• Евгений Шварц (1896–1958) вспоминал: «Кончая редактировать одно из изданий книжки «От двух до пяти», Корней Чуковский (1882–1969) сказал мне, что, прочтя кое-какие изменения и добавления к ней, я буду приятно поражен. Дня через два мне случайно попались гранки книжки. И я прочел: «В детскую литературу бросились все, от Саши Черного до Евгения Шварца». По правде сказать, я вместо приятного удивления испытал некоторое недоумение. Впоследствии он сам заменил эту фразу абзацем, который и остается до сих пор, кажется, во всех переизданиях… Там он спорит со мной, но называет даровитым, что меня и в самом деле приятно поразило…» (из Дневников, СССР, 1952 г.). «…Никто в те годы, даже такой, казалось бы, проницательный критик, как Корней Иванович Чуковский, даже в страшном сне не смог предположить в своем литературном секретаре – а Женя Шварц в голодные времена подвизался у Чуковского в этом качестве, и Корней Иванович виделся со Шварцем почти каждый день – не смог угадать «в этом остряке и балагуре… будущего автора таких замечательных сатир и комедий, как «Обыкновенное чудо» (1956 г.), «Тень» (1940 г.), «Голый король» (1934 г.).

• Наиболее видных лауреатов Сталинской пиемии: по литературе и искусству, чьи имена опубликовала «Правда» 15 марта 1941 года, было шесть… Сталинскую премию 1-й степени тогда же получил роман «Петр Первый» А.Н.Толстого. Получил, конечно, вполне заслуженно. Однако… в этот момент Толстой был весь в творческом запале, экстазе, он завершал трилогию «Хождение по мукам». До окончания работы, занявшей 2 десятилетия, оставалось полгода. В глазах читательской массы волей-неволей предстояло столкнуться в сравнении и оценках двум эпопеям о гражданской воине – «Тихому Дону» Михаила Шолохова (1905–1984) и «Хождению по мукам» Алексея Толстого (1882)83-1945). Способствовало ли это объективности взгляда и оценок конкурента, выступавшего одновременно в роли литературного судьи (А.Толстой, был председателем секции премиального Комитета при Союзе писателей СССР – Е.М.)?.. Одним словом, в весьма, противоречивых и смутных чувствах отправился А.Н. Толстой на встречу с автором «Тихого Дона». Шолохов в это время находился в Москве, – вспоминала Людмила Ильинична (последняя жена А.Н.Толстого – Е.М.), – и жил в гостинице «Националь», где обычно останавливался»… Тут хочется подчеркнуть, что 35-летний Михаил Шолохов был далеко не тот, каким он стал в последние десятилетия жизни. Мало похож на ссохшуюся восковую мумию марионеточного классика и говорильного автомата, изрекавшего казенные прописи с высоких трибун. В напоминание о косточке донского казака у него осталась только защитного цвета гимнастерка да перепоясывающий ее широкий солдатский ремень, в которых он обычно появлялся на публике. Но в предвоенные времена это был совсем другой человек – смелый, решительный, волевой, отважный… В сходном духе смелости и правды, в полный голос, была написана и вся 4-я книга «Тихого Дона»… Вот с таким человеком на свидание и решающее объяснение по поводу его главной книги жизни и отправился Алексей Толстой. «Он явился поздно, вдребезги пьяный, – продолжала свой рассказ Людмила Ильинична. – Мне сказал: «Если бы у меня был пистолет, я бы сейчас сначала убил тебя, а потом застрелился сам… Так мне все это омерзительно!» Утром, когда проспался, рассказал. В ответ на откровенность описания расстановки сил в Комитете по Сталинским премиям и дружеские увещевания Толстого немного переждать и повременить, Шолохов сказал ему грубо: «Ты человек конченный! Я – партиец и нам с тобой не по дороге…» И кому такое выговаривал этот мальчишка?! Я потом позвонила Шолохову и 40 минут его стыдила: «Если вы до вчерашнего дня были для Алеши фигурой, то теперь вы только персонаж…» Он в ответ лишь мычал. И несколько лет прошло, только в 1943 году, помню, вместе с ним оказались в одной машине, возвращаясь с какого-то дипломатического приема. Он перегнулся через сидение и сказал Толстому: «Алеша, прости!» А до этого не разговаривали». Словом, роман «Тихий Дон» 15 марта 1941 года получил Сталинскую премию 1-й степени… Что же касается высших премий, то их хватило на всех. В 1943 году Сталинскую премию 1-й степени получила и трилогия «Хождение по мукам»…» (из книги Ю.Оклянского «Беспутный классик и Кентавр. (А.Н.Толстой и П.Л.Капица). Английский след», Россия, 2009 г.);

