Ася не понимала. Ей казалось, что она только занесла ногу перед прыжком, что у нее хватит сил свернуть горы.
– Вы меня еще увидите, – она сжалась, пытаясь остановить слезы.
– Где? – глумясь, засмеялся главреж, сверкая круглыми очками.
– На ОРТ11, – брякнула Ася, даже не подозревая, насколько провидческой окажется эта фраза.
Глава
9
Главный редактор конкурирующей телекомпании Артур Арганов беззастенчиво рассматривал Асю сверху вниз и обратно:
– Знаешь, мне кажется, тебе нужно вести что-то очень женское, – произнес он со сладостью в голосе.
– Почему вы так решили?
– По форме твоего бедра. Я видел, как ты играла в бильярд.
Общегородские тусовки журналистов всех трех телекомпаний Н-ска были популярны, и Ася их часто посещала. Опять же по бартеру, телевизионщиков принимали боулинг-центры и бильярдные залы. Ася вспомнила, как готовилась к той вечеринке. Самыми дорогими в ее наряде были колготки – она купила их у какого-то барыги за четверть зарплаты. Черная сетка с крупными ромбами. На вещевом рынке было подобрано лаконичное черное А-образное платье выше колена и найден синтетический розовый шарф, небрежно намотанный на шею. Туфли Ася взяла у мамы – румынские, черные с металлическими ромбами и застежкой на лодыжке а-ля Валентино. Она играла в бильярд, как водится, сразу нашлись учителя мужского пола, которые стоя сзади, руководили каждый движением. Арганов курил в толпе поодаль, и, закончив игру, Ася встретилась с его хищным взглядом.
От женской программы она отказалась. Предложила свой документальный проект по экономике и промышленности, дышащей на ладан, два года моталась по городам и селам губернии, буровым и заводам, получила «Тэфи – регион»12 и загрустила. Небо Н-ска уже давило ей на макушку, и Ася решила махнуть в Москву. Арганов, к удивлению, отпустил ее с миром, подарил гигантский букет бордовых бархатных роз, чмокнул в нос и сказал: «Почему-то я за тебя не волнуюсь».
Билет на поезд в один конец, датированный 26 мая 2000 года, Ася сохранила на всю жизнь. Поселилась сначала у знакомых знакомых, заняв одну комнатку из трех, спустя время сняла квартирку рядом с Яузой в Медведково. Дорога до Телецентра на трамвае занимала около 40 минут. Конечная 17-го была у Останкинского пруда, дальше нужно было пять минут идти пешком. Еще в Н-ске Ася отправила свои резюме на несколько федеральных каналов, договорилась о встречах, и теперь ехала на первую из них. Выйдя из трамвая, мучаясь от боли в животе (привычной при волнении), она вдруг уперлась в огромную афишу на круглой железной тумбе: Ярослав Кречет и Московский симфонический оркестр. Карл Орф. Кармина Бурана. Асе показалось, что она проглотила шерстяной носок. Горло стало сухим и колючим. На столбе красовался Славочка, пафосный, возмужавший, с каштановыми волосами по плечи, во фраке и бабочке. На заднем плане металось пламя, как когда-то на постере полуголого Жигунова.
– Кречет? – она почти крикнула. – С какого перепугу?
Славочка просто взял ее фамилию «Кречетова» и отбросил все лишнее. Ася почувствовала, что ее цинично изнасиловали.
– Ну, ты, Клюев, даешь, мамочкина сыночка, ты даешь…– она споткнулась и упала, разодрав на коленке черные колготки.
Глава
10
Славочка выходил с однокурсниками из дверей Гнесинки поздним вечером. На перекрестке Поварской и Малого Ржевского переулка наткнулся на Филизуга, давно замерзшего в ожидании. Воротник серого короткого пальто был поднят, малиновые уши просвечивались насквозь чугунным фонарем у подъезда дома Шуваловой. Он сильно сдал, поседел, похудел, ручейки морщин на его лице превратились в реки. Москва его, потомственного москвича, как-то совсем растворила. Богемность и выпуклость, которой так восхищался Славочка в Н-ске, сошла на нет, он был жалок и даже убог.
– Фил, ну я же просил, не надо ждать меня здесь.
