Он догадался, что Довгалевский и его советники из посольства на улице Гренель сейчас были заняты анализом изменившейся конъюнктуры и составлением срочного сообщения в Москву. В лице Эррио СССР только что потерял ценного друга.
Глава 5
По стеклу вновь забарабанил холодный дождь. В окно «Ле-Пети-кафе» Брач видел, как катавшиеся на карусели дети вмиг соскочили с деревянных коняшек и разбежались кто куда. Он оглянулся по сторонам и понял, что посетителей в зале почти не осталось.
Владелец ресторана – спортивного вида мужчина и участник «Тур де Франс», о чем свидетельствовали фотографии на стене, спросил, не желает ли Брач чего-нибудь еще. Агент покосился на него с любопытством: за вкрадчивыми манерами хозяина явно читался какой-то намек. Он улыбнулся и попросил еще пива. Вдали от мексиканского друга-художника Брачу повсюду чудились намеки.
Поняв, что ему, возможно, придется задержаться в этом заведении на неопределенное время, Брач раскрыл меню. Выбрал жареную картошку, которой славился «Ле-Пети-кафе», и сочный антрекот со стаканчиком хорошего бордо. «Вот она, жизнь агента Коминтерна в Париже!» – с удовлетворением подумал он.
Брач не завидовал своим товарищам, работавшим в других европейских столицах или остававшимся в Москве. Из своего пребывания в Советской России он с удовольствием вспоминал только продолжительные командировки в Сочи, на Черноморское побережье, где он проводил занятия с начинающими агентами.
Он продолжил листать «Фигаро» и наткнулся на статью об очередных дебатах о природе сюрреализма. Каталонский художник Сальвадор Дали, проездом оказавшийся во французской столице, оспаривал право авторства на основание этого художественного течения у Андре Бретона. Ссоры эксцентричных нарциссов развеселили Брача. Впрочем, упускать этих шутов из виду не следует, подумалось ему. Пусть они и не готовы поддержать коммунистов, но могут принести пользу.
Брач уже собрался заказать себе ужин, когда на пороге возник Довгалевский. В своем старомодном костюме он мало походил на дипломата, напоминая скорее бродягу в галстуке. Черные очки, очевидно надетые для маскировки, закрывали ему половину лица, но никого не могли ввести в заблуждение, и Брач про себя посмеялся над этой нелепой уловкой.
Довгалевский радушно поздоровался с Брачем, но не рискнул признаться, что за ним следили агенты французских спецслужб. Чтобы ускользнуть от них, пришлось сделать в метро две лишние пересадки.
– Как будем действовать? – извинившись за опоздание, спросил Довгалевский. – Максим Максимович ждет результатов, и немедленно. В Стокгольме наши топчутся на месте. Кремлю это не нравится.
– Результаты будут, поверьте. Этого Бунина не признают.
Но его слова не успокоили Довгалевского, который заметно нервничал.
– А тут еще Эррио ушел! – подосадовал он, на мгновение забыв о судьбе русского писателя. – Сколько сил потрачено зря! Теперь все придется выстраивать заново. Пока неизвестно даже, кто сменит Эррио в Министерстве иностранных дел.
– Подождем, пока объявят состав нового правительства, и тогда посмотрим. В любом случае ждать недолго. Все же Франция – наш союзник.
– Это верно. Франция всегда много значила для России, так повелось еще со времен Петра Первого. Правда, потом Наполеон все подпортил… Но нашу дружбу просто так не разрушишь! – вдруг с пафосом воскликнул Довгалевский. – Свидетельством тому – пакт о ненападении, который мы подписали в прошлом месяце!
– Это вы ловко провернули! – поддакнул Брач.
– Да, но ситуация слишком нестабильна! – отвечал Довгалевский. – Общественное мнение переменчиво и порой к нам враждебно. После убийства президента Поля Думера русским эмигрантом французы стали нас бояться. Многие считают, что в этом деле не все ясно. И пресса пишет о нас плохо. Русофобия, что тут скажешь!
Они помолчали. Убийство президента Французской Республики, произошедшее несколько месяцев назад, сильно навредило репутации Советской России, и без того не блестящей. Действительно, сотни тысяч французов потеряли свои сбережения в царских займах, долги по которым большевистское правительство выплачивать отказалось. Отношения между обеими странами по-прежнему омрачало обилие неразрешенных противоречий, и отставка кабинета Эррио ничуть не способствовала улучшению ситуации.
