Она повернулась к эксперту, улыбнулась, пожала плечами, расписалась о сдаче материалов от источника в журнале и вышла.
Посол любезно пригласил ее присесть, коротко глянул на Каштан и сказал:
– Сегодня ночью поступила телеграмма с пометкой «Срочно, особой важности». Пришла на мое имя из МИДа, – он поднял палец, – о вашем досрочном отзыве в Москву. Инициатор, скорее всего, наши «ближние соседи»[84]. Не могу понять, отчего они сделали такой обходной маневр, через МИД? – Он помолчал, давая осмыслить сказанное, и деловито добавил: – Два дня на подготовку и сборы, а потом вылетаете в Москву. Там вас встретят. Подробностей не знаю. Да и не хочу знать!
Дора Георгиевна Каштан немного подождала, помолчав, но далее ничего не последовало. Она вышла из кабинета и вернулась в помещение резидентуры здания посольства. Прошла контрольный осмотр в «предбаннике» и двинулась по коридору к двери кабинета резидента[85] Николая Четверикова. Постучала и, услышав разрешение, вошла.
– Здравия желаю, Николай Николаевич! Уже знаете? – спросила она, по лицу определив, что тот уже в курсе ее отзыва.
– Да, посол проинформировал меня, хотя там стояло «на его усмотрение», а смотрит он глубоко и мудро. Вот меня и поставили в известность! – резидент, как принято, говорил только ту часть информации, которую можно было сказать. Он не сказал, что чуть позже получил шифротелеграмму, где ему предлагалось отправить отчет о работе трех сотрудников, с детальным списком проведенных операций, полученных сведений и источников получения.
Он знал о телеграмме послу, поэтому хорошо понимал, что из трех человек в Центре интересовались только Каштан, но в подробной информационной справке в Центр резидент КГБ в Париже полковник Николай Четвериков после систематизации их отчетов, как и затребовали наверху, отправил с полным анализом на всех трех за последние полгода.
Даже маршал Лаврентий Берия в ВЧК-ОГПУ не мог писать документы полностью. Инструкция обязывала пропускать информационно-ключевые слова, и вписывал их от руки в распечатанный документ с пропусками. В парижской резидентуре КГБ не отходили от протокола ВЧК-ОГПУ, текст содержал пропуски везде, где стояли конкретные имена, фамилии, адреса, даты, названия, и Четвериков заполнял все пробелы вручную. Оперсотрудник иных линий КГБ отснял документ, первый негатив проявил, а второй экземпляр непроявленных негативов ушел ближайшей дипломатической почтой с дипкурьером в Москву, в Ясенево, где его проявили, распечатали в одном экземпляре и положили на стол зампреда КГБ, начальника ПГУ генерал-полковника Крючкова.
Владимир Александрович, с сожалением отложив в сторону только что полученную афишу театров Москвы, прочитал присланные отчеты, два отодвинул, а информацию о работе полковника Д. Г. Каштан с пометкой «Передать помощнику Ю. В.» вручил дежурному офицеру связи. К концу дня справка из дома № 2, на пл. Дзержинского, поступила в ЦК КПСС, к Сербину, который и затребовал ее от помощника.
– Дайте мне отчеты ее работы там, в Париже, чтобы я мог поставить окончательную точку! – как-то сказал он, во время короткой встрече по обмену информацией, проходившей каждую неделю.
– Иван Дмитриевич, – мгновенно отреагировал помощник, – ну, не можем мы передавать данные по оперативной работе, даже в Инстанцию!
– Можете! – весело откликнулся Сербин. – Еще как сможете! С песнями принесете, если я так захочу. Поняли меня?!
Помощник понял, потому что знал, кто такой Сербин и его возможности, поэтому лично встретился с Крючковым, принеся ему несколько старых программок из московских театров, чем сильно обрадовал начальника ПГУ, как театрала, и, не вдаваясь в детали, попросил выдать за полгода все оперативные разработки полковника Д.Г. Каштан, что и было сделано.
