(Примечание Мемуариста. Да, это определённо были не "общества молодых людей", как пишет Дэйвис, и не молодые военные, а вполне гражданские курсанты кружков ОСОАВИАХИМа, рабочие и студенты. Будущие ДОСААФовцы, в общем. Продолжаем.)
За Конституцию голосовали постатейно, путём поднятия руки. Каждый делегат поднимал в руке красную карточку, чтобы проголосовать "за". Когда голосование было завершено, заседание надолго было прервано овациями, делегаты призывали чествовать различных руководителей.
Затем небольшая группа в задней части принялась петь Коммунистический гимн. Мало-помалу его подхватили, зал сам слился в едином ритме и было спето несколько куплетов. Мелодия оказалась типично русской, в грустной протяжной тональности.
Она звучала неспешно, величаво и сильно контрастировала с воинственным стилем Марсельезы. Казалось, голоса разделились на гармонические группы, с чётко различимыми тенорами и контральто. Это оказалось по настоящему волнующе и оставило впечатление мощи и серьёзности. Собрание распалось и люди разошлись.
(Примечание Мемуариста. Сильно подозреваю, что пели они не какой-то абстрактный коммунистический гимн, а непосредственно Интернационал. Первая версия песни, названной гимном партии большевиков, появится только через год в 1938 -м. Она и правда протяжная.
Что любопытно, музыка будет хорошо знакомая нам – музыка гимна Александрова, а вот слова были совсем другими. В 1943-м году будет особый конкурс, на котором Эль Регистан и Михалков напишут к этой музыке великий текст про Союз нерушимый.
А вот назвать протяжным и минорным Интернационал – это надо постараться. Песня как раз крайне бодрая и боевая. Кстати, посол совершенно напрасно противопоставляет Интернационал французской Марсельезе. Как раз в начале века он пелся на мотив рабочей Марсельезы. Позднее и правда, стал несколько более протяжен и величественен.
Презренны Вы в своём богатстве,
Угля и стали короли!
Вы, ваши троны – тунеядцы,
На наших спинах возвели.
Заводы, фабрики, палаты,
Всё нашим создано трудом.
Пора! Мы требуем возврата,
Того что взято грабежом.
Продолжаем.)
Мне сообщили, что у этих съездов, наряду с другими, есть и образовательные задачи. Делегаты должны вернуться в свои коллективы и обучать людей законодательству.
Марджори присоединяется в выражении любви детям и нежных пожеланий Хелен и тебе самому. Как всегда, Джозеф Дэйвис.
(Примечание Мемуариста. При прочтении может создаться впечатление, что Дэйвис, мягко говоря, наивный и простоватый человек. Вместо доклада о действительной сути Конституции он повествует о трубящих в горны курсантах и пении гимнов. Это далеко не так.
Когда Дэйвис будет докладывать президенту о процессе над изменниками-троцкистами мы увидим крайне цепкого, профессионального и подробно разобравшегося в сути каждого протокола допроса специалиста. Сдаётся мне, американского читателя просто не нужно лишний раз дразнить правами Советского гражданина. Ни к чему. Поэтому и остаются только рассказы про гимны, а не про основной закон СССР. Продолжаем.)
Дневник, Москва, 23-е января 1937-го.
Весь дипломатический корпус сильно взволнован тем, что семнадцать старых большевиков предстали перед Верховным судом СССР по обвинению в измене своей стране. Они называют это "процессом Радека". Этот человек, Карл Радек – очень известный публицист и выдающаяся личность, имеющий множество друзей за рубежом.
Процесс начался сегодня утром и проводится в благородном собрании, которое при старом режиме было светским клубом для дворянства.
(Примечание Мемуариста. Придётся немного поправить посла Дэйвиса. Суд этот назывался процессом "параллельного антисоветского троцкистского центра". Впрочем, википедия сообщает, что никакого центра не существовало и это всё выдумки Сталинистов.
