Иришка уже видела: выходит к ним и напрямик высказывает все, что за эти дни передумала, что в душе накипело. Но ведь так она подведет Коляньку и не удастся схватить обоих, когда они приплывут. И все-таки Иришка вышла из-за угла и быстро, точно торопясь куда-то по своим делам, прошла близко от парней, свернула в ближайший переулок и чуть не бегом устремилась к водохранилищу. Сердце теперь колотилось под самым горлом, икры как будто резиной стянуло. Она спустилась по тропинке к лодке, села на борт и опустила ноги, не разувшись, в теплую прибрежную воду.

И все-таки успела заметить, как помертвел Колянька, успела заметить, что у высокого парня водянистые глаза и маленький капризный рот с выпяченной нижней губой. Не знай она, что сделал этот парень с Мартой, может быть, глаза его и рот показались бы не такими, но сейчас, честное слово, было в уголках губ что-то скверное.

Видимо, это и есть Гришка, а Биллом себя называет долгогривик. Вообще-то смешно: чего это мальчишки так хотят походить на девчонок — волосы отпускают, губы помадят, веки, ресницы подкрашивают? Неужели не понимают, как это противно! Что у них в голове происходит?

Она поболтала ногами в воде и обернулась: Колянька спускался к лодке.

— Во сумасшедшая, — сказал он, переводя дыхание, — чуть не засыпала меня! Ладно, до них не дошло. — Он утерся рукавом. — Ты хоть боялась когда-нибудь чего-нибудь?

— Темноты боялась.

— Люди страшнее. — Колянька долго проглатывал что-то, а потом отвернулся и принялся разматывать цепь.

«Почему так сказал Колянька?» — размышляла Иришка, коротая время рядом с Петькой и Сильвестрычем, высматривая в сумеречном свечении водохранилища знакомую плоскодонку. Ведь Колянька к чему-то готовился, решал про себя что-то, это Иришка чутко уловила и теперь все больше и больше беспокоилась.

Сильвестрыч попросил толкнуть его, если что, и, подтянув ноги к животу, положив под щеку свою знаменитую шапку, затих. Петька, позевывая, почесывал комариные укусы, томился: не привык бездельно провожать время.

— Ты на покос с нами пойдешь? — спросил он Иришку. — Сено ворошить?

— Зачем спрашиваешь?

— А у нас осталась бы жить? — Петька даже привстал: по-видимому, этот вопрос не сейчас придумался.

— Зачем, Петя? — серьезно ответила Иришка. — Я ведь городская. Только вот иногда у вас это вроде ругательства.

— Бывает. Наверное, от зависти. Да, видно, не в том дело… — Петька пошевелил руками, подыскивая еще слова, но ничего не добавил. — А Володька сейчас дрыхнет. Ему, кроме работы, остальное так себе… Уж такой спокойный, все заранее знает.

— Ты бы тоже поспал, тебе утром на работу.

— Пока работы немного. Давай лучше ты.

— Я все равно не засну. И рассвет хочу посмотреть, в городе его не увидишь.

— Да чего смотреть, дело обыкновенное: светает — пора вставать.

— Ну, а если можно не вставать?.. У нас в классе девочки вообще не знают, когда день начинается, — пожала плечами Иришка. — Их ни в какой поход не вытащишь…

— А ты с кем-нибудь из парней дружишь? — опять привстал Петька и отвернулся, хотя Иришка все равно бы не разглядела, как он покраснел.

— Со всеми в нашем классе дружу. У нас хорошие ребята.

— Я, пожалуй, вздремну, — сказал обрадованно Петька и стал устраиваться поудобнее.

Иришке сделалось скучно: оказывается, Петьке совсем неинтересно было слушать о том, какие в ее классе девочки и мальчишки. А вот Коляньке интересно. Когда переправлялись через водохранилище, он спросил:

— У вас все такие?

— Какие? — не поняла Иришка.

— Настырные! Да вы, наверное, все храбрые, потому что там на каждом шагу то милиция, то дружинники.

— Я их как-то никогда не замечала! — удивилась Иришка.

— А я вот стал замечать. — Колянька приналег на весла, под рубахой выпукло обозначились мускулы. — И еще забавно: впервой в жизни, — он даже приостановился, прислушиваясь к значению этих слов, — впервой я разговариваю с девчонкой… вот так, на равных…

— Попробуй-ка с нашими девчонками не на равных. Высмеют так, что целый месяц красным ходить будешь, — расхвасталась Иришка. — У нас девочки, ты знаешь, какие!..

