Ещё вчера лавинообразно разрастающийся Катаклизм растворился так же внезапно, как и возник. Беда ушла, но события, участником которых я стал, до сих пор являются мне во сне.
Отключаю всё ещё пикающие наручные часы, беру мыльно-рыльные принадлежности2 и направляюсь в туалет. В темноте мирно посапывают спящие солдаты… ну а я… Ну а я, рядовой Иван Селезнев, готовлюсь к утреннему осмотру3…
ГЛАВА ПЕРВАЯ. ВОЗВРАЩЕНИЕ ДОМОЙ
Город. Огромный монстр, притворившийся мёртвым. Подпускает нас поближе, на расстояние молниеносного броска. Так близко, чтобы без шансов. Так близко, чтобы наверняка. Мы медленно заползаем в его глотку, переваливаемся через ряды зубов. С интересом рассматриваем неподвижный язык. Смеёмся, фотографируем друг друга на его фоне, беспардонно тычем раскалёнными автоматными стволами в серую плоть, оставляя на ней выжженные отметины. Жгучая боль покрывает асфальт трещинами, затопляет подвалы, бессильно скребётся в окна, но Город не поддаётся на её провокации и остаётся неподвижным, лишь бы мы сделали еще несколько шагов по направлению к распахнутой глотке.
Город. Покинутый, но не заброшенный. Выцветший, но не забытый. Не живой, но и не мёртвый. Серые многоэтажки, проглатывая горизонт, простилаются на многие километры вперёд. Создают иллюзию бесконечности. Бесконечный серый бетон, бесконечный полумрак переулков, бесконечное одиночество. Бесконечная звенящая тишина. Многозначительная, как ритуал молчания на похоронах, нарушаемая лишь шелестом промозглого ветра, гоняющего по асфальту оранжевые листовки. Бесконечная эйфория ребёнка, предоставленного на выходные самому себе, со всеми вытекающими развлечениями. Распахнув небеса, Город с интересом рассматривает памятники, некогда возведённые своими создателями, но видит в них лишь напоминание о вытравленных паразитах.
Город, как проказа. Город, как всесильная панацея. Он отучил нас от праздного любопытства, повседневной скуки и ощущения вседозволенности. Он дал нам звонкую пощёчину. Такую, что чуть шеи не сломались.
Мы уже внутри, Город. Мы уже достаточно глубоко.
Автобус ползёт по проезжей части, так медленно, словно преступник, осуждённый на казнь. Машины сопровождения, то ли из сочувствия, то ли из садистского удовольствия, не торопят его, подстраиваясь под темп смертника. Впереди скрежещет гусеницами тяжелый бульдозер, его задача расчищать нам путь, если по дороге попадутся автомобильные пробки или обрушенные здания, а в случае чего – прикрыть спешившуюся пехоту своей неповоротливой, но крепкой тушей. Позади БТР-604 хищно вращает усиленной башней, способной потягаться мощью с танком. Замыкает немногочисленную колонну, набитый солдатами грузовик. Директива проста – сопровождение вверенной под охрану группы гражданских лиц, если быть точнее, то иностранных журналистов-добровольцев, что в огромных количествах кружили вокруг карантинной зоны. Ведению фотосъемки не препятствовать, оказывать посильное содействие, на вопросы не отвечать и в задушевные беседы не вступать. Попутно произвести разведку, а в случае опасности – отступить на обозначенные позиции. В автобусе десять солдат срочной службы, командир взвода старший лейтенант Протасов, военный переводчик Козлов в звании лейтенанта и журналисты, среди которых представители Польши, Соединённых Штатов, Англии, Франции, Германии, Испании, Бразилии, Японии, Китая и Австралии.
Осеннее солнце щедро поливает безлюдные улочки светом, золотом отражается от витрин и брошенных на проезжей части автомобилей, рикошетит, заставляя щуриться и прикрывать глаза рукой. Но, не смотря на ясную погоду и чистое небо,
в воздухе витает близость зимы. Её поступь уже заметна на окнах и заледеневших с утра лужах.
Город молчит. Город наблюдает.
На многие километры вокруг ни души. Полная и необратимая пустота, начиная от брошенных на проезжей части автомобилей и заканчивая номерами в отелях высокого класса. Маршрут пролегает по более-менее проходимым улицам, однако несколько раз водителям приходится объезжать обрушенные здания и вспаханные артиллерийским огнём кварталы. Разруха уступает место аккуратным проспектам и разомлевшим на солнышке улочкам. За окном проплывают многоэтажные колоссы, словно в их изумрудных утробах до сих пор бурлит офисная жизнь, маленькие уютные кафе, как и прежде, зазывают посетителей щитами-меню, а кинотеатры продолжают торговать билетами на премьеры годичной выдержки. Кажется, что ничего не произошло, и единственная причина безлюдности улиц – чересчур ранний час, однако нетронутые части города остаются позади, и взору предстают перемолотые в мелкое крошево спальные районы, покрытые копотью престижные бутики и скалящиеся разбитыми окнами школы. Так выглядит мир, познавший ужасы войны, но с кем мы вели бой?.. Кто смог испугать нас до такой степени, что мы начали бомбить собственные дома? Ответ скрывается совсем близко… В изувеченных и покорёженных стволах деревьев… В перевёрнутых вверх ногами зданиях… В сросшихся между собой, словно сиамские близнецы, автомобилях… Определённо, человек приложил руку к разрушению мегаполиса, но действовал он не один. Какая-то неподвластная людям, чуждая этому миру сила прошла по улицам, в лучшем случае отобрав привычный уклад жизни, а в худшем – саму жизнь.
Мы спешно обматывали мегаполис тоннами колючей проволоки, щедро засаживали минами, окружали блокпостами, пулеметными вышками, ДОТами, ДЗОТами, стенами и прочим, на что только хватало средств. Мы терпеливо наблюдали, стоя на
безопасном расстоянии. Ждали, что будет происходить дальше, не в силах повлиять на происходящее. Не бомбить же город ядерными боеголовками, в конце концов. Это же только в отчетах население вывезли в полном составе, на деле эвакуировать удалось в лучшем случае половину, не говоря уже о брошенных культурных ценностях и запертых сейфах. Так что, бомбить было никак нельзя, разве что точечно, порой с долгим согласованием, а порой – импульсивно, «под мою ответственность». Газами закидывали, поливали напалмом, даже крупные силы десанта, кажется, однажды высадили, да и все, собственно.
Зато на периметре… На периметре был настоящий ад, пропитанный ужасом бедолаг-срочников, умудрившихся попасть под призыв в столь неблагоприятное время. Если бы спросили меня, то мобилизацию надо было проводить полную, а не частичную5, однако начальство бросило на амбразуру молодняк, даже курс молодого бойца6 не прошедший. Кстати, как оно было и в моём случае… Знакомство с периметром оказалось незабываемым. Сразу после прибытия в расположение роты на вверенном нашему подразделению секторе произошёл прорыв. Всех тут же поставили под ружьё, погрузили в транспорт и повезли на место, хотя половина из нас впервые держала в руках оружие. Приехали, а там двенадцать трупов, разорванных на куски вместе со всеми комплектующими: бронежилетами, касками, ОЗК7 и автоматами. Рядом вкопан в землю огнемётный танк какой-то старой модели. Поливает горючей смесью несуразное тело, судя по всему, атаковавшей твари, а экипаж сидит внутри и орёт безостановочно. Никто не рискнул лезть под горячую руку, дождались, пока баки опустеют, и только после этого вытащили из машины обезумевших солдат. Глаза выпучены, вопят что-то неразборчивое, вырываются, умоляют вернуть их в танк… Но самое странное, как выяснилось позже – ограждения и минное поле оказались невредимы.
Я как увидел тех танкистов, так сразу понял – выжить будет тяжело, а если и выживу, то надо еще умудриться в своём уме остаться. Последнее всегда пугало меня больше всего – свихнуться и отправиться домой с «жёлтым»8 билетом, посмотреть в глаза родных и сказать: «Я не смог», – но этот страх не шёл ни в какое сравнение со страхом обернуться очередным порождением Города. Стать одним из омерзительных чудовищ и пойти против своих же товарищей… Отстать от основной группы и выйти к периметру уже не Иваном Селезнёвым, а кем-то другим…
