- Эй, Петрович! Ты чего это? Ну-ка, очнись!

Майский бил Круглова по щекам, Юля с Иваном бросились к Рогозиной, кто-то уже вызывал «Скорую»…

- Серёжа! Нужно её быстро в реанимацию! Очень плоха, минут двадцать есть!

====== Ты или я. ======

[iТы или я[/i]

«Минут двадцать есть» – простая фраза. Да и треть часа – совсем короткий отрезок времени. Только кто мог знать, что за него случится…

[i]Семь минут.[/i]

Бешеная гонка до Москвы – не на машине, на вертолёте. Воздух толчками входит в лёгкие, комок страха физически ощутимо пережимает горло. Галя почти не дышит, лежит на белой каталке, опутанная сетью трубочек, проводов и капельниц. Из вены торчит катетер. Над ней – суетливые, сосредоточенные, бледные медсёстры.

Облака за окном рябят ночным дождём. Ветер, шум, треск лопастей смешиваются и ввинчиваются в опустошённый мозг. Пульс редкий.

[i]Восемь минут.[/i]

Прилетели. Посадка на крыше Главного клинического госпиталя МВД. Ещё не улеглись воздушные волны, а санитары, бережно держа носилки, уже выпрыгнули из вертолёта. Где-то в дождливой темноте распахнулась дверь, вспыхнул нестерпимой белизной приёмный покой. Бесконечные коридоры… Вместе с санитарами и группой врачей Галя исчезла за стеклянной матовой стеной. Кто-то – видимо, Майский, – пытается оттащить от входа в операционную.

60 ударов в минуту.

[i]Десять минут.[/i]

Из операционной выбегает сестра в сбившемся халате. Несколько терминов на латыни, брошенных фельдшеру, – и они вместе торопятся прочь.

- Что случилось? Что с ней? – яростно, громко, отчаянно…

- Ведите себя прилично, гражданин! Вы ей кто? Муж? Родственник? Нет? Тогда обратитесь за информацией на рецепшен.

- Убери руки, Серёга!

- Стой, Петрович! Стой! Куда ты собрался?

- Мне… надо… её видеть!!!

- Сестра, дайте успокоительного! – Майский, сам не находя себе места, суёт в руки Круглова стакан воды. – Подожди, Петрович, всё будет нормально, всё будет нормально!

57 ударов в минуту.

[i]Одиннадцать минут.[/i]

Всё в тумане. Чьи-то лица. Голоса. Руки, трясущие за плечи.

- Родственники в Москве есть? Отец? Где он? Нужна срочная пересадка костного мозга.

Круглов поднимает голову, отрешённо смотрит на врача.

- Нет её отца в Москве. Неизвестно, где он. Вчера – не поверите! – сбежал из плена.

Кажется, доктор подумал, что Круглов не в себе. Начинает выспрашивать о том же у Майского. А Серёга-то тем более не в курсе, где сейчас Галин отец. Он же ничего не знает… А почему, собственно, именно отец?..

- Я могу быть донором? – вопрос вырывается даже прежде, чем успевает оформиться в мозгу. Хирург задумчиво глядит в лицо. Потом смотрит на часы. Склонив голову набок, говорит:

- Ваш костный мозг может не подойти. Кроме того, для периода реабилитации донора требуются специальные медикаменты. Их подбор нуждается в длительном исследовании. А времени у нас в обрез.

- Не тяните! Я могу стать донором или нет?

- Можете. Но, повторяю, без правильно подобранных лекарств операция может иметь для вас летальный исход. Если вы согласны, мы рискнём, но шансы на успех ничтожны.

Согласен ли он? Разве может встать такой вопрос? Особенно после того, что сделала Галя?

50 ударов в минуту.

[i]Тринадцать минут.[/i]

Кварцевый свет операционной режет глаза. То, что это может быть последний свет в его жизни, даже не приходит в голову. В голове вообще нет ничего, кроме единственной мысли о Гале. Гале, которая, угасая, лежит где-то за клеёнчатой перегородкой.

Тёплая игла вонзается в кожу, по телу разливается тяжёлая сонливость, и Круглов уже не видит, как блестит, отражая серебряные звёзды, острый скальпель…

49 ударов.

[i]Пятнадцать минут[/i].

В операционной колдует бригада высококлассных медиков. Часы беспощадно тикают в огромном белом холле. Майский нервно ходит из угла в угол, ожидая результатов анализов. Если они потеряют ещё и Колю…

Валя тихо плачет, уткнувшись в плечо Тихонова. Иван бессмысленно смотрит на портрет Пирогова, висящий напротив. Рядом, на диване, сгорбилась Юля. Лисицын остался в Крюкове – разбираться с похитителями…

40 ударов в минуту…

[i]Восемнадцать минут.[/i]

Двери операционной распахиваются, выкатываются носилки, спешат врачи… Никаких объяснений. Единственные выхваченные из страшной толпы слова – клиническая смерть.