• «В самом конце марта 1942 года стало известно, что пьеса Алексея Толстого (1882/83-1945) об Иване Грозном где-то наверху потерпела провал и Сталинской премии не получила. Новость взбудоражила здешнюю литературную колонию (в годы военной эвакуации, 1941–1943 гг., Ташкент стал «культурной столицей» СССР – Е.М.). Обсуждалась вкривь и вкось. Весь этот «Стамбул для бедных» – так с ходу прозвал литературный Ташкент Алексей Толстой. Реакция заповедника эвакуированных была разноречивой. Одни огорчались и недоумевали, другие скрытно ликовали. Среди последних было немало давних недругов «красного графа» (вроде Е.С.Булгаковой, а с нею нынешнего ее возлюбленного – поэта Вл. Луговского, других ближайших друзей и знакомых), соперников и даже тайных завистников. «Интрига состояла еще в том, – отмечает Н.Громова в свой книге о ташкентской литературной эвакуации, – что вполне успешно продвигалась работа у Сергея Эйзенштейна (1898–1943) в Алма-Ате с фильмом «Иван Грозный». Луговской приезжал оттуда со сценарием (он работал с Эйзенштейном над песнями к фильму) и читал выдержки из них многочисленным слушателям, в том числе и Толстому. На постановку фильма Эйзенштейна в тогдашних суровых военных условиях были брошены большие деньги. Фильм выдающегося режиссера поставлен без всякой оглядки на материальные затраты, с царственной роскошью и необычайной помпезностью массовых сцен, как будто съемки производились в Голливуде, а не затевались в тыловом городе истекающей кровью полуголодной страны. Волей-неволей алма-атинский Эйзенштейн, с сонмом почитателей и сторонников, превращался в конкурента ташкентского Толстого, с собственными приверженцами и хвалителями. При этом схлестывались, естественно, чувства ревности и соперничества «двух отрядов искусств». Да и вообще кипели скрытые страсти и происходил раскол в художественных станах эвакуированных» (из книги Ю.Оклянского «Беспутный классик и Кентавр. (А.Н.Толстой и П.Л.Капица). Английский след», Россия, 2009 г.);

• «А суетна Анна Ахматова (1889–1966) по-прежнему. Больше всего ее занимает судьба ее стихов, завоевывающих мир медленнее, чем ей хотелось бы. Она считает себя более значительным поэтом, чем Борис Пастернак (1890–1960) и Марина Цветаева (1892–1941). Ревнует их к славе и за гробом…» (из воспоминаний Ю.Оксмана «Из дневника, которого я не веду», запись от 29 октября 1963 г.);

• «Бизнесом Анны Ахматовой (1889–1966) были страдания – какую биографию делают и пр. Поэтому она могла перенести безмятежную славу Бориса Пастернака (1890–1960), но славу страдальца – нет. Гонения – когда тут тебе и мировая шумиха, и шведский король, и бельгийская королева, и исключения, и Нобелевская премия – это уж слишком. Поэтому она и рассорилась с ним под конец жизни» (из книги Т.Катаевой «Анти-Ахматова», Россия, 2007 г.). «Ахматовой представлялось, что в жизни Пастернак был заворожен своим Я и его сферой. Она считала, что Пастернак мало интересуется «чужим», в частности ее поздней поэзией. Она говорила об этом с некоторым раздражением. Как-то, вернувшись из Москвы вскоре после присуждения Пастернаку Нобелевской премии (1958 г.), Ахматова резюмировала в разговоре со мной свои впечатления от встречи с поэтом: «Знаменит, богат, красив». Все это соответствовало истине. Но истина в таком определении выглядела неполной, какой-то недобро сдвинутой. Чего-то важного для определения жизни Пастернака тех лет в этой формуле и интонации, с которой она была произнесена, не хватало. Анна Андреевна могла бы найти и другие слова о Пастернаке – она знала о нем все, что для этого требовалось. Но эти слова не прозвучали – их заслонила какая-то тень» (из очерка Д.Максимова «Об Анне Ахматовой, какой помню», сов. публ. 1991 г.). «…Она обедала в Переделкино у Бориса Леонидовича. И опять между ними черная кошка: Анна Андреевна обиделась на Бориса Леонидовича. Мельком, в придаточном предложении, он у нее осведомился: «У вас ведь есть, кажется, такая книга – «Вечер»? – «А если бы я у него спросила: у вас ведь есть, кажется, такая книга – «Поверх барьеров»? Он раззнакомился бы со мной, перестал кланяться на улице, уверяю вас…»…» (из воспоминаний Л.Чуковской «Записки об Анне Ахматовой. 1952–1962», российск. изд., 1997 г.);