— Расскажи! — оживился Колянька. — Какие, какие?

Иришка встрепенулась было, но вдруг поняла, что ничего особенного она припомнить не может. Только пообещала:

— Как-нибудь в другой раз.

И вот она пожалела, что не поговорила с Колянькой по-настоящему, хотя и не представляла, как по-настоящему говорят. Петька и Володька стали для нее почему-то ни капельки не интересными, она видела глаза Коляньки, такие, как будто он хотел услышать необыкновенную сказку. А потом они опять затревожились, заметались по воде, и он перестал на Иришку смотреть.

И чего она за него так волнуется? Ведь совсем недавно Коляньки для нее не существовало, совсем недавно она готова была выцарапать ему глаза, ну да, выцарапать… И вот теперь словно бы отвечает за него перед кем-то, от кого-то хочет его защитить, уберечь!

Стеклянно пискнула птица, чуть ворохнулись листья на черемухе, спеющей над ложбиною, прохлада защекотала щеку, водохранилище погрустнело, как это обычно бывает на больших реках в предрассветный час. Колянька не приплыл.

Они так же могли ждать его и в ночь на воскресенье, и еще долго-долго, если бы на другой день какая-то из переправившихся поселковых женщин не сообщила тетке Евдокии, что в канаве нашли Коляньку Мокеева, чуть не на смерть убитого.

— Ну, теперь все, — сказала тетка Евдокия и велела Сильвестрычу готовить лодку.

В ее распоряжении была добрая казанка с подвесным мотором, который хранился у Сильвестрыча в чулане. Получив приказ бригадира, Сильвестрыч надел фуражку с «крабом» — подарок пристанского шкипера, взвалил мотор на плечо и, приседая от тяжести, спустился к заливчику, где стояли на приколе лодки сельчан и дачников. Пока он прилаживал мотор, востроглазая Нюрка разбудила Иришку. Конечно, весь разговор тетки Евдокии и женщины из поселка она подслушала, но перед Иришкою не тараторила, как обычно, а только испуганно повторяла:

— Убили его, убили…

Иришка легла на рассвете, когда каждый зарождающийся звук будто выделен наособицу, и долго прислушивалась к голосам, звяку ведерных дужек, квохтанью куриц, лаю собак. Она лежала на раскладушке в стайке — прежде здесь держали поросенка, потом отец вычистил все, перестлал полы, расширил окошко, обшил досками стены и оклеил обоями, за обоями шуршало, будто кто-то пересыпал песок, а стекло обшаривал комарик и возмущенно зудел. Постепенно звуки поплыли, смешались, и Иришка крепко разоспалась. Теперь на щеке был рубец, лицо чуть припухло, она глядела на Нюрку, плохо соображая. Но мигом пришла в себя и через несколько минут, не успев сказаться бабушке, уже бежала к лодке, за нею еле поспевала Нюрка и ковылял Тузик.

Сильвестрыч вставлял весла в уключины, чтобы маленько отогнать казанку от берега, тетка Евдокия сидела на скамейке, держа на коленях клеенчатый портфель. Иришка с разлету толкнула нос казанки, буравя ногами, воду, влезла на него и села; с мокрых босоножек текли струйки.

— Ну, партизан, — только и сказал Сильвестрыч и стал пробираться на корму, к мотору.

— Ты чего это? — воскликнула тетка Евдокия. — Ни «куда», ни «здрасте»!

— Я с вами к Мокеевым. Я знаю, где он живет! — Иришка выпрямилась.

— Ну и партизан, — опять проговорил Сильвестрыч и дернул шнур-заводилку.

Мотор запыхтел, закашлялся и завинтил воду, передавая лодке мерное дрожание. Ветер забросил Иришке волосы на глаза — она в спешке забыла панамку, — и говорить стало невозможно. Лишь когда причалили и Сильвестрыч остался на моторе, а тетка Евдокия, пригласив кивком Иришку, зашуршала подошвами по галечнику, Иришка в нескольких словах рассказала о своей разведке. Она так и считала, что ездила в разведку.

— На разведку, — осуждающе повторила тетка Евдокия. — Да ведь мог этот Колянька погубить тебя, понимаешь?

— Не мог, — убежденно сказала Иришка, — не мог, он не такой.