Фигуры членов трибунала и самых обвинителей померкли на время пред Красницким. Так даже их превосходил он в своем стремлении погубить подсудимых. Какое-то перевоплощение иуды ... Как-то жутко и душно становилось в зале ... Все - до трибунала и обвинителей включительно опустили головы ... Всем было не по себе.
Наконец, эта своего рода пытка окончилась. Красницкий сказал все, что считал нужным. Ни трибунал, ни обвинители - редкий случай - не поставили ему ни одного вопроса. Всем хотелось поскорее избавиться от присутствия этой кошмарной фигуры, - свободнее вздохнуть.
Но раздался голос защитника Гуровича. "Я желаю предложить несколько вопросов свидетелю Красницкому". Вооружившись кипой газет, оказавшихся "Епархиальными Ведомостями" за 1917 и 1918 годы, - защитник спросил Красницкого, он ли является автором многих статей, напечатанных тогда в "Епархиальных Ведомостях" за подписью Красницкого и призывавших к возмущению против большевиков, чуть ли не к истреблению их.
Красницкий признал себя автором этих статей и собирался уже дать какие-то объяснения по поводу своей политической "метаморфозы", но был прерван председателем, нашедшим (немного поздно), что "все это не имеет отношения к делу".
Тем не менее, защите удавалось еще раз осветить, с той же стороны, личность Красницкого. Воспользовавшись тем, что он очень много распространялся о "контрреволюционной кадетской {45} партии", обвиняя чуть ли не все Петроградское духовенство в "кадетизме", - защита предложила свидетелю вопрос, в чем же, по его мнению, сущность политической программы кадетов.
"Ведь вы разбираетесь в политических программах. Вы сами, ведь, принадлежали к одной партии. Вы, кажется, состояли членом Русского Собрания. - Да. - Не вы ли в декабрь 1913 года читали в этом собрании доклад "об употреблении евреями христианской крови" - Да, успел еще ответить растерявшийся Красницкий. Председатель вновь поспешил придти к нему на помощь запретом продолжать допрос в этом направлении.
Но дело было уже сделано. Фигура политического ренегата и предателя была дорисована окончательно. Я. С. Гурович требует внесения всей этой части допроса в протокол. В публике - волнение и негодующее взгляды. Красницкий, бравируя, с усмешкой на бескровных устах, уходит.
(О Красницком также:
http://drevo.org.ru/Texts/Nezhny/06.htm и другие тексты в форме исторического романа - исследования, ldn-knigi)
Больше он в зале не появлялся.
Следующим был допрошен священник Боярский, один из подписавших указанное выше заявление в "Правде" от 24 марта и впоследствии (после процесса) присоединившийся к "Живой церкви".
Этот свидетель обманул ожидания обвинителей и трибунала. От него видимо ожидали показаний в роде данных Красницким, - но, вместо этого, он, представил трибуналу горячую апологию Митрополита, произведшую тем большее впечатление, что свидетель - опытный оратор и популярный проповедник. Трибунал и обвинители, не ожидавшие такого "сюрприза", не стеснялись проявлять в разных формах свое недовольство свидетелем, при постановке ему дополнительных вопросов, - но Боярский стойко держался на своей позиции.
Это недовольство перешло в нескрываемую ярость, когда следующий свидетель, проф. технологического института, Егоров, еще боле усилил впечатление, произведенное предшествующим свидетелем, - выяснив во всех подробностях историю переговоров Митрополита с Помголом (Егоров был одним из представителей Митрополита) и в конец разрушил своим правдивым рассказом все выводы по сему предмету обвинительного акта.
Ожесточение обвинителей и трибунала было так велико, что председатель, резко оборвав свидетеля до окончания его показания, объявил совершенно неожиданно перерыв на несколько минут.
Люди, искушенные в таинствах советской юстиции, предрекли, что такой перерыв "не к добру" и что "что-то готовится".
