Берестяное лукошко с ягодами, удобно крепящееся сейчас к седлу, дала ей какая-то старуха с изрезанным морщинами смуглым лицом и длинными седыми косами. Она чуть ли не бросилась лошади под копыта, чтобы только «юная царевна Димира» заметила её. «Царевна» заметила, даже с преогромным удовольствием ударила хлыстом солдата, бросившегося оттаскивать дерзкую простолюдинку. Остановившись, Лусиль ласково заговорила, и женщина, заливаясь слезами, стала проклинать царя. Два сына этой крестьянки то ли восстали против него и были казнены, то ли ушли по рекрутской повинности и погибли, подавляя какой-то бунт. В общем, что-то с ними произошло. Нет, первым подобным историям Лусиль искренне внимала, старалась запоминать, но вскоре они невозможно смешались в голове. Послушать народ Острары, – так за время правления чернокровца, Сыча, Гнилого каждая вторая семья настрадалась. Забавно, с виду-то всё было неплохо: города не в запустении, дороги терпимые, поля возделаны. Гостей встречали щедро, а сколько роскоши оказалось в храмах… Есть на что посмотреть, есть что прихватить. И начать можно с малого, вот с таких подарочков хотя бы. А что? Нельзя же не брать. Так что «царевна» милостиво приняла благословение и лукошко, а в ответ осенила женщину солнечным знаком. Внутренне она при этом передёрнулась: сама была лунной по вероисповеданию, на службы ходила ночью, на груди носила, конечно же, не солярис. Но такая она была светлая и златовласая, что люди тянулись к ней и тянули детей. Многие были убеждены: она лишь прячет истинную веру, прикрываясь верой приютивших её союзников. Лусиль никому не мешала заблуждаться на свой счёт, давно поняла, что в большом деле – в политике, к примеру, – от этого только польза.

На развилке большой дороги королевский полк стал соединяться с основной армией – той, что покинула город ещё накануне и обосновалась в предместьях, дабы не смущать народ слишком уж помпезным выездом. Лусиль кивала командующим, скользя праздным взглядом по лицам. То и дело мелькали и тени из-под облаков: железнокрылые тоже явились вовремя. Интересно, они вили себе на ночь гнёзда? Ха.

Задрав голову, Лусиль в который раз не смогла оторвать взор от сложной брони этих воинов. Лёгкие пластины сверкали даже издали, слепили. Когда очередной крылатый силуэт взрезал воздух и, сверкнув наплечником, умчался, Лусиль раздражённо прикрыла один глаз. Она в который раз задалась довольно важным, как ей казалось, вопросом – уже не о гнёздах и даже не о том, есть ли у замечательных соседей Осфолата привычка гадить на людей с неба, свойственная обычным птицам.

– Что мы будем делать, если союзнички проголодаются и нападут? Или выжрут целый город, и тогда нас убьют мои будущие подданные? Зачем было брать таких друзей?

Она спросила вслух, не оборачиваясь, но без труда узнавая поступь коня, на котором её догоняли, и получила незамедлительный ответ:

– Ты же не можешь, о солнечная царица, придерживаться пагубных заблуждений?

Лусиль наконец соизволила глянуть через плечо. К ней действительно спешил королевич Влади – как всегда, опрятный, ровно улыбающийся, но трогательно сонный. Она широко ухмыльнулась вместо приветствия и простёрла навстречу руку. Поравнявшись, Влади её пожал, а потом и поцеловал. Лусиль неотрывно смотрела на него: слегка исподлобья, покусывая губы, как ему всегда нравилось. Когда её пальцы, высвободившись, игриво пробежались по его запястью, Влади быстро отвёл глаза. Он знал – её взгляд говорит: «Я скучала». Ответный говорил то же, но менее распутно.

Сивиллус, король-отец, звал Влади и Лусиль близнецами, так повелось с детства. Они действительно были неуловимо схожи нежными чертами лиц, как если бы приходились роднёй. Волосы у Влади были, как и у Лусиль, белокурые и длинные, только не вились и оттенком напоминали не солнечные лучи, а холодное сияние луны. «Лунными» были и глаза – серые, почти белые, очень блёклые в сравнении с голубыми глазами королевны. Зато одно сходство было, по мнению Лусиль, несомненным: Влади, несмотря на высокий рост, тоже напоминал хорошенькую девушку. Об этом она ему иногда и сообщала, подстрекая к долгим перепалкам.