Дора Георгиевна помолчала, как в кабинете посла, ожидая продолжения от резидента, затем, словно не понимая цели такого отзыва, спросила:
– Это что, на ковер к руководству или орден дают? А как быть с текущими делами? У меня большая оперативная работа, я продвинулась с новым контактом, в развитии…
– Товарищ Каштан, вам известно больше по этому вопросу, а я не имею понятия, в какой вы теперь будете номенклатуре. Давайте отставим эти гадания, а вы просто будете готовиться к вылету. – Он встал и прошелся по кабинету. – Да, готовьтесь к вылету. – Резидент немного подумал и, тщательно подбирая слова, продолжил: – Надеюсь, что для Москвы ваш вызов будет положительным. Вот только с кем я останусь работать?! Сами знаете, какие кадры прибывают ко мне за последние годы. Наш корпус здесь, во Франции, самый большой, почти две сотни человек, и четверть из них эти самые. Вы уедете, как я предчувствую, надолго, а что буду делать я? Мне новый день дается с трудом, каждое утро мне надо придумывать для них хоть какие-то безопасные для нашего дела не задания, а элементарные занятия. И чем дальше, тем хуже, – он помолчал, – все на этом. Удачи!
Он желал ей удачи вполне искренне, и, конечно, он хотел бы знать точную причину такого внезапного вызова. Сказав фразу, что Каштан лучше его знает причину, Четвериков, к сожалению, мог только догадываться, полагаясь на слухи и обрывочные данные, которые возникли после первого вызова в феврале. Этот февральский вызов так сильно привлек его внимание, потому что из-за него он попал в вилку, когда на следующий день после срочного вылета Каштан поинтересовался, как сильно и надолго задействован его сотрудник в консультациях ТПП[86]. Тогда, после этого запроса, он получил резкий и вполне понятный иносказательный ответ, чтобы не совал свой нос туда, куда не следует. Николай Николаевич оставил этот превышающий субординацию отклик на его служебный запрос и не стал выяснять причину такого хамского отлупа его, уважаемого человека. Совершенно ясно было, что он лишний в какой-то игре, куда пригласили его помощника, а ему даже не сообщили. С того момента он и стал собирать любую информацию, которая касалась Каштан. И немного прояснил для себя только тот факт, что Дора Георгиевна заинтересовала Инстанцию и ей сделали предложение, от которого она отказалась.
Такого на памяти полковника Четверикова не было, чтобы прокатить предложение Инстанции, каким бы оно не было. Больше ничего интересного не проходило, да и та самая информация об отношениях Каштан с Инстанцией, по мнению Николая Николаевича, была мало достоверной, а носила явно преувеличенный характер. Теперь, когда ее отзывали из долгосрочной зарубежной командировки, на самом, казалось, взлете карьеры, нужно было быть круглым дураком или сомневающимся идиотом, чтобы определить, откуда дует ветер.
Он понимал, что потеря руководителя направления «Т» скажется на работе по сбору наиболее ценной информации, план по задачам не будет выполнен, и надо будет искать достойную замену, чтобы иметь хоть какую-то перспективу на выполнения заданий Центра.
В середине лета 1977 года легальному резиденту КГБ в Париже полковнику Четверикову нужно было решать, кем заменить Дору Георгиевну Каштан, самого успешного и продуктивного оперативного работника структуры «Т». В силах и средствах у резидента вопросов не было, а вот в человеческом ресурсе проблема вылезала, и найти достойную замену было практически неосуществимо в кратчайшие сроки.
Август 1977 года. Москва. Старая площадь. ЦК КПСС. Дора Георгиевна прилетела рейсом «Аэрофлота» Париж – Москва. В стороне от трапа стояли черная «Волга» и двое мужчин. Каштан сразу же поняла, что ее встречают не коллеги из ПГУ и даже не «девятка», а мощная оперативная группа кремлевской охраны, «серые шляпы», как их называли в узком кругу. Посадив в машину Каштан между двумя непроницаемыми охранниками, они помчались в сторону Москвы, проехали Лубянку и свернули на Старую площадь к зданию аппарата ЦК КПСС.