А благородное собрание – это нынешний Дом Союзов, названный в честь центрального Совета московских профсоюзов. Характерно, что сегодня в здании, где судили изменников Родины, временно заседает Государственная Дума. Ирония судьбы. Продолжаем.)
В полдень, сопровождаемый советником Хендерсоном, я отправился на этот процесс. Дипломатическому корпусу специально были подготовлены пропуска на места для зрителей. Заседание длилось до трёх часов дня, затем суд прервался до шести вечера.
Я посетил также и вечерние слушания с шести до половины одиннадцатого. Для меня они оказались особенно любопытными и захватывающими. Во время перерыва вечернего заседания мы с одним журналистом сходили за пивом и бутербродами. Все старались помочь мне разобраться в этой ситуации.
Дневник, Москва, 25-е января 1937-го.
В соответствии с протоколом, весь официальный состав нашего посольства был должен сопровождать и сопроводил меня в Кремль по случаю представления верительных грамот. Они были формально представлены президенту, прежде чем мы удалились для беседы в его кабинет.
После мероприятия коллектив вернулся со мной на очень хороший обед, подготовленный Марджори. Джей Ди (Джон Стамм, мой личный секретарь) сделал групповые фотографии в большой обеденной зале.
Икра, икра везде и ни одного тебе яичка, кроме как за комиссарским столом. Мы попросту не могли найти ни одного! По крайней мере, когда нам было сказано, что они принесены на обед (яйца, а не икра).
(Примечание Мемуариста. Дэйвис старательно строит из себя идиота, которым опытный уголовный адвокат и один из богатейших людей США явно не является. Страдает совершенно в духе таможенника Верещагина из "Белого солнца пустыни". Опять эта икра, хлебушка бы! Продолжаем.)
Доклад президенту о долговом вопросе и Калинине.
Москва, 25-е января 1937-го.
Достопочтенному Франклину Делано Рузвельту.
Дорогой мой, мистер президент! К счастью, обычай произнесения официальных речей на церемонии представления верительных грамот был отменён. Калинин уделил мне двадцать минут. Его приветствие оказалось очень сердечным, а когда я упомянул, что Вы говорили лично о нём, он попросил передать Вам наилучшие пожелания как "великому человеку". Встреча прошла очень тепло.
Он сказал, что уверен – все спорные вопросы между двумя странами могут быть урегулированы. Мой ответ был осторожен: я искренне на это надеюсь и верю, что это возможно, если подходить к вопросам с таким же ясным пониманием, с которым эти соглашения задумывались президентом Соединённых Штатов.
Я был бы рад обсудить эти вопросы по возвращении Литвинова, если им будет так угодно. Я хотел произвести впечатление (и как мне показалось, вполне преуспел), что это оставлено на их усмотрение и вопрос не слишком значим для нас. Калинин выразил удовлетворение, что, по его мнению, мой профессиональный опыт гарантирует объективность и независимость суждений, безотносительно того, что я мог слышать неблагоприятного от дипломатических источников в Москве.
Я ожидаю возвращения Литвинова, чтобы понять будет ли он ставить на рассмотрение долговой вопрос. Есть признаки, что они хотели бы забыть его. Если так, буду следовать указанной Вами линии. С глубоким уважением, искренне Ваш, Джозеф Дэйвис.
Президент Калинин о Советской обстановке.
Номер одиннадцать, Москва, 25-е января 1937-го.
Достопочтенному государственному секретарю.
Доклад посла Дэйвиса относительно представления верительных грамот мистеру Калинину.
Совершенно секретно.
Сэр, имею честь сообщить следующее касательно официального представления моих верительных грамот президенту Калинину. Представляется, что обычай обмена формальными выступлениями во время представления верительных грамот был отменён.
(Примечание Мемуариста. Этот момент отлично сыгран в кинокартине 1943-го года "Миссия в Москву". Посол Дэйвис церемонно передаёт Калинину свои грамоты и явно ждёт традиционного царского церемониала. А всесоюзный староста как бы рассеянно суёт нераспечатанный конверт под пресс-папье и предлагает начать беседу.