– Так что мы предпримем по поводу Бунина? – поинтересовался Брач.
– Для начала можно попросить его заявить представителям Шведской академии, что он не считает себя достойным премии. В общем, что-то в этом роде…
– Вы смеетесь? Это для них не аргумент!..
– Литвинов говорил мне, что моя стокгольмская коллега, Александра Коллонтай, уже готовит для этого почву. Она ведет там активную работу.
– Гм…
– Как вы знаете, Коллонтай – очень опытный товарищ. Не стоит ее недооценивать.
– Ни в коем случае! Я в курсе ее способностей.
– В крайнем случае Бунин мог бы признаться членам Нобелевского комитета, что он не чувствует себя в безопасности. Что он опасается за свою жизнь. Конечно, это следует сформулировать тоньше. Нельзя допустить, чтобы кто-нибудь подумал, будто советское правительство угрожает своим бывшим соотечественникам.
– По-моему, это полная утопия, – ответил агент Коминтерна. – Никто в это не поверит. Шведы все же не дураки.
Полпред был явно расстроен. Он отхлебнул немного бланш-де-Брюгге и взглянул на меню.
– Нашим приоритетом остаются взаимоотношения с Францией. Литвинов прилагает неимоверные усилия, чтобы заключить с Парижем пакт о взаимопомощи.
– Знаю.
– А у этого отщепенца Бунина здесь полно друзей, в том числе, как вам известно, среди наших сторонников. У него, например, прекрасные отношения с Андре Жидом. Если с Буниным что-то случится, шум, думается мне, дойдет и до набережной Орсе. Жид имеет влияние даже на президента Республики.
– Так что же нам делать? – прервал его Брач.
– Выходите на Жида. Он что-нибудь посоветует.
– Вы действительно так думаете?
– Он нам поможет, главное – правильно обрисовать ему положение вещей. А если он откажется, у нас в запасе есть Ромен Роллан.
* * *
Андре Жид упорно уклонялся от разговора с Брачем. Тот звонил ему каждый день, предлагая встречу, но все было напрасно. Агент Коминтерна уже начал подозревать, что они поставили не на ту лошадь.
Он знал, что Жид знаком с Буниным. Несколько лет назад писатели случайно столкнулись в театре «Вьё Коломбье». Разногласия по ряду вопросов, особенно по отношению к Советскому Союзу, не мешали Бунину и Жиду испытывать уважение друг к другу, и время от времени они встречались в Провансе.
Брач размышлял: как Жид отнесется к присуждению Бунину Нобелевской премии? Согласится ли он помочь Москве помешать русскому изгнаннику добиться высокой награды? Чем ответит на его просьбу надавить на Бунина и убедить его добровольно выйти из литературной гонки?
Выдвинутый волею судьбы на авансцену политических и литературных схваток, вдохновляемых коммунистической партией, Андре Жид слыл верным сторонником Москвы. Но с некоторых пор автор «Имморалиста» все больше тяготился ролью лучшего друга СССР. Теперь Жиду, поначалу увлеченному советским экспериментом, претила сама мысль о безоговорочной поддержке большевиков.
Он ни в коем случае не желал превращаться в марионетку Сталина. Жид отказался вступить в Ассоциацию революционных писателей и художников, хотя и симпатизировал ее участникам. Но назойливые звонки Брача, которые он расценивал как попытку оказать на него давление, ему категорически не понравились.
В итоге они договорились встретиться в Люксембургском саду сразу после Рождества. С первых же минут разговора писатель объявил Брачу, что считает себя свободным человеком и не собирается изменять своим принципам. К французу нужен особый подход, понял агент, иначе его не убедить в том, что Бунин – предатель и враг пролетариата.
Судя по его решительному виду, Жид был крепким орешком. Таким нелегко манипулировать. Несколько лет назад он открыто выступил против колониальной политики в Конго, чем заслужил репутацию человека, не боящегося говорить правду. Он сурово осудил французскую буржуазию, к которой сам принадлежал, за эксплуатацию африканских народов.