В памяти тут же вспыхнули виденные по телевизору репортажи об эвакуации населения, когда улицы затопил чёрный туман, поглощающий всё на своём пути, включая бестолково палящие по нему танки и спешно удирающие автобусы. Особенно запомнились вопли журналиста, оказавшегося настигнутым загадочным проявлением Катаклизма. В дальнейшем и его, и многих других записали в списки пропавших без вести, так как никто и никогда больше не видел оказавшихся в тумане, а из двух танковых взводов уцелела только одна машина.
– Вашу мать, почему только сейчас доложили!.. – старший лейтенант метнулся обратно в головную часть автобуса. – Продолжать попытки связаться со штабом! Увеличить скорость движения!..
Протасов принялся отдавать распоряжения, а журналисты, оставшись без присмотра, повскакивали со своих мест и хлынули к заднему стеклу, то есть к нам. В тесноте салона возникла давка: иностранцы, расталкивая друг друга, пытались сделать кадр получше, а мы, оказавшиеся у них на пути, старались оттеснить огрызающуюся на разных языках толпу. Прикасаться к иностранным гражданам было категорически запрещено, но данная ситуация создавала для военного персонала опасность, а это развязывало руки. Внезапно, один из гражданских, кажется, американец, попытался проскользнуть между Ивановым и сержантом, попутно двинув первого локтем прямо под каску. Это была ошибка: напуганные люди способны на многое, особенно, когда их трясёт крупная дрожь ужаса. Иванову моментально сорвало башню. Подхватив автомат, он двинул наседающего американца стволом в грудь, попутно огрев прикладом подвернувшуюся под руку полячку. Каска отлетела в сторону, из разбитого носа светловолосой девушки ручьём хлынула кровь, несколько капель которой попало прямиком мне на щеку. Словно во сне, я провёл по лицу ладонью и поднёс к глазам пальцы, не понимая толком, моя это кровь или чья-то ещё. Ор гражданских усилился, налитые яростью глаза буравили нас, фотоаппараты щелкали с утроенной силой, стараясь запечатлеть получше осатаневших солдат и сползающую на пол журналистку. Сзади послышался лязг передёрнутого затвора…
– ОТСТАВИТЬ! – взревел Штыков, отталкивая от себя представителя Германии. – ОТСТАВИТЬ!
В гущу событий устремился переводчик, наконец-то пришедший в себя. То на одном, то на другом языке он уговаривал прессу вернуться на свои места, но видимого эффекта это не приносило.
Вид крови и вопли сержанта слегка остудили прессу, так что паника вскоре улеглась бы, но тут дал о себе знать придурочный старший лейтенант, который не придумал ничего лучше, чем пальнуть в потолок из своего пистолета. В бронированный потолок, который, само собой, дал рикошет…
В тесноте автобуса выстрел больше напоминал взрыв гранаты. Запах сгоревшего пороха тут же заполнил салон, пассажиры мигом попадали на пол. Когда они более или менее пришли в себя, то увидели белого, как мел, Протасова, с всё ещё поднятым к потолку громоздким АПСом64, и лежащую лицом вниз светловолосую журналистку. Вокруг её головы разлилась лужа крови, а на затылке виднелось маленькое пулевое отверстие.
– Как же это… как же… – бессвязно бормотал офицер, не отрывая взгляда от безжизненного тела.
– Трындец… – выругался раскрасневшийся Иванов, опуская автомат.
Пару секунд в салоне царила гробовая тишина.
Пискнула рация. Дрожащей рукой Протасов поднёс её к уху и, сглотнув, спросил:
– Алло…
Последовавший за этим доклад заставил его перевести взгляд с мёртвой девушки на заднее окно, а там, к слову, тоже было на что посмотреть. Пылевой вал теперь достигал метров сто-сто пятьдесят, и расстояние до него с каждой минутой уменьшалось. Автобус ускорился, а вместе с ним поддали газу и машины сопровождения. Над головами прострекотали вертолёты. Боевые машины плавно, практически синхронно набрали высоту и зависли на месте, прямо напротив пылевого вала, а затем открыли шквальный огонь, расчерчивая воздух дымными шлейфами ракет.
– Нахрена они стреляют? – никому толком не адресуя вопрос, пробормотал один из солдат, чьё имя я не помнил.
Удивительно, но ответил ему полноватый мужчина с аккуратными тонкими усиками. Взволнованно тараторя то ли на японском, то ли на китайском, он изучал бурю через объектив массивной камеры. Оторвавшись от навороченного фотоаппарата, он протянул его переводчику.
– Что там? – облизывая пересохшие губы, спросил Протасов.
– Тут… инфракрасный спектр…
Вертолёты тем временем продолжали стрельбу. Ракеты одна за другой срывались с крыльевых направляющих, носовые орудия раскалялись потоком крупнокалиберных пуль. Вспышки взрывов едва угадывались в жирной туше надвигающегося вала, трассеры тонули в нём, словно насекомые в морской волне. Уханье и взрывы было слышно даже отсюда, из бронированного автобуса, и каждый из нас молился, чтобы они замедлили надвигающийся кошмар.
В определенный момент буря просела под напором вертолетного огня, подалась назад, но обрадоваться этому никто не успел: из пылевой завесы стремительно появился длинный отросток, по форме напоминающий щупальце, и устремился к зависшим машинам. Состоял он всё из того же неодушевленного песка, но вёл себя, как живое существо! Среагировать на появившуюся цель успел лишь один из пилотов. Когда пылевой хлыст смёл две вертушки, третья ушла вниз, на какие-то метры разминаясь с опасностью, а её менее расторопные коллеги, словно по мановению волшебной палочки, растворились в гигантском щупальце. Не «взорвались», не «бесследно исчезли», а именно растворились. Стоило им только оказаться в песчаном отростке, как металл превратился в кружащуюся в беспокойном хороводе пыль, тут же втянувшуюся в буревой поток.
Выживший пилот мастерски развернул машину и, маневрируя, попытался сбежать. От корпуса отлетели яркие вспышки тепловых ловушек, но это не помогло. За первым щупальцем вынырнуло второе и с дьявольской меткостью устремилось к беглецу, в мгновение ока настигнув его. Хвост вертолёта рассыпался в труху, машина начала вращаться, потеряв управление, и скрылась из виду, окончательно оставив нас без воздушного прикрытия.
Старший лейтенант продолжал стоять посреди салона, глядя то на пылевой вал, то на труп журналистки на полу. Рация в его руке без умолку трещала что-то неразборчивое, но он не замечал этого.
– Тарищ лейтенант! Свяжитесь с бульдозером! – проорал водитель, но офицер его не слышал.
Раздался пронзительный клаксон, солдат за рулём невразумительно вопил, словно бульдозерист мог услышать его за рёвом стихии, и, как ни странно, тот понял, что от него требуется. Неповоротливая гусеничная машина сдала к обочине, пропуская вперед более юркий транспорт. Автобус, и без того подпрыгивающий на неровной дороге, начало немилосердно мотать из стороны в сторону. Пассажиры, не догадавшиеся занять свои места, попадали, словно кегли. Старший лейтенант приземлился аккурат на застреленную им девушку, но тут же с безумным криком вскочил. Площадь с парком уже давно остались позади, здания у проезжей части проносились всё быстрее. Судя по всему, водитель выжимал из движка все соки.
– Стоя-я-я-ять! – завопил Протасов не своим голосом. – К бою!
– Ты чего, лейтенант? Нахрена ты стрелять начал? – переводчик хоть и был напуган, но яйца у него оказались покрепче «протасовских». – Ты спятил?
– Молча-а-а-ать! – старлей развернулся к нему, пытаясь нащупать в кобуре пистолет, но тот отлетел куда-то в сторону во время падения.
Не раздумывая более, военный переводчик Козлов подскочил к командиру и хорошо поставленным ударом профессионального боксёра отправил того в нокаут:
– Беру командование на себя! Оружие к бою! Заднее стекло открыть! Убрать тела с прохода!
Мы подскочили с сидений. Мы были рады слышать приказы и повиноваться им, потому что это избавляло нас от необходимости думать самостоятельно. Дрожь тут же утихла, а вместе с ней куда-то пропал и страх. Мы щелкнули затворами и заняли позиции в хвосте автобуса. Артемов ловко забрался в пулемётную башенку, Штыков откинул заднее стекло. Мы вскинули оружие, старательно выискивая цели среди клубов догоняющей нас бури. Лейтенант поднял с пола рацию и отдал несколько приказов другим машинам, после чего встал среди нас.
