Пули. Над Зеларом.

Вязкий, как зыбучие пески, разум Рама медленно осознавал этот факт. На город наступают силы Доминиона? Китежец машинально окинул взглядом всё, что мог увидеть через зарешёченное оконце камеры.

Боя не было. Но кто тогда стреляет?

Этот вопрос стал спасительным канатом, вытягивающим рассудок Костаса из пропасти.

Полковник с трудом продирался сквозь туман в голове, вспоминая всё, что осталось в памяти с момента ареста. А когда вспомнил – пришёл к неутешительному выводу: стреляют ушедшие в загул штрафники корпоратов. Потому что после гибели Прокофьева и ареста Рама командование временно переходило к Шеридану. А уж он-то своих ублюдков не обидит. В этом Костас не сомневался. Как и в том, что штрафники отведут душу по полной, торопясь возместить упущенное за время изоляции на блокпостах. В своей обычной манере, от которой у нормальных людей встают дыбом волосы, а руки тянутся за оружием.

В следующий миг вспышкой пришло осознание: в городе творится настоящий ад. Ад, который пришёл на Идиллию вместе с ними. Ад, от которого Рам поклялся Заре защитить Зелар. Ад, в котором сейчас гибнут чьи-то дочери.

Эта мысль породила в Костасе злобу на самого себя. Злобу, огнём выжигавшую туман в голове. Злобу, заполнившую пустоту внутри. Ещё совсем недавно Рам, глядя на идиллийцев, решивших уйти вслед за погибшими родными, высокомерно размышлял о том, что китежцы так никогда не поступят. И вот сам, позабыв про долг офицера и данное Заре слово, едва не выбрал «лёгкий путь».

Вслед за злостью пришёл жгучий стыд: упиваясь собственным горем, Костас позабыл про Зару. Где она? Что с ней? Ничего хорошего от Шеридана ожидать не приходилось. А зная больную фантазию корпоратских ублюдков….

Костас скрипнул зубами, отвязал ремень от решётки и уселся на койку. Голова сделалась ясной, а к мыслям вернулось былое проворство. Китежец уставился в стену, анализируя события последних часов.

Убийство Прокофьева. Как получилось, что Шеридан узнал об этом раньше, чем дежурный по комендатуре? Как смог так быстро провести расследование? Где была охрана на момент покушения на генерала? И почему Шеридан с такой уверенностью сразу же заявил о виновности Зары?

Заправляя ремень обратно в лямки брюк, Костас пришёл к неутешительному выводу: Шеридан если не подстроил покушение, то как минимум намеренно слил информацию о передвижениях Прокофьева диверсантам.

Древняя мудрость гласила: «Ищи кому выгодно». Что получали доминионцы от смерти генерала? В чём выгода?

По всему выходило, что таковая могла быть лишь в случае наступления на город. Но в небе всё спокойно, да и артиллерийской канонады не слышно. Ведь даже до тупых голов корпоратовского пушечного мяса дошло бы, что в такой момент не до веселья.

Нет, дело не в наступлении. Тогда в чём? Бессмысленный акт устрашения, повлёкший за собой разгул карателей в городе? После того как король Идиллии выложил за жизни своих граждан кругленькую сумму, Костас не верил, что он подвергнет жизни подданных такой опасности ради бессмысленного жеста.

А вот гибель Даны и Грэма, вполне возможно, на совести доминионских диверсантов. Они могли узнать, что раскрыты, и нанести удар первыми.

Напоминание о смерти дочери сдавило сердце безжалостной когтистой лапой, но Костас усилием воли вернулся мыслями к тем, кого ещё мог спасти. И чем дольше он размышлял, тем больше убеждался, что смерть Прокофьева – дело рук Шеридана. Именно он получал власть над городом и жизнями аборигенов. А корпораты, как успел убедиться Костас, любили распоряжаться чужими жизнями.

И предавать.

Возможно, дела на фронте идут не слишком хорошо, и Шеридан готовит почву для торга: сдать Зелар без боя в обмен на собственную безопасность и свободу или приковать идиллийцев к бронетехнике и домам, используя как живой щит.

Мерзость вполне в духе карателей Консорциума.

Костас встал и подошёл к окну, с удивлением осознав, что уже почти утро и над домами алеет полоска рассвета.

