Валя со скалкой в руке прирастает к полу, а ее мама грозно сдвигает темные брови.
– Не от Степана? – Некоторое время она молчит, глядя перед собой, а потом продолжает: – Вот что, дорогуша, я тебе скажу – либо не слушай Сергиенок, либо забывай дорогу к моей калитке.
– Сергиенок? – Лицо золовки покрывается малиновыми пятнами. – А при чем тут они? Все об этом говорят. И… если посмотреть на Валю…
– Куда посмотреть? – Мама прищуривается, откинувшись на спинку стула и скрестив руки на груди.
– На нее. – Золовка тычет пальцем в Валентину.
– И что?
– А то, что Валька твоя, – гостья уже не косится на Валю, а смотрит на нее смело, с вызовом, – от жида! – Золовка быстро захлопывает рот и будто раздувается изнутри, как жаба, пуча глаза. – Откуда у нее такие волосы, а? Черные да кучерявые.
Валя готова вцепиться родственнице в седые патлы, но мама жестом останавливает ее, спокойно убирает из-под носа гостьи тарелку с котлетами, картофельным пюре и подливкой и так же спокойно ставит ее на другой край стола. Поглаживая ладонью клеенку в яблочках и клубничках, женщина тихо произносит, почти шипит:
– Пошла вон отсюда, и чтоб я тебя больше не видела!
Золовку эту они, конечно, еще не раз видели. Видели и тех, кто сплетню в мир выплюнул, – семью Сергиенко, но жить-то надо… Говорят, что в селах люди добрее, чем в городе. Может, оно и так, но село – это большая семья, а семьи бывают разные. Однако даже самая никудышная, исполненная ненависти, насилия и унижения, напичканная упреками, подозрениями и тайнами, примет чужака с улыбкой и распростертыми объятиями. Уходя, он унесет в сердце тепло и трепетное умиление, не подозревая о том, что перед ним разыгрывали спектакль, потому как сельский житель – великий актер и отличается завидным терпением. И таким его сделало село. Иначе сойдешь с ума или убежишь к черту на кулички. Да и как не сойти с ума, если видишь своего врага каждый день, и не раз, будь то ненавистная кума-сплетница, бывший муж-изменник или сварливая теща? Как сохранить рассудок, если каждый день видишь виновных в смерти своей жены и ничего не можешь сделать? Ни-че-го, хотя и знаешь, что это они своими языками загнали ее в гроб, медленно, упиваясь долгой агонией ни в чем не повинного человека. Потому и клубятся в чистеньких хатах, окруженных вишневыми садами, грибными лесами и зарослями малинника, молчаливость до зубовного скрежета и терпимость. И наружу эмоции выпускают в двух случаях: на свадьбах и на похоронах. Вот уж где можно напиться и набить врагу морду! А если надраться до чертиков, то и ножиком недруга пырнуть, чтобы уже наверняка с ним не встречаться: ты в тюряге, а он на том свете зябликом чирикает…
Пока Рома и Валя встречались, Рома, парень крепкий, жилистый и смелый, по-своему, по-мужски, поговорил с некоторыми особо языкатыми насчет Валиного происхождения, и языки эти спрятались туда, куда он им посоветовал. Но это не означало, что сплетники замолчали навсегда – молчат только покойники. В конце лета Рома и Валя решили пожениться. Свадьба была скромной: Валюшина мама, родители Ромы, баба Рая и свидетели. Расписались в райцентре, в загсе, посидели в кафе и тем же вечером укатили на Азовское море.
– Не буду я кормить сволочей, обзывающих мою доченьку жидовской мордой, – ответила Валина мама на хлесткое, брошенное на улице, через плечо замечание золовки, что, мол, нехорошо без свадьбы, без застолья, это, понимаешь ли, неуважение к родственникам и соседям, и вдогонку добавила: – Вам бы у жидов воспитанию поучиться!
Фраза эта озадачила селян – выдала себя Валина мама или просто так ляпнула? Просто так ничего не бывает, решили самые неугомонные, и, пока Рома и Валя нежились на горячем песке, селяне вычислили, кто конкретно является настоящим отцом Вали, – еврей, директор школы, ведь Валина мама работала в районной школе учительницей начальных классов.