И спокойное, спящее, почти счастливое лицо Рогозиной.

120 ударов в минуту.

[i]Девятнадцать минут.[/i]

Валю унесли в ординаторскую – потеряла сознание. Пошатываясь, туда же пошёл Майский. Иван даже не пошевелился – так и смотрел, не отрываясь, на Пирогова.

100 ударов в минуту.

- Отторжение костного мозга. Новокаин, три кубика!

- Пульс учащённый. Пятнадцать секунд.

- Разряд! Время!

- Двадцать две секунды. Пульс – 115 ударов в минуту.

- Давление?

- 140 на 100.

- Парааминобензойную кислоту, внутривенно! Пульс?!

…

И полторы минуты – этот страшный сон.

[i]Двадцать минут.[/i]

- Эритроциты в норме. Пульс – 81 удар в минуту.

- Всё. В реанимацию. Морг отменяется, господа! – и с усталой, серой улыбкой главный хирург стягивает маску с вспотевшего лица. – Кто она хоть?

- Полковник Рогозина, глава ФЭС.

- Вот те на! Давненько хотел познакомиться, да только не так, конечно! Как там у донора дела?

- Пока ещё жив…

[i]Пока ещё жив.[/i]

[iТы? Или я?[/i]

====== Только Чудо. ======

Утро узкими лучами прорывалось сквозь набрякшие дождём тучи. Хирурги Главного клинического госпиталя МВД дремали после бессонной ночи: две операции, и обе – на грани смерти.

За первую пациентку уже не беспокоились – явная положительная динамика, требуется только время для реабилитации. Возможно, всё обойдётся минимальными последствиями, курс лучевой терапии – и можно отпускать домой.

Зато второй – донор, – вызывал серьёзные опасения. Когда человеку за пятьдесят, настоятельно не рекомендуется использовать его костный мозг для пересадки. Но на пятьдесят он не выглядел, а минувшей ночью было некогда выяснять подробности – речь шла буквально о секундах. Возраст, однако, всё-таки брал своё: состояние тяжёлое, основные показатели ниже нормы, в сознание не приходил вот уже несколько часов… Если в ближайшие сутки количество эритроцитов в крови не повысится, наступит кома. Замедленная полусмерть.

*

Вокруг разлитыми чернилами болталась слабая темнота. В ушах ещё звучал тонкий, резкий и острый выстрел. В ладони – ощущение холодной, тиснёной рукоятки пистолета. Голова тяжёлая, невероятно тяжёлая. И невнятные мысли бьются, путаются и дробятся, захлёстывая сознание. Мысли. «Мыслю, следовательно, существую» – слова сами собой пришли на ум, как нельзя кстати. Существую… Живу… То есть не умерла?

Ничего не помнилось, кроме сухого щелчка затвора.

Холодный металл. Горячие руки. Чужие руки. Жаркие, жгущие, солёные слёзы. Поцелуй.

Это предсмертный бред? Или снится? Или это… было на самом деле?

Попыталась пошевелить рукой. Рука повиновалась. Ладонь к лицу. Длинные пальцы, а сквозь них просвечивают светло-салатовые стены и окно, запруженное облаками. Где я?

Безучастный взгляд бродит по потолку, спотыкаясь на трещинах и выбоинах. Жива или не жива? Совсем неинтересный вопрос, потому что ничего нет в памяти, за исключением этого поцелуя. Кого я целовала? Когда? Я его люблю?..

Шум откуда-то сбоку. С трудом поворачиваю налитую свинцом голову. Оказывается, это дверь открылась. На пороге – мужчина и женщина.

Мужчина накачанный, привлекательный, но довольно необычной внешности. Высокий, одет подчёркнуто небрежно, длинные волосы перехвачены резинкой в хвост. На плечах – наспех накинутый халат.

Женщина тоже симпатичная. Немолодая уже, но выглядит хорошо. Светлые волосы, приятное лицо, стройная. Как и мужчина, в халате.

Оба вошедших чем-то встревожены, у обоих – круги под глазами, усталый вид. И им явно что-то нужно от меня. Это пробуждает лёгкое любопытство, и я приподнимаюсь на локте, вглядываясь в своих посетителей. В памяти, непонятно откуда взявшись, царапаются тёплые, полузнакомые картины: кабинет со стеклянными стенами, помещение с двумя огромными шкафами-холодильниками, пропахшее борной кислотой, – кажется, морг… Круглый стол с компьютерами, что-то вроде буфета…