Я присел, взял пригоршню влажной земли и бросил.

Через пятнадцать минут все закончилось. Еще минут через пять «газель» с мужиками и начальницей уехала. На их предложение подкинуть меня до маршрутки я ответил отказом. Почему? Не знаю.

Я стоял рядом с холмиком Лехиной могилы, смотрел на металлическую табличку и пытался вспомнить, каким же он был в те несколько часов, что я его знал. Но как я ни старался, воспоминания упорно не шли. «Пора…» – говорил я себе раз за разом, но все равно продолжал стоять.

Грунтовая дорога уводила меня прочь от места потерянности, ненужности, от места полного забвения – в место просто скорби. Уходя, я постепенно ощущал летнее тепло, и по чуть-чуть, словно сквозь истончающуюся преграду, различал стрекот кузнечиков и чириканье птиц. Я шел и думал о том, как различаются люди в смерти. Одних, возможно, помнят, хотя бы изредка, хотя бы иногда. О других воспоминаний нет и не будет – ни когда, ни у кого.

Шаги. Быстрые шаги раздались за моей спиной…

Остановившись, я обернулся… Чириканье и стрекот тут же застыли в воздухе и той самой застывшей нотой стали вкручиваться болью в мозг. Летняя стужа медленной волной протянулась по коже, поднимая дыбом каждый волосок. Воздух встал поперек горла.

Леха!

В десяти шагах от меня!

…

Он быстро приближался…

в которой наш герой борется за свое сознание нестандартными способами

Я сидел дома, на кухне и… квасил по черному.

С того самого момента, как капитан Петров завез меня с кладбища домой, я уговорил бутылку коньяка и нашел общий язык с литровкой текилы. Лимон? Какой лимон, какой букет, какое послевкусие – налил стакан, глотком выпил, выдохнул и… повторил сначала.

Сколько я пропустил таких стаканов, не знаю, но я был трезв – ни малейшего ощущения опьянения. И Кот знал, что я трезв, иначе не стал бы он лезть ко мне, а значит, высококачественное дорогущее спиртное потрачено впустую.

Вообще-то я не пью, почти не пью, лишь за компанию, не часто, не много и в основном вино. Так что урон, понесенный нашим баром, можно объяснить лишь той скорбью, которой я напитался на кладбище, и тем чудовищным для моего разума взрывом, в мгновение разметавшим эту скорбь.

Леха подошел ко мне почти вплотную.

Я сразу же вспомнил, что помимо русой хлипкой бородки, забавного сплюснутого носа у него еще всклокоченная короткая стрижка. И сейчас все это, только что закопанное под землю, стояло в полуметре от меня, и смотрело полными печали, опухшими, покрасневшими глазами.

Стужа, проникшая сквозь мою кожу, кажется, не только вымораживала меня изнутри, но и замедляла само время.

«Леха?» – я не мог воспринять ЭТО НЕЧТО как-то иначе – пытался улыбаться.

А потом в той самой замедленности времени раздался звук, словно лопнул воздушный шарик: «Па-аф!» Затем еще раз: «Па-аф!», «Па-аф!». И каждый раз «Леха» вздрагивал, его губы, теряя улыбчивость, выгибались вниз, а в глазах импульсом проскальзывал испуг.

После третьего звука «парнишка» рванул вперед, мимо меня, бросив на ходу голосом Лехи: «Нам нужно поговорить, срочно».

Возможно, звучание его голоса, такого всамделишного, теплого и живого, вернуло мне ощущение реальности.

Я повернулся вслед за ним и даже хотел прокричать «Погоди!», но проклятие ботинок ожило и вцепилось в меня, принуждая не думать, а только смотреть на его ноги.

Те самые древние мокрые, ботинки – не кроссовки, с каждым шагом удаляющегося «Лехи» они не только меняли свою форму и цвет – они высыхали!

А потом вершина абсурда.

Раз – и «парня» не стало!

Был – и нет!

Исчез, как в долбаном фантастическом фильме. Лишь взметнувшееся облачко пыли и звук выплеснувшегося сжатого воздуха: «Па-аф!»

Сколько прошло времени – не знаю. О чем я думал – не помню. Что заставило меня обернуться – не представляю.

На дороге со стороны зоны захоронения потерянных душ стояли три человека, и (вот оно, продолжение ирреальности) они оказались закутанными в светло серые балахоны, с головами, скрытыми под громадными ткаными капюшонами.

Помню, что я двинулся к ним. Зачем? – Не представляю.

Помню, как облик ближайшего ко мне начал меняться, его словно окутало дрожащее марево, а балахон будто бы растворялся. Я успел отметить, что фигура под исчезающей одеждой – женская, и тут раздались вскрики. Все трое вдруг побежали прочь от меня и вдруг – «Па-аф», «Па-аф», «Па-аф» – исчезли.

Вот тогда-то мои ноги и подкосились. Я сел там, где стоял: посреди дороги, в пыль.

Не знаю, сколько прошло времени, пока я услышал и осознал приближающиеся шаги.

– Ну, как вы? – спросил сочувственный голос капитана Петрова у меня за спиной.

Расщепление

странная

Прикосновение Кота подобно легчайшему дуновению. Не иначе этот негодник каким-то образом знает, когда мой сон переходит в легкую стадию, и именно тогда касается кончика моего носа. Его прикосновение почти неуловимо, воздушно, но настолько действенно, что я сразу открываю глаза, и первое что вижу – два больших бесконечно мудрых (ей‑ей не вру), светящихся изнутри темной зеленью глаза.

Восемь лет почти каждую ночь повторяется эта сцена, что, конечно же, говорит о запредельной степени избалованности нашего персонального сфинкса. Давным-давно, когда крошечный, безволосый, розовый как младенец и немыслимо горячий котенок лишь поселился у нас, он постоянно жалобно мякал и, казалось, все время мерз. Мне его было жалко настолько, что, вопреки здравому смыслу, советам котозаводчицы и просьбам жены, я вставал по ночам и кормил большеухого малыша кошачьими консервами. С тех пор ушастик превратился в огромного, почти девятикилограммового монстра, но привычка вкушать по ночам свое излюбленное блюдо осталась. Причем, к удивлению жены и сына (я подозреваю, что они просто завидуют), такую побудку он устраивает лишь мне. Эдакая своего рода избранность, возможно, и не позволяет мне все эти годы отмахиваться от его ночных домогательств.

Вот и сейчас, открыв глаза, я почти провалился в зеленую, горящую голодную бездну.

«Опять! Нееет… – подумал я, прежде чем осознал, что моя голова раскалывается.

Боль ощущалась подобно кольцу Сатурна: на периферии, в удалении, вращаясь вокруг головы.

«Надо меньше пить… воистину… – подумал я, – а может быть, чаще…».

Зеленая бездна передо мной отдалилась и приняла форму настырных кошачьих глаз.

– Задолбал…, – пробормотал я обреченно и попытался встать с кровати.

В следующее мгновение я забыл и про боль, и про зеленую бездну: испуг разметал все.

«Где я!?» – закричала новая мысль: вокруг темнота и почти живой, шевелящийся запах полыни.

Я лежал не на кровати, а на чем-то жестком, холодном и, как подумалось мне, простирающемся в бесконечность. Под ладонями ощущались комки: большие и маленькие, твердые и рассыпающиеся – мучнистые.

«Земля? – с удивлением спросил я самого себя, – Почему? Откуда…». Но ответа не было, да и времени на раздумья не было тоже: кромешная тьма, тишина и горечь полыни, казалось, проникали в самое сердце. Я ощущал, как оно сжимается и колотится все быстрее, истеричнее, громче…

Вскочив на ноги, я выставил руку вперед и сделал осторожный шажок.

– Мя-у, – раздалось у меня за спиной в тот момент, когда моя рука наткнулась на стену. Холодная, твердая, осыпающаяся земляная стена показалась мне бескрайней: я касался ее пальцами, ощупывал слева от себя, справа, сверху, но она продолжалась и продолжалась.

Мой мозг, оглушенный пулеметными выстрелами сердца, с невероятной скоростью рождал мысли, одну жутче другой. Я отмахивался от них и, подобно неверной дымке, они исчезали, но освободившееся место тут же занимали другие, такие же ужасные. Калейдоскоп кошмарных придумок менялся, но постоянным оставался вопрос, ответа на который не было, и именно это вселяло в меня подлинный ужас. «Где я?» – спрашивал я себя снова и снова, двигаясь вдоль стены и беспрестанно ощупывая ее.