– Нормально так! Хорошо, что не в водочном соусе. Сколько ящиков?

Капитан уже все сосчитал.

– Двадцать пять по двенадцать бутылей – триста, плюс по ящику уже отдал механикам и штурманам и два – матросам. Это еще сорок восемь пузырей. Ну… и один россыпью, под койкой. – Он встретил мой удивленный взгляд и поспешил заверить: – Да все в порядке, я сразу всех предупредил, что больше выдачи не будет, все в дело пойдет! Они согласились.

– А, ну, раз согласились, это меняет дело. – На моей памяти подобный рейс уже был, слава богу, я не участвовал. – Впрочем, что мы все о грустном? Давай-ка тоже ударим по «соусу».

Лицо Вилниса отозвалось желанием, он пружинисто спрыгнул с койки и вытащил из-под подушки «ноль семь» на двенадцать градусов. Под столом уже стояли три пустых – случилось до меня. Процесс пошел. К концу совместной четвертой пришли к выводу: мы – слабохарактерные люди, народ выпросит все это вино, и только этикетки на банках с рыбой будут утверждать оригинальность продукции. Внутри будет все по технологии: лаврушка, соль, сахар, бензойная кислота, специи… Но не будет ни капли вина.

– Ну, ты теперь понял?

Я сделал последний глоток и лизнул пустой стакан.

Ударом кулака в донышко капитан вынес пробку пятой.

– Вах! Что делать? А лаборатория? Они ведь всегда берут несколько коробок на анализы, и это будет ба-а-альшой… конец!

Разливая, я успокаивал как мог:

– Старик, угомонись! Что такое двадцать грамм вина на полтора кило рыбы? Я пробовал кильку в винном соусе, там вином и не пахнет, наверное, тоже было выпито. Уверяю, клиент съест с костями все, что в рот попадет, а для лаборатории сделаем в полном соответствии с гостом. Ты прямо сейчас спрячь подальше двадцать бутылок, они действительно в дело пойдут, а остальное… Смирись. В худшем случае из партии вычистят. Потом восстановят.

Выпили.

– Теперь спланируем катастрофу. Выдача поштучно – пузырь в нос и с максимально возможными интервалами. Пусть ходят по кругу. Растянем суток на полтора или как пойдет. По первой части вопросы есть?

Вопросов не было, я продолжил изложение плана:

– Ты будешь завскладом, все равно вахту не стоишь. Запасись жратвой суток на двое, запри дверь и выдавай через иллюминатор, вроде как из киоска. Пусть очередь с палубы идет. Сухую корочку вином же и запьешь.

– А в туалет?..

Я пропустил вопрос мимо ушей.

– Я беру на себя самый трудный участок: контроль мостика, безопасность движения судна, дисциплину экипажа и дебаты. До Ирбенского пролива дотянем, а в открытой Балтике нам сам черт не брат. Ну как?

Капитан вяло ткнул вилкой в банку шпрот и неуверенно произнес:

– Народ у нас мирный…

Тихий ангел пролетел… Мы одновременно вздрогнули, посмотрели друг на друга и произнесли:

– А Яша?!

Яша, большой снаружи и добрый внутри, со своим обостренным чувством социальной справедливости мог попутать все карты. И тут Вилнис заторопился:

– Володя, уже восемь, я сейчас поеду к врачу на дом, оформлю санитарный отход, шпонку еще надо поставить. Ну, понимаешь…

Я не придал значения этой «шпонке». Мало ли, думаю, может, у одинокой женщины водопровод сломался или мясорубка? Главное, чтоб вернулся.

Закрыв каюту на ключ, мы вышли на палубу.

Капитан прыгнул на причал и побежал к своей машине, а я примкнул к веселому сообществу. Оставив «павших» в носовом кубрике, живые давно уже перебрались на свежий воздух под майское вечернее солнце и разбились на группы по интересам. «Физкультурники» упорно соревновались в прыжках с места на дальность, а «философы» тесной группкой расположились на баке, обсуждая радужные перспективы «винного рейса».

Примкнув к «спортсменам», я безоговорочно выиграл две рюмки и, несмотря на протесты, снялся с соревнований.

– А давай поборемся!

