Полковник достаёт из сумки два пакетика с кофе и…

— Галина Николаевна! Да ладно? Лапша?

— Я думала, ты её любишь.

— У вас устаревшие стереотипы. У вас слишком шаблонное мнение обо мне, — с неожиданной для себя горечью морщится Тихонов. — У вас — и у всех этих авторов, что пишут о нас фанфики. Космополит, хакер, вечно неприкаянный, вечно влюблённый… Спорим, об этом было абзацем выше? Они — ладно… Но вы! Вы! Мы знакомы тринадцать лет. Чуть меньше полжизни. Уж вы-то знаете меня как следует! Зачем же эта лапша? Я бы нормально поел. Не бутерброды, не кофе, а нормальную человеческую еду — как вы готовите дома.

— Как я тебе по-человечески приготовлю, когда за нами хвост? — ворчит полковник.

— Да ладно, что вы маску держите, тут нет никого, — он проводит ладонью по волосам, вопреки обыкновению стараясь пригладить, а не растрепать. — Или, думаете, жучки?

Рогозина кивает. Иван пожимает плечами. Есть жучки или нет — он давно научился контролировать речь на автопилоте.

— Ладно… Я голодный, честно. Так что дошик всё-таки очень кстати. Но если хотите, я могу метнуться в магазин — вроде бы через дорогу я видел «Ленту» или «Дикси»… В крайнем случае, всегда есть доставка.

— И это говорит человек, который заставил меня выбросить телефон! Доставка — лучший способ засветить местоположение, — иронически отзывается Рогозина.

— Мне кажется, вы всё-таки знаете что-то об этом хвосте, — хмыкает программист, глядя, как следом за пачкой быстрой лапши Рогозина вынимает из сумки бульонный кубик и две пластиковых вилки. — И успели неплохо подготовиться… А чайник тут есть?

— Чайник есть, приборов нет, — отвечает она, игнорируя его намёк и красноречиво поднятые брови. — Это квартира одного моего старого знакомого… Очень давнего. Можно сказать, я знаю его с рождения.

— Слишком явный намёк, Галина Николаевна, — едва различимо бормочет Тихонов, устраиваясь на старом скрипучем стуле с полукруглой спинкой. Крошит в чашку бульонный кубик.

— Рано, — морщится она. — Лучше в кипяток, так вкуснее.

— А я всегда заливаю сверху.

— Ну как хочешь…

Они уничтожают нехитрый ужин в полном молчании. Подобрав последний кусок, Тихонов ощущает, что голоден почти по-прежнему. Но, возможно, это пустота иного рода…

— Будешь?

Она вынимает шоколадку — МаксФан, он обожает эти громадные плитки с мармеладом и взрывающимися шипучками, — и, разломив, вскрывает обёртку.

— Само собой.

Жаль, но кофе кончается слишком быстро. После него — как повелось с самого основания ФЭС, — приходит время объясниться.

— Галина Николаевна, что теперь?

— Ждать.

— Сколько? Чего?

— Ванька, а можно, завтра? — спрашивает она, откидываясь на спинку стула. — И можно, я посуду на тебя оставлю? Я очень устала. Правда.

— У вас отпуск, — напоминает он с плохо скрытыми укоризной и страхом.

— От-пуск… — Рогозина произносит по слогам, словно смакуя. — Мне не скоро светит отпуск по-настоящему…

И тут до него доходит.

Это не отпуск, совпадение не случайно.

И эта квартира, так кстати оказавшаяся в пешей доступности, — тоже. И одна пачка Доширака. И два пакетика кофе — скорее всего, она хотела выпить один вечером, а второй — с утра.

Одним словом, Рогозина рассчитывала на одного. Он снова оказался лишним.

***

Когда Иван заканчивает с посудой, на крышах домов напротив давно лежит густая ночь. Оранжевые фонари перемигиваются с редкими самолётами — здесь они летают очень низко, где-то рядом Шереметьево; он так и думал.

Рогозина в комнате по соседству, но программисту кажется, что он один во вселенной.

Интересно, это действительно старая квартира её отца или просто очередное секретное убежище?..

Завинтив кран потуже, Иван меряет шагами кухню. На полках и подоконнике причудливо смешались Советский Союз, современность и зарубежье. Маленькая кофейная мельница, наверняка родом из Европы, откуда-нибудь из Брюгге; деревянная доска с нарисованной девочкой в колпачке-колокольчике; потрескавшиеся табуреты и пустые трёхлитровые банки в углу под окном.

Блестящий новенький радиоприёмник с крохотными датчиками и мигающим алым огоньком — таких не выпускают уже лет пятнадцать… Наверняка настроен не на простые волны.

Но до чего хочется музыки или речи. Хоть чем-нибудь нарушить эту тишину.

О том, что за стеной разбирает диван Галина Николаевна, он старается не думать.

Щёлкает кнопкой, поворачивает тумблер громкости и настройки. Сквозь шипение угадывается что-то тоскливое, с хрипотцой. Иван филигранно подкручивает тумблер ещё на четверть градуса.

…Скучая бесцветным днём,

Я был так наивно прям,

Надумав сыграть с огнём.

Он слушает песню до дна, досуха, до последнего аккорда, вглядываясь в беззвёздное небо, расчерченное фонарями. Осторожно выключает радио.

— Галина Николаевна… Не спите?

— Уснёшь тут. Так, дремлю…

Она, по-прежнему в футболке и джинсах, устроилась на диване. Рядом с квадратной полосатой подушкой непрерывно вибрирует телефон — другой, не тот, что он выбросил. Тихонов понадеется только, что у этой трубки нет привязки к личным данным полковника. Но она машет рукой — не обращай внимания, — и накрывает мобильный подушкой.

— Не хотите курить?

— Хочу ужасно. Но с собой нет.

— Так я всё-таки метнусь до магазина?

— Да они закрыты уже все…

— Я найду.

— Только быстро. Я тебя прошу, не заставляй меня нервничать.

Кажется, она сама готова рассмеяться этой нелепой фразе.

— Уж как получится.

Но, когда он возвращается с пачкой Ричмонда, она уже крепко спит и даже не слышит, как он с грохотом задвигает дверную щеколду и тихонько ругается, ободрав кожу.

Какова вероятность, что та песня попадётся вновь?

Иван распахивает кухонное окно и выпускает в начинающийся дождь первый клуб дыма.

…Тех, кто сводит с ума

Без улыбок и слов,

стоя рядом и глядя

в окна небес,

кто вливает дурман

без вина и цветов,

отравляя без яда

хрупких принцесс.

Нет, она давно не сводит его с ума; теперь, столько лет спустя, это уже откровенная графомания — не в его и, тем более, не в её возрасте заводить такие романы. И всё-таки… всё-таки… всё-таки…

***

Он просыпается так рано, что вокруг ещё клубится серая мгла. Воздух душный и влажный.

У окна — тёмный высокий силуэт; память, как всегда, приходит мгновенно.

— Галина Николаевна?

Прошло меньше суток с тех пор, как он ждал её на автобусной остановке. Что же изменилось, что же такого подсыпали в воздух, что всё кажется совсем другим?..

— Собирайся, — напряжённо, не обернувшись, просит она. — За мной скоро приедут. Тебе не нужно оставаться здесь.

— Кто? — он уже оправляет футболку, ерошит волосы. Ещё секунда — и кеды зашнурованы; он готов идти дальше.

***

Иван смотрит на полковника снизу вверх: она, сгорбившись, сидит в старом скрипучем кресле. Он — на подлокотнике рядом; пыль старой обивки лезет в нос, он на автомате трёт нос, но Рогозина перехватывает измазанную грязью руку. Тихонов резко вскидывает голову, а потом на лице медленно, очень медленно проступает понимающая, последняя улыбка.

— Ладно, — наконец выдыхает она, хлопая ладонью по пыльному бархату. — Пора. Ты отправляешься домой — или в офис, как захочешь. Я тебе больше не начальник, можешь делать, что хочешь, не оглядываясь на меня…

Он смотрит на неё выжидающе, никак не реагируя на очевидные фразы.

— Ладно, — повторяет она. — Я еду в закрытый институт. ФЭС была временным этапом. Мне нужно было набраться опыта особого рода — его могла дать только такая контора, как ФЭС. Кураторов Службы, кстати, назначали как раз оттуда… Я попала туда сразу после того, как закончила Академию МВД. Закончила не блестяще — вот и сослали… Кто же знал, что наш институт так взлетит, и я — вместе с ним. Но за десять лет я прикипела к Службе… И сейчас сложно. Очень сложно, Ванька. Иногда думала, надеялась: вдруг забыли? Вдруг оставят в покое? Нет, не меня. Не меня. Неделю назад пришёл приказ. Так что уже сегодня я буду не в Москве. И на связь смогу выходить не чаще, чем раз-два в неделю. У меня накопилось слишком много незавершённых дел, первое время придётся заниматься ими, так что когда дозвонюсь до тебя… не знаю. — Рогозина говорит рублено, сухо, но последние слова произносит медленно и шёпотом. Потом добавляет, совсем тихо: — Если, конечно, ты захочешь.