Рома и Валя вернулись с моря и сразу же занялись важным делом: пристроили к домику Валиной мамы две комнаты, большую кухню и ванную с туалетом, соорудили Рексу Первому, удивительно доброму и уже старенькому ретриверу, новую будку и спокойно зажили в ожидании первенца.
Инночка родилась маленькой, худенькой – ну чистый цыпленок, только вместо клювика носик торчит. Вот этот носик, да еще тоненькие кривые ножки с выпирающими коленками и утвердили в селянах веру, что дед Степан отбыл на небо рогоносцем. С возрастом ножки выровнялись, на носике появилась симпатичная горбинка, как у Степана, но сельскую легенду это, конечно, не поколебало, потому как с годами волосики у девочки из светленьких стали темненькими, да еще закучерявились.
Инночка пошла в школу и с первого дня подружилась с мальчиком, который жил на улице за кладбищем. Сашка был белобрысеньким, худеньким, застенчивым, с добрым веснушчатым лицом и с рождения болел ДЦП. Он ходил без посторонней помощи, но загребал землю ступнями, немного тряс головой, говорил медленно, а когда писал, то указательным пальцем левой руки подталкивал кончик ручки или карандаша, которые держал в правой. Дружили Инночка и Саша крепко, везде ходили вместе – он встречал ее у ворот, и они шли в школу. После школы возвращались домой к Инне или к Сашке, обедали, делали уроки, потом гуляли. Инночка стригла Сашу – у нее хорошо это получалось. Если всем классом ехали в город на экскурсию, то и там Инна и ее друг были вместе. Стали постарше – вдвоем в город мотались: то пролески продавать, то груши-яблоки, то малину. (Сашка уже меньше ногами землю загребал.) Продадут – и в кино, зоопарк, на аттракционы. Родные Сашки в Инночке души не чаяли, да и сельские дети над ним не издевались – боже упаси, старшие тут же задницу надерут. В селе, в отличие от города, к Сашке относились с состраданием, он был кем-то вроде местного юродивого, а в городе его могли толкнуть, бросить вслед «какого черта шастаешь тут, калека?!». Но вот над Инной селяне потешались:
– С твоим носом тебе только с Сашкой и жить.
Инна, конечно, расстраивалась из-за носа, плакала, в зеркало смотрела с отвращением, пока Сашка не положил одной фразой конец ее страданиям.
– Ты самая красивая девчонка в мире, – сказал он, и душа Инны успокоилась, а на Сашку она с того дня смотрела другими глазами.
Эти глаза говорили, что лучше его на свете нет.
Жизнь потекла дальше, но не очень счастливо – с Валей начало что-то происходить: прежде улыбчивая, веселая, она вдруг стала ворчливой, недовольной, даже на Рекса орала. Все ей было не по душе – и ходил Рома не так, и сидел не так, и ел некрасиво, и одеться не умел. А однажды собрали гостей на Валин день рождения, и Рома нечаянно рюмку перевернул. Она ударилась о тарелку, и мало того, что разбилась, так еще и залила вином новую скатерть. Как же Валя на него кричала: и «безрукий», и «дурак», и «от тебя все напасти». Селянам неловко стало, начали утешать Валю, мол, черт с ней, со скатертью, цена ей три копейки и рюмке полкопейки, перестань… Но она не перестала. Закончилось тем, что люди разошлись по домам. Как только за последним гостем закрылась дверь, Валя накинулась на Рому с новой силой – он такой-сякой и она его видеть не может. Инна слушала и не понимала – почему это мама папу видеть не может? Он добрый, внимательный, всегда в хорошем настроении. Раньше всех встает, Рекса покормит, корову подоит, завтрак приготовит, маму разбудит, на работу проводит – она в сельсовете секретарем работала, – Инну в школу отправит, бутерброды в портфель сунет. С работы бежит домой, обед готовит, в огороде управляется, помогает дочке уроки делать.
– Мама, зачем ты так говоришь?! – воскликнула однажды обескураженная Инночка. – Все это неправда!
И получила от матери пощечину:
– Заткнись, дура!
Рома схватил дочь под мышки, выставил на веранду и дверь плотно закрыл. О чем родители говорили, Инна не знала, но отец вышел из дома бледный.
– Папа, папочка, – кинулась к нему Инна, обняла, – я тебя очень люблю! Ты самый лучший!
– Я тоже тебя люблю, моя хорошая, – а сам болезненно морщится и пальцы к виску прижимает.
