не понимаете, – от горячности Николай Яковлевич нажал на спусковой крючок, и пуля ушла в окно, сам стрелявший испугался и чуть, было, не выронил из руки пистолет.
Кунцевич резко повернулся лицом к Алексееву, в руке Мечислава Николаевича в свете электрической лампочки блеснул пистолет и два выстрела слились в один. Первая пуля чиркнула по верху фуражки, вторая вошла в середину лба. Николай Яковлевич дёрнул назад головою и мешком опустился на пол.
– Зря, – только и сумел сказать Кирпичников.
– Ничего мы бы от него не узнали, кроме того, что Ленин мёртв.
– Получается, что вы правы. Мы только статисты в большой пьесе, где на главную роль претендуют маленькие наполеоны.
День угас и за окном, пришедшие на землю, тени превращались в непроницаемую мглу. Фонари оставались без надзора, и в права вступала ночь 25 октября 1917 года. Заседание II Всероссийского Съезда Совета рабочих и солдатских депутатов открылось во втором часу ночи. Правые социалисты вместе с эсерами получили большую часть голосов, большевики в полном составе не явились на съезд.
В этот же день Председатель Правительства получил неограниченные полномочия.
– Я вам говорил, – с порога произнёс Мечислав Николаевич, потрясая только, что вышедшей газетой, до того был взволнован, что забыл поздороваться с начальником.
Аркадий Аркадьевич с тёмными от недосыпа кругами под глазами и сам держал в руках серые листы газеты. В последнее время ощущалась нехватка бумаги, слишком много появилось печатных изданий, поддерживающих правительство и критикующих оное.
– Доброе утро, Мечеслав Николаевич!
– Простите, – приложил руку к груди пришедший, – совсем из головы вылетает, когда читаешь такие новости.
– Что вас так встревожило?
– Как что? Теперь наш орёл получил неограниченные полномочия, стал, так сказать, диктатором Всея Великия, Белыя, Малыя и остальных российских земель.
– Главное не получить, а воспользоваться, – тихо сказал Кирпичников.
– Вы полагаете, – начал Кунцевич, но не стал продолжать.
– Именно, полагаю и, мне кажется, мы стоим на пороге, как бы помягче выразиться, – Аркадий Аркадьевич взглянул на помощника и прикусил губу.
– Говорите, как есть, – усмехнулся Мечислав Николаевич.
– Непредсказуемых событий.
– Вы правы. Особенно от таких дифирамбов, – и он прочитал вслух, – «Керенский ‒ это символ правды, это залог успеха; Керенский ‒ это тот маяк, тот светоч, к которому тянутся руки выбившихся из сил пловцов, и от его огня, от его слов и призывов получают приток новых и новых сил для тяжелой борьбы».
Вечером того же дня случай занёс Кирпичникова на вечернее заседание II Всероссийского съезда.
Керенский с торчащими короткими волосами, неизменным серьёзным выражением на лице и морщинам на челе, выражающими озабоченность, стоял около трибуны, расставив ноги в стороны. Напоминал маленького Наполеона, держа левую руку за спиной, а правой размахивал, словно собирался дирижировать оркестром. Театральная поза и заученные паузы, в которых бесновались сторонники Александра Фёдоровича более походили на провальную пьесу откуда—то из провинции. Диктатор был в своём амплуа – артиста, напрочь лишённого способности к игре.
– Восемь месяцев прошло с тех пор, как родилась русская свобода. Ваши боли и ваши страдания явились одним из мотивов всей революции. Мы не могли больше стерпеть той безумной и небрежной расточительности, с которой проливалась кровь старой властью. Эти месяцы, я считал, продолжаю считать и сейчас, что единственная сила, могущая спасти страну и вывести ее на светлый путь, это есть сознание ответственности каждого из нас без исключения за каждое слово и каждое действие его. Тревога охватывает меня, и я должен сказать открыто, какие бы обвинения ни бросили мне в лицо и какие бы последствия отсюда ни проистекли. Идет процесс возрождения творческих сил государства, устройство нового строя, основанного на свободе и на ответственности каждого, и так, как дело идет сейчас, оно дальше идти не может, и так дальше спасать страну нельзя. Я хочу верить, что мы найдем выход из своего положения и пойдем вперед той же открытой и ясной дорогой демократического государства, скованного сознанием гражданского долга и твердой воли, и что все, что передали наши предшественники, всю нашу многовековую культуру, все, что дал нам русский гений, мы сумеем бережно донести и отдать Учредительному Собранию, единому хозяину Русской Земли. Но для этого нужно не только верить, но найти в себе желание действовать.