Они уже приступали к вольной борьбе. Я не на их волне, здесь у меня уже давно возник дефицит одиночества. Так бывает: тесно душе и телу, а спрятаться негде. На ходовом мостике – тишина. Самое обитаемое место в море всегда пустынно на стоянках. Включил чайник, присел, свободно положив руки на штурвал. Господи, как хорошо! Здесь – мое пространство. Я выбираю себе в пару молчаливых матросов, всех разговорчивых давно отвадил и не могу терпеть, когда кто-то праздный приходит сюда на ходовых вахтах. В квадрате окна, как в аквариуме, все еще кривлялись немые клоуны. Они боролись на руках, пытались креститься пудовой гирей, задушевно пели… Многонациональные, разные, они никогда не дерутся между собой, нет зла. Иной придет с берега с подбитым глазом, так, может, это жена засветила.

Я отстраненно смотрел на это действо и сам себе уже казался сумасшедшим зрителем в пустом темном зале. И лежала на сердце какая-то горечь: это последний рейс нашего «Четыре ноля», а потом старика – на гвозди. Они, пароходы, без людей так быстро умирают – жизнь уходит мгновенно. Это чувствуется даже на большом ремонте – звонкая тишина и нежилой запах. Мне всегда их жаль.

Я и сам собирался прощаться с профессией, так совпало. Не сложилось: тридцать семь лет – и все как-то ушло, исчезло… нет блеска в глазах. Когда-то я думал, что все смогу, и вот – без шансов.

К двадцати одному пришел главный капитан колхоза – мелкий, с виду бравый старичок с чеховской бородкой. Он, несмотря на возраст, дозу хорошо держит. Еще с причала спросил тихо, с опаской:

– Третий штурман на борту?

Я удивился. Где Яша, понятия не имел, но в тон ему негромко ответил:

– Карты на переход готовит, серьезно занят.

Старик всегда приходил перед выходом в море, гнал штурманам какую-то пургу по безопасности мореплавания, выпивал свои пол-литра и убирался восвояси. Вторая часть мероприятия была ему более приятна. В кают-компании я подсадил шефа к бутылке «Пшеничной» и жареной рыбе, а сам пошел собирать живых. Третий штурман жил в одной каюте с мотористом Колей, я вошел к ним и замер: Яша, мощным кулаком подперев в кровь разбитое лицо, сидел за столом и молча сверлил меня одним глазом.

– Простите, сэр…

Сделав шаг назад, я осторожно прикрыл дверь и успокоил себя вслух:

– По голове даст – и весь инструктаж. Позову-ка Анатолия Иваныча, он, наверное, очнулся.

Но Иваныч, лежа на палубе нашей с ним каюты, не подавал признаков жизни. Его голова подпирала дверь изнутри и не отзывалась на голос. Я стукнул ему в лысину пару раз, сунул руку в щель, покрутил ухо. В ответ он что-то злобно мыркнул и громко засопел.

Когда я вернулся в кают-компанию, главный капитан, положив на стол щеголеватый берет со значком «Слава КПСС», пошел уже по третьей.

– Артурыч, люди заняты по делам, а капитан оформляет санитарный отход.

Но старик уже забыл, зачем пришел, ему нужен был слушатель. Он – весь в прошлом: промыслы в северных морях, дрифтерные сети, тралы, огромные уловы лет тридцать назад. О, какие! Конечно, это были его рекордные уловы. Иваныч, его друг и собутыльник, мне это уже рассказывал, только от своего имени. Я тоже не первый день в море: капитаны-промысловики их времен были рыбаками от бога. Не имея точных координат, брали рыбу чутьем, по перепадам температур, глубин, атмосферному давлению, направлению ветра… Пригоршню забортной воды в рот закинет, пополощет: «Здесь ставим трал»! И есть улов! А Иваныч мне «поет»: «Да у меня в Северном море свои «огороды» были!»

Щас! Сидят пятьдесят тонн рыбы в «Иванычевом огороде» и переживают: быстрей бы Иваныч с тралом приехал! Когда я дома на рыбалке тащу очередного леща, мой маленький сын говорит: «Папа, тебя здесь вся рыба знает». С этими ветеранами – то же самое. Я прямо засыпаю, а старик сам себе наливает и рассказывает, рассказывает и наливает. Рыбу не жрет. В двадцать два прикончил-таки бутылку и, лихо сдвинув берет на очки, попер на выход. В движении он заваливается вперед и ни хрена не видит. Сзади, уперев колено в поясницу и взяв за плечи, я пытаюсь его разогнуть, придать туловищу некую вертикаль, но главный капитан не гнется, на то он и главный, и все старается присесть. Уже на руках я вынес его на причал, как-то выпрямил и легким толчком дал направление на проходную: