— Не подскажете, это школа семьсот десять?

Тихонов пожимает плечами, Рогозина мотает головой и смеётся:

— Не местные!

Таксист проезжает, но опять тормозит на светофоре. Они догоняют машину, и Тихонов, сверившись с картой, всё-таки отвечает:

— Да, эта семьсот десятая!

Водитель кивает и разворачивается, чуть не наезжая на газон. Местные бабки разражаются руганью. Рогозина проскакивает по узкому дощатому настилу и вырывается вперёд, задорно оглядываясь на Ивана. Тот щурится:

— Ах так? А карта у вас есть?

Она не отвечает и мчится вперёд… Тихонова, который пытается её догнать, обдаёт широким клином брызг: ни он, ни она не заметили глубокую лужу прямо на съезде с настила.

Они въезжают во двор старого общежития — он машет рукой, прося притормозить. Перед хлипким шлагбаумом курят студенты; в глубине двора — светящаяся и обшарпанная вывеска столовой, вход и будка коменданта. Здание в форме буквы «П», пятиэтажное, приземистое, серого бетона, с длинными тусклыми окнами.

— Похоже на заброшенное общежитие Токусёку, — бормочет Иван и в ту же секунду вновь видит такси. Знакомый водитель пятится задом, ввинчиваясь в переулок между корпусами. — Галина Николаевна, поедем отсюда, — просит он, и что-то в его голосе заставляет её повиноваться.

Снова улицы, Студенческий сквер, площадка для скейтбордистов, крестики яблонь и закипи побелевших одуванчиков — но беззаботности уже нет; во рту кислый, дурной привкус тревоги.

В третий раз Иван видит машину у станции Студенческая. Высунувшись в окно, таксист ведёт слишком медленно даже для оживлённого двора, где снуют дети и собаки; внимательно оглядывается по сторонам. «Потерял», — соображает Иван, лихорадочно скользя взглядом по двору-колодцу. Слева очень удачно оказывается кофейня — или, скорее, прилавок с навесом и скамейкой, совершенно старинной, с наброшенным вязаным ковром.

— Галина Николаевна, ещё кофе? Что думаете?

И он буквально оттаскивает её в тень молодого тополя, волоча за собой оба велосипеда.

— Ну, если он будет так же хорош, как тот, что ты купил в KFC… — натянуто отвечает полковник, настороженная его резкими, порывистыми движениями.

— Отлично, — не дослушав, бросает он. — Сюда!

Велосипеды прячутся за свежеокрашенным забором у кирпичной стены, Рогозиной он быстрым кивком указывает на скамейку, а сам просит у девушки в окошке, едва успев мазнуть глазами по вывеске с меню:

— Два еловых чая.

Стаканы ему протягивают тут же: простые чёрные, с белой каёмкой, без всяких эмблем и инициалов. Он поднимает стакан к лицу и, притворяясь, что пьёт, быстро осматривает окрестности. Такси не видно. Отчего-то Тихонов уверен: это не совпадение.

— Что случилось, Вань? — тихо спрашивает полковник, когда он плюхается на скамейку рядом.

— Галина Николаевна, за нами хвост, — так же тихо отвечает он. Её руки сжимаются в кулаки, но больше полковник ничем не выдаёт себя.

— А всё так хорошо начиналось, — нейтрально произносит она и делает большой глоток чая — он и вправду отдаёт еловым ароматом. Тихонов невольно вспоминает детство, мать, поход куда-то в лес и кипяток в котелке над костром. В чёрной прозрачной воде — длинные, острые еловые иглы.

…Голос Рогозиной грубо вырывает его из воспоминаний — и самое время: из арки в противоположном конце двора выезжает давешнее такси. — Как ты понял?

— Он кружит и кружит вокруг нас, — кивая на машину, роняет Тихонов. — Ну и… интуиция.

— Ладно, — Рогозина тыльной стороной ладони вытирает рот и достаёт телефон. — Надо выпутываться…

— Не звоните никому, — деревянным голосом просит Иван. — Он того и ждёт.

— То есть?

— Запеленгует по сигналу и, кроме нас с вами, обнаружит и того, кому вы наберёте. Вы же Николаю Петровичу хотите?..

Она судорожно сжимает трубку; Иван словно видит её мысли насквозь — хвост; домашний адрес; Колосов; Круглов; адрес ФЭС, какие-то номера и инструкции… ярче всех пульсирует одно единственное имя.

— Она в Австрии. Её не должны достать.

— Да. — Полковник быстро овладевает собой и прячет телефон. — Да. А вот остальные…

На часах без пятнадцати семь, скорее всего, большая часть сотрудников ещё в ФЭС.

— Что, если их тоже ждут?

— Что предлагаешь?

— Ведите себя спокойно. Сейчас мы бросим велосипеды — бронь привязана к моей симке, нас легко отследить; бросим телефоны. И уйдём.

— Куда?

Тихонов чувствует, как начинает паниковать; паника наполняет медленно, вскипает, как тягучая жидкость; мысли несутся с астрономической скоростью, но решения всё нет.

— Знаю, — бросает Рогозина. И Тихонов молча доверяется ей. Как всегда.

***

В переходе они оставляют телефоны под деревянным лотком, с каких торгуют фруктами и платками. Поднимаются на другую сторону. Иван останавливает её и берётся за руль.

— Только стойте здесь, — срывающимся голосом просит он, смотрит резко и твёрдо. — Галина Николаевна! Просто не уходите никуда пять минут! — седлает велосипед и ввинчивается в щель между домами.

По рукам разбегаются мурашки. Рогозина накидывает капюшон и натягивает рукава до самых пальцев. Ждать невыносимо; проходит каких-то полминуты, ей кажется, минул час. Наконец Тихонов показывается — уже без велосипедов. Взлохмаченный; острые скулы; резкая синева под глазами — и как она не замечала раньше? Или синева проступила только сейчас?..

Ладно. Ладно. Ладно.

Спокойно.

— Галина Николаевна…

В его голосе испуг загнанного щенка, адреналин хакера, холодность и трезвость эксперта.

— Вы знаете, куда мы можем пойти? Место, где не ловят их радары?

— Да. Да. За мной. Быстро. Пешком.

Она становится собранней на глазах. В его взгляде восхищение и азарт. На мгновение время замирает; мир останавливается.

Мимо них молнией проносится велосипедист — как напоминание, как символ.

Пауза переключается на сверхскорость, полковник хватает его за руку — Тихонов чувствует, как обжигает запястье, огонь идёт вверх по предплечью и вспыхивает где-то под черепной коробкой, отзываясь мелкими иголками во всём теле.

— Галина Никола…

— Быстро!

Улица за улицей; окна мелькают перед глазами, одно за другим загораясь жёлтым, белым, лимонным. Спускаются сумерки.

Тихонов теряет счёт переулкам и поворотам; как всегда, ведёт Рогозина. Ему кажется, что полковник так же легко ориентируется в паутине дорог, как он сёрфит по всемирной паутине.

Час спустя они спускаются в глухой двор между четырьмя высотками. Квадрат неба почти чёрный с двумя-тремя крапинами звёзд.

— У меня чувство, что это крышка люка. И она захлопывается над нами.

— Думаю, ты недалёк от истины.

— Вы что-то знаете?

Она молча идёт к крайнему подъезду. Достаёт из внутреннего кармана магнитный ключ. Пищит домофон.

Полковник стоит на пороге, придерживая дверь.

— Ну?

Он входит. Из подъезда веет мягким теплом, пахнет борщом и влажными окурками; это так привычно и так напоминает его собственный дом — дом, каким он был, когда были живы мать и Лариса, — что Иван, почти не думая, ныряет внутрь. Но ни накрапывающий дождь, ни ласковое тепло подъезда не могут заглушить горящих пятен на запястье.

Взлёт на лифте и квартира на четырнадцатом этаже.

Старый шкаф, комод, сухие пыльные растения в горшках, какие-то ковры и, наконец, дверь, железная и прочная, как в замке.

Рогозина резко наклоняется, и Иван бросается к ней быстрее, чем успевает сообразить: она просто достаёт из-под коврика ключ.

— Галина Николаевна, вам плохо? — выстреливает он, под конец фразы уже понимая: опять сглупил. Опять выставил себя на посмешище, вечно влюблённый мальчишка.

Она качает головой, и вдруг программист замечает, как она измотана. Похудевшая, впалые щёки, так явно очерченные скулы… Её молодость уже не просто ускользает тайком — она уходит очевидно.

И всё-таки он сомневается в этом чуть позже, в сумерках, сидя на продавленном диване в незнакомой кухне, кажется — где-то на краю мира.