– Славик, я очень устал, я ложусь в больницу, – Филизуг дрожал от холода.
– Боже, а как я устал от этих манипуляций. Хорошо, ложись, только позвони мне и сообщи, где ты.
Славочка стеснялся Филизуга. Его ждали друзья, которых он неимоверными усилиями завоевывал почти три года. Ему было стыдно перед самим собой, ведь это Филизуг через свои прежние связи договорился о прослушивании в Гнесинке, Филизуг привез их с мамой в Москву, разместил в своей маленькой комнатушке в коммунальной квартире в Староконюшенном переулке. Эту коммуналку должны были вот-вот расселить, дав жильцам по двухкомнатной квартире где-то в Крылатском, но процесс затягивался. Первые полгода они жили странной семьей, спали на диване вдвоем с мамой, а Филизуг ютился на раскладушке. Вечерами репетировали, пока редкие оставшиеся соседи не стучали кулаками в стену. Дарья Петровна в это время готовила на общей кухне ужин из продуктов, которые добывала неимоверными усилиями. Денег ни у кого не было. Нервы звенели струной ми второй октавы, и каждый играл на ней свою партию.
Дарья Петровна уехала из Н-ска через месяц после того, как Филизуг увез Славочку в Москву. Жизнь ее стала пустой, к тому же Славочка схватил ангину, загибался от столовской еды и нечеловеческой нагрузки – его взяли сразу на второй год обучения, но программа была очень сложной, к тому же курс, на который он попал, невзлюбил провинциального гения. И прежде всего из-за Филизуга. О Филлипе Андреевиче в Гнесинке ходили гадкие слухи. Об этом Славочка узнал в туалете после первой недели обучения. Два альтиста стояли в очереди в кабинку, и когда Славочка просачивался между ними на выход, пропели: «филь-кин маль-чик с паль -чик!».
Дарья Петровна тоже почувствовала неладное. Недели через три после того, как Славочка с Филизугом сели в поезд, она встретилась возле подъезда с учительницей из музыкальной школы и гордо сообщила ей, что сын принят в Гнесинское училище и отбыл с педагогом в Москву.
– Он у вас умница, – подтвердила учительница, – вот только где будет работать Филипп Андреевич?
– Будет преподавать, как и прежде.
– В Гнесинке? Нееет. Туда ему путь заказан, ему чуть статью не пришили, за мужеложство.
Дарья Петровна не знала такого слова, но ночью заснуть не могла. Она соединила в голове все соты в один улей, и руки ее стали ледяными от ужаса. На следующий день состоялся разговор с Катюшей, мужем и его сестрой, живущей в соседнем доме. Было решено, что Катюша переедет жить к тете, и будет заканчивать старшую школу под ее надзором, муж закодируется и бросит пить, а она поедет помогать Славочке в Москву. Вскоре на Казанском вокзале в 5.38 утра ее с двумя чемоданами встречал Филипп Андреевич – Славочка лежал с температурой.
– Зачем вам два чемодана, мама? – спросил невыспавшийся Филизуг.
– Кастрюли, крупа, мед, варенье, – она перечисляла это и смотрела Филу между глаз, будто вбивала туда длинные гвозди.
– Крупааааа, – простонал Филизуг, и прогнулся под тяжестью неподъемной ноши, – носииильщик!
– Какой носильщик, деньги на ветер пускать, – она вырвала один чемодан из его рук и энергично пошла по перрону. Филипп Андреевич торопливо семенил сзади.
Они зажили втроем в одной комнате, вместе ужинали, занимали очередь в туалет сразу на троих. Беспощадно ругались с алкашами-соседями, защищая друг друга, и безжалостно же друг друга уничтожали, когда соседям было не до них.
– Мама, зачем вы опять положили в суп эту крупу, в ней же мухи! – Филизуг и рад был бы поесть в столовой или кафе, но Дарья Петровна заведовала деньгами, отбирая стипендию у сына и зарплату у Филиппа Андреевича (тот устроился ночным сторожем – не мог заснуть на своей раскладушке под храп Дарьи Петровны).
– Не мухи, а жучки. Попался один – велика драма! Жри и не высовывайся.
– Что значит «жри», – заводился Филизуг, – я не животное. Это моя квартира, мама, и вас сюда никто не звал!