Не дослушав до конца выступление человека, наделённого диктаторскими полномочиями, Кирпичников вышел на свежий воздух. Стало противно и муторно то ли от патетических речей Керенского, то ли от пустоты в душе. Возникал один вопрос: надо ли служить далее, но самый главный влез вслед за первым – кому? Раньше можно было сказать – Отечеству, пусть не совершенному, но такому, какое есть. А теперь? Власти? Которая добилась того, чего хотела. Армии? Которой не нужны победы. Всяким там меньшевикам, большевикам, кадетам, эсерам и прочей шушаре? Которым нужна для удовлетворения собственных амбиций власть.
Аркадий Аркадьевич сунул руки в карманы пальто и пошёл прочь от этого осиного рассадника мнимого свободомыслия.
– Стой, – раздался над ухом голос, и начальника уголовного розыска обдало чесночным запахом и дешёвым табаком, в бок упёрлось что—то тупое. Кирпичников понял – ствол пистолета, – руки.
Аркадий Аркадьевич остановился и приподнял к верху руки.
– Учёный ужо, – осклабился грабитель, второй ловко прощупал карманы и достал из внутреннего кармана пиджака бумажник и рванул из кармашка жилета часы.
– Глянь, – сказал шаривший по карманам, – бочата—то рыжие с курицей.
– Потом посмотрю, а ты, дядя, иди своей дорогой и более нам не попадайся….
– А чё? – Усмехнулся второй. – Пускай попадается, вишь какой лопатник, – по толстому боку бумажника похлопал ладонью без мизинца, видимо, пострадал ранее. – Иди, дядя, иди, копи деньжата.
Кирпичников обернулся, никого позади уже не было.
Грабители скрылись в проходном дворе.
Стоило на минуту задуматься, потерять бдительность и вот тебе наказание. Аркадий Аркадьевич усмехнулся: «Надо же! Начальника бюро уголовного розыска, как какого—то штафирку, взяли и ограбили. И смешно, и грешно!»
Хмель не брал. Теперь Аркадий Аркадьевич только посмеивался над собой, хотя несколько часов тому было не до веселья. Ещё в марте начальник сыскной полиции Кирпичников предупреждал, что под амнистию попадут не только политические противники прежней власти, содержащиеся под стражей, но и уголовные элементы. Так и произошло. Налётчиков, бандитов, воров, оказавшихся на воле, сразу же окрестили в честь министра юстиции «птенцами Керенского». Теперь пожинаются плоды бездумного решения. Петроград наводнился преступниками, «малины» начали возникать не где—нибудь на окраинах, а в самом центре столицы и даже на Невском проспекте.
После второй рюмки водки нахлынуло чувство безнадёжности. Ловишь—ловишь преступников, но проходит немного времени, видишь их на свободе, и снова они занимаются прежним ремеслом, только более нагло и жестоко. На кой ляд тогда их ловить?
Февральскую революцию Аркадий Аркадьевич принял с энтузиазмом, с надеждой на то, что жизнь измениться в лучшую сторону. Исчезнет недовольство, появятся новые силы, чтобы задавить врага в его же логове. Ан, нет, народ стал злее, солдаты ротами и батальонами дезертировали с фронта, окончания войны не предвиделось. Устали крестьяне и рабочие воевать, хотелось им просто стать у станка и почувствовать, как подчиняется усталым рукам металл или пойти в поле за плугом. И сам, начальник уголовного розыска, не понимал, что хотят власть предержащие? Одни лозунги и никаких конкретных дел. Вот сейчас не стало большевистской верхушки, но они же было в таком меньшинстве, что не играли особой роли на политической карте страны. Но в то же время, как грибы растут новые партии на окраинах бывшей Российской Империи. Кто бы мог предположить, что Финляндское Княжество потребует самостоятельности, кавказский, малороский и туркестанский края заговорят об автономии. Трещит государство по швам, а в столице собрались говоруны.