{46} Предсказания эти оправдались. Трибунал, минут через 10, возвратился и предоставил слово обвинителю Смирнову, который заявил, что, так как из показания Егорова с ясностью вытекает, что он - единомышленник и "пособник" Митрополита, то Смирнов предъявляет к свидетелю соответствующее обвинение, ходатайствуя о "приобщении" Егорова к числу подсудимых по данному делу и о немедленном заключении его под стражу.
Хотя все и ожидали "чего-то", но, все-таки, случившееся превзошло ожидания. В публике изумление и знаки негодования.
Я. С. Гурович просит слова и, превратившись в защитника Егорова, произносить речь, смысл которой сводится к тому, что, в данном случае, налицо несомненная попытка со стороны обвинения терроризировать неугодных ему свидетелей, что во всем том, что сказал Егоров, нет никаких данных, которые могли бы быть обращены против него (да и сам обвинитель не указывает этих данных настолько, по-видимому, он заранее уверен в успехе своего требования), и что согласие трибунала с предложением обвинителя будет, по существу, равносильно уничтожению элементарнейшего права подсудимых защищаться свидетельскими показаниями.
Трибунал удалился "на совещание" и, возвратившись через несколько минут, провозгласил резолюцию об удовлетворении предложения обвинителя, с тем, что о Егорове должно быть возбуждено особое дело. Егоров тут же был арестован.
Таково положение свидетеля в советской юстиции.
Легко себе представить, что пережили и перечувствовали, узнав об этом инциденте, остальные свидетели той же группы, в особенности, вызванные по почину защиты. К счастью для них, Трибунал "усек" список свидетелей, освободив этих лиц от допроса. Вместо них, потянулись нескончаемой вереницей, на ряд дней - милиционеры, агенты ЧЕКИ и т. п., свидетельствовавшие об обстоятельствах, при которых тот или иной подсудимый (главным образом, из числа уличных бунтарей) были задержаны.
VIII.
Обыкновенно, в сложных многодневных процессах, по окончании судебного следствия объявляется перерыв на день-два, чтобы дать сторонам возможность ориентироваться перед прениями в собранном ими материале и "собраться с мыслями". В данном случае, перерыв был, тем более, необходимым, что защита знакомилась впервые с делом лишь в заседаниях {47} трибунала. Изучить заранее материалы следствия, представляющие ряд увесистых томов, не было ни возможности, ни времени. Окончание предварительного следствия, предание суду и назначение дела к разбору следовали с такой молниеносной быстротой, что защитники фактически были лишены всяких способов к заблаговременному ознакомлению с делом.
Но само собой разумеется, все это "буржуазные предрассудки". Трибунал, не смотря на протесты защиты, объявил, что через два часа будет приступлено к прениям.
Слово представляется обвинителям.
Вся суть поединка между обвинением и защитой заключалась в вопросе, можно ли, в настоящем случае, говорить о наличности "контрреволюционного сообщества". При удовлетворительном ответе на этот вопрос смертный приговор для главнейших подсудимых неминуем (62 ст. советского угол. кодекса); при отрицательном - кары свелись бы к долгосрочному тюремному заключению: говоря это мы имеем в виду спор, так сказать, академический по существу, приговор, как водится, давно уже был предрешен, что было всем прекрасно известно.
"Вы спрашиваете, где мы усматриваем преступную организацию", воскликнул Красиков: "да ведь она пред вами. Эта организация - сама Православная Церковь, с ее строго установленной иерархиeй, ее принципом подчинения низших духовных лиц высшим и с ее нескрываемыми контрреволюционными поползновениями".
В течение почти 3 часов Смирнов (по специальности булочник - прим. LDN) с яростью, почти истерически, выкрикивал какие-то отдельные слова, обрывки предложений, безграмотные, ничем не связанные. Единственное, что можно было понять, - это то, что он требует "16 голов". Когда он впервые выкрикнул это требование, зал огласился аплодисментами. Аплодировала, конечно, "командированная" публика, подкрепленная на сей случай несколькими сотнями красноармейцев, которые явились на это время со своим командным составом и заняли хоры.