На площади перед комендатурой под присмотром сержанта-карателя возились роботы, собирая П-образную конструкцию. На такой подвешивали за руки приговорённых к «усиленной» порке – при «обычной» просто раскладывали на скамье. Но для чего Шеридан приказал установить это сооружение на площади? Раньше оно стояло во дворе комендатуры, подальше от эмпатов. И кого хреновы ублюдки собрались пороть? Что-то подсказывало, что не своих же провинившихся собратьев.

Костас преисполнился самых чёрных подозрений.

Но реальность оказалась куда хуже всего, что он предполагал. Через пару часов после установки конструкции на площади начали собираться идиллийцы. Растерянные, недоумевающие люди приходили группами и по одному, останавливаясь перед ощетинившимся штыками оцеплением карателей.

Площадь заливало золотом и чернотой праздничных нарядов. Из неплотной рассеянной толпы вышла девушка со знакомой Костасу разноцветной короткой стрижкой. Супруга Зары, имени которой он так и не спросил. Вспомнил только диковинное слово, которым её называла Арора, соуль. Эта самая соуль, отчаянно жестикулируя, втолковывала что-то одному из карателей, то и дело указывая на комендатуру. Корпорату, очевидно, надоело слушать докучливую горожанку, и он без затей, с обыденной жестокостью ударил её прикладом в живот.

Это было ошибкой.

Боль волной разошлась по эмпатам, валя их с ног. Над площадью раздались многоголосые крики. Досталось и корпоратам, неожиданно ощутившим удар, от которого не спасала броня.

Каратель решил проблему привычным способом, выстрелив в голову скорчившейся от боли соуль Зары. Это словно сорвало створ с плотины: кто-то из штрафников, невольно переживших чужую смерть, открыл по толпе шквальный огонь в упор. Вслед за ним, падая и корчась от боли, открыли беспорядочную стрельбу и остальные каратели. Скошенные очередями идиллийцы валились один на другого.

Казалось, от криков раненых и умирающих содрогнулось само небо. Костас закрыл уши, но крики всё равно ввинчивались прямо в мозг, сводя с ума. И несмотря на то, что Рам был далеко за пределами воздействия идиллийской эмпатии, казалось, что он чувствует весь тот кошмар, что творится на площади.

Полковник никогда не был малодушным и трусливым человеком, но сейчас ему очень хотелось закрыть глаза, чтобы не видеть эту бессмысленную бойню. Но вместо этого он отнял руки от ушей, вцепился в прутья решётки так, что побелели костяшки, и смотрел, не моргая. Смотрел и запоминал то, за что заставит ответить Шеридана. То, что до конца жизни будет возвращаться к нему в ночных кошмарах.

Сейчас этот кошмар царствовал на площади. Прежде чем вырубиться от эмпатического удара штрафники успели выпустить по магазину. Пёстрая брусчатка стремительно меняла цвет на равномерно-алый, будто заря покинула небеса и расплескалась по площади.

Это было бы даже красиво, если бы не крики боли, сливающиеся в сводящую с ума какофонию.

Среди карателей, не попавших под эмпатический удар, нашёлся кто-то толковый: на площадь выкатились роботизированные комплексы огневой поддержки. Заухали автоматические гранатомёты, посылая в толпу гранаты с сонным газом. Крики постепенно затихли, и минутой позже перед глазами Костаса предстала заваленная неподвижными телами площадь.

Когда оборвался последний стон, из комендатуры вышел взвод карателей. Часть из них помогали своим товарищам, схлопотавшим эмпатический удар, а остальные сортировали идиллийцев. Костас наблюдал, как штрафники стаскивают в одну кучу убитых, а раненых и уцелевших, павших лишь от чужой боли, осматривают. Отсортированных аборигенов забросили в кузовы подъехавших грузовиков.

Костас не мог понять, куда их везут. В то, что каратели вдруг решили проявить благородство и отправить раненых в госпиталь, китежец не верил.

И оказался прав. Часть грузовиков, выстроившись в колонну, убыла в неизвестном направлении, а оставшеся объехали площадь по кругу, останавливаясь на перекрёстках. Во время остановок каратели выбрасывали из кузова по несколько идиллийцев, создавая жуткие композиции. Но зачем? Запугать горожан? Скорее всего – да: придя в себя, раненые начнут страдать от боли, создавая непреодолимый эмпатический барьер и служа одновременно предостережением остальным горожанам.