Наверное, имеет смысл сказать несколько слов о жизни этой удивительной, по нынешним меркам, личности. Некоторые считали, что его поведение, со стороны кажущееся не всегда адекватным, было связано с тем, что, занимая некогда высокий пост с великолепными карьерными перспективами, он не сумел в какой-то ситуации успешно договориться с важными людьми, в результате чего был похищен его сын и выставлены требования, на которые он был вынужден согласиться. Говорят, именно тогда его психика и подверглась деформации, но я все же думаю, что тот случай мог лишь усилить его не полностью проявлявшие себя до поры до времени отвратительные черты характера. Не очень верится в то, что одно происшествие, пускай и такое ужасающее, могло превратить нормального человека в то дерьмо, каким он стал позже. В итоге сына ему вернули в обмен на его отказ от предлагаемой высокой должности. Через какое-то время, как и следовало ожидать, он уволился со своего поста, занимал какие-то более мелкие, хотя и достаточно высокие в глазах многих, должности, пока не докатился до нашей конторы.

Эти и некоторые другие подробности его жизни мне рассказал, вернее нашептал, как-то Перевогин, подвинувшись ко мне настолько близко, насколько позволяло его чувство приличия, которое, в свою очередь, этим вопросом, видимо, вообще не задавалось: казалось, что Перевогин не шептал, а лизал мне ухо. Но сама суть истории была интересна настолько, что я готов был перетерпеть и эту его близость, и отвратительный запах изо рта.

Положение Егорки в нашей конторе, надо сказать довольно весомое, для него, очевидно, было унизительным ввиду непомерно развившегося ранее самомнения, дикой потребности власти при весьма скромных масштабах организации: здесь просто негде было развернуться, чтобы проявить себя всецело, показать себя со всех сторон, в полной мере, во всю свою силу. И хотя курировал он всего три небольших предприятия, принадлежащие нашей компании, но делал это с такой же энергией, как в прежние времена, когда имел дело как минимум с тридцатью. Чертов безумец, он орал так, что, кажется, хотел докричаться до самых дальних окраин страны. Видимо, он то и дело забывал, что нет уже у него власти на тех окраинах, не осознавал, что сейчас уже не орут, как раньше, и упорно не хотел видеть будущее, в котором для таких, как он, места оставалось все меньше.

– Я тебе сейчас этот отчет в задницу засуну!!! Понял?! – визжал он на одном из совещаний.

– Ег-гор Ал-левтинович… Да мы… – заикаясь, мямлил подчиненный, который, кажется, уже наложил в штаны.

– Да хули вы?!! Уроды, бля!!! Если я вам сказал в прошлый раз, как надо делать, то так и надо делать!!!

– Так мы… Мы так и сделали…

– Да нихуя не могли вы так сделать, потому что вы не можете делать!!! Вы вообще ничего не можете делать!!! Импотенты, блядь, производственные!!!

В таком духе проходили совещания, жаркие и безобразные, с воплями, брызжущей слюной и уродливым, серым от гнева, лицом начальника – Егорки.

Временами, когда кто-то говорил ему действительно правильные вещи, которые могли охладить его беспричинный пыл и направить мысли в созидательное русло, казалось, находило на него какое-то просветление, и он как будто ненадолго задумывался. Но потом, словно опомнившись, приступал к беспощадной и совершенно нелепой критике, повышал голос все сильнее и сильнее, как бы раззадоривая самого себя, доводя свое состояние до какого-то безумного исступления, куража, превращая таким образом все происходящее в театральное представление. Это был театр одного актера, а он дошел до такой степени деградации, что был в первую очередь актером, а потом уже всем остальным.

Ему ничего не стоило назначить подчиненному аудиенцию, а самому куда-нибудь уйти. В таких случаях приходилось этому подчиненному потом многое выслушивать и много оправдываться из-за того, что встреча не состоялась, несмотря на то что вины подчиненного здесь не было никакой: начальник ведь сам ушел. Однажды в такой ситуации оказался я сам, и в назначенное время стоя перед запертой дверью, подумал, что поступлю разумно, если ему позвоню. В ответ я услышал возглас негодования: «Я тебе что, слуга, чтобы тебя ждать?!»

Трудно было точно понять, что творится в голове у этого человека, как и трудно было найти к нему подход. Есть мнение, и надо сказать, мнение научное, принадлежащее весьма известному психологу, что нормальный в психическом отношении человек при принятии решений всегда рационален. По сути это означает, что, достаточно изучив человека, можно довольно точно предсказать его поведение в том или ином случае – если это человек нормальный. Так, например, мама моя легко могла прогнозировать поведение моего отца, по крайней мере до определенной степени, зная, как можно его посильнее поддеть и какого результата ожидать, равно как и он мог определить, чем она занималась, прежде чем пришла домой, по каким-то признакам, может быть другим неясным, и это было для него поводом затеять скандал. Точно так же со временем я смог предугадывать реакции Маши на те или иные слова и действия, Перевогина, который оказался предсказуемым до безобразия, да и вообще всех в той или иной мере соприкасающихся со мной людей, с тем лишь отличием, что поведение одних я прогнозировал более точно, других – менее. И я полагаю, что такой прогноз имеет значение не столько даже как инструмент умышленного воздействия, но важен прежде всего для нормального общения.

Пожалуй, Егор был единственным из окружающих меня людей, предвидеть реакции и поступки которого не удавалось – и, судя по всему, не только мне, но и вообще никому. Лишь факт того, что он занимал высокую должность, никак не соответствовал логическому выводу, неизбежно исходившему из общения с ним: в психическом отношении он был нездоров.

Смотрел я на этого человека, заняв, как я уже говорил, отстраненную позицию наблюдателя, как на пережиток дурацкого прошлого, как на забавный и в то же время нелепый экспонат, от которого представители общества современного, то есть молодые люди, особенно те, что моложе меня, шарахались как от какого-то чужеродного тела, понимая, что прикасаться к такому, с одной стороны, опасно, с другой – бессмысленно.

Несколько позже судьба ненадолго свела меня с одним человеком по имени Георгий (или, как он называл себя, Джордж). Он не имел никакого отношения ни к месту, где я работал, ни к городу, где я жил, ни тогда уже даже к стране, потому что еще до нашей встречи эмигрировал за границу и вполне успешно работал там в крупной и уважаемой организации. Несмотря на все эти, казалось бы, разъединяющие факторы, в ходе нашего разговора обнаружилась одна общность, и, надо сказать, весомая: Егорка. Человек этот, Джордж – весьма образованный, говорящий на нескольких языках, отличный специалист, неплохо устроившийся в жизни, – в каком-то смысле был благодарен Егорке, хотя едва мог подобрать приличное слово в его адрес. Говорил он уже с легким акцентом, и, когда услышал в разговоре со мной упоминание о Егоре Алевтиновиче, протянул слегка на английский манер:

– А… Да-а… Зна-аю этого…

И после небольшой паузы, как будто собравшись, добавил уже без всякого акцента:

– …урода.

Вообще, когда доходило до обсуждения жестких, конкретных и эмоциональных тем, акцент у Джорджа пропадал напрочь, а речь становилась чисто русская – наполненная, грамотная и гладкая, независимо от того, употреблялись в ней крепкие выражения или нет. А знал он Егорку, как выяснилось, потому, что какое-то время назад работал в той самой организации, где Егора Алевтиновича должно было ожидать большое будущее, и, хотя не состоял у него в подчинении, благодаря своим выдающимся способностям был Егором замечен, и потребовалось совсем немного времени, чтобы для Джорджа были созданы совершенно невыносимые условия. Он вынужден был уволиться, место его занял какой-то недоумок, и Егор, надо понимать, был страшно рад такому развитию событий, которое сам и спровоцировал. Однако в результате случая с похищением сына эта радость, как и все другие радости, перестали иметь всякий смысл: психика Егора тронулась окончательно.