Но сейчас перепалку явно собирался начать он сам.

– О мой королевич… – пропела Лусиль, – как вам ночевалось в стогу сена?

Тонкие брови Влади приподнялись.

– С чего ты взяла, что я спал в стогу сена?

– Ты же только об этом и говорил, когда мы собирались в поход. Романтика интервенции. Мытьё в речке, еда на костре, сон в стогу сена…

– Кажется, мы с тобой уже удостоверились, что сено забивается в разные места. Я спал в шатре, как и всегда. И мне было грустно. А ты наверняка без меня пировала… – Он укоризненно покосился на ягоды. – Что ты там опять лопаешь?

– Угощайся. – Улыбнувшись уже миролюбивее, Лусиль отщипнула виноградину от верхней лежавшей в лукошке грозди. – Народное подношение.

Влади задумчиво прищурился, склонил голову набок – тонкая прядь упала на высокий бледный лоб.

– А кто-нибудь их проверил?

– Проверил, конечно. Я.

– О, Лусиль, вечно ты…

Только воспитание не дало ему закатить глаза. Лусиль терпеливо пояснила:

– По местным обычаям, если тебя угощают союзники или хозяева дома, где ты остановился, лучше не давать пробовать слугам. Доверие… здесь всё на доверии.

Влади продолжал смотреть с укором, но наконец сдавшись, вздохнул.

– Давай. – Он немного наклонился. – Я же не хочу, чтобы ты умерла одна. Если это случится, я всё равно не выберусь из этой дыры живым.

Лусиль самодовольно кивнула и, вновь глядя тем самым взглядом, поднесла ягоду к его тонким губам. Влади забрал её, коснувшись пальцев поцелуем. Взгляд на него действовал, кто бы сомневался, а от ощущения – губы задели кожу на подушечках – побежала по спине приятная дрожь и разлилась теплом ниже. Не нужно было расставаться на ночь – в который раз мелькнула досадливая мысль. Да, конечно, Влади и дисциплина в войске – вещи, которые неплохо друг с другом ладят, но всё же… когда теперь армия нормально заночует?

– Острара – не дыра, – всё-таки напомнила она, отвлекаясь от вопросов без ответов и поругивая себя за совершенно ненужные сейчас плотские фантазии. – Это вроде бы моя родина. И будущие владения Осфолата. Твои. Наши.

– Давай ещё, – потребовал Влади, поглядывая на лукошко.

Лусиль скормила ему вторую ягоду, получила второй мимолётный поцелуй и продолжила:

– Возможно, твой отец даже прав и я действительно родом из этих мест. Знаешь, мне чем-то нравится здесь. Так дико… бесприютно. Будто всё спит. Спит, а я бужу.

– О, я-то знаю, как ты любишь всех будить, особенно в дни, когда можно и поспать.

Несмотря на шутливость тона, Влади не смеялся. Конечно, он внимательно выслушал и принял слова всерьёз. Он всегда принимал всерьёз ее слова – с того самого дня, как, охотясь с псарями и двором отца, случайно нашёл в королевских угодьях испуганную, забывшую своё имя – да и почти всё прочее – девочку. Девочку в изодранной одежде, стоптанных туфельках и дорогих золотых серьгах с подвесками-солнцами. Её он, вместо трофеев, и привёз в летнюю резиденцию к Сивиллусу. Он же вскоре дал ей новое имя – Лусиль, от «лусс» – «найдёныш» и «иль» – «прекрасная». Удивительно… несколько лет спустя он признался, что прекрасной она показалась ему уже в ту минуту, когда, испуганная выстрелами, налетела на него в чаще и, приняв за разбойника, попыталась задушить. У неё были тогда совсем слабые руки, не то, что сейчас. Влади повезло. Впрочем, Лусиль смутно помнила встречу и сомневалась, что действительно хотела отнять жизнь у мальчика, который так светло ей улыбался, так ясно глядел и так ласково хрипел под хваткой её дрожащих пальцев: «Не бойся… успокойся… я же тебя не обижу…»

– Возвращаясь к людоедам. – Влади хмыкнул. – Давай-ка вспомним всё, что нам нужно помнить, чтобы не бояться поворачиваться к ним спиной. Итак, людоеды…

– На самом деле едят людей только на два своих больших праздника, в конце и середине года, – послушно повторила Лусиль. – И едят убитых врагов, если враги достойно с ними бились. Потому что…