Ну что ж, она не в первый раз ставит все на карту. И кто, как не великий человек, способен разрушить одним движением пальца все планы, все сокровенные помыслы своих подданных. Пусть и бывших, но оставшихся верными ему.

Вошел Бертран. Его лицо выражало крайнюю степень изумления.

— Прошу вас, княгиня, — сказал он, почтительно склонившись. — Император велел проводить вас к нему немедленно.

Марианна вошла в комнату, желая поднять голову и одновременно не решаясь сделать это. И тут она услышала до того знакомый голос, что у нее защемило в груди:

— Марианна! О боже, моя девочка! Я никак не ожидал, что когда-нибудь увижу тебя.

Она вышла на середину комнаты и опустилась в глубоком реверансе:

— Приветствую вас, сир.

Она подняла глаза и увидела Наполеона. Его лицо, которое когда-то казалось ей словно выточенным из мрамора, теперь стало одутловатым и пожелтело, он сильно обрюзг, но одно осталось неизменным: серо-голубые глаза — глаза императора. Сейчас они излучали тепло.

— Никто не может сделать реверанс лучше тебя, Марианна, — произнес он, протягивая ей руку.

Марианна прикоснулась губами к этой маленькой, по-прежнему сильной руке и подняла счастливое лицо к своему императору.

— Оставьте нас вдвоем, — резко произнес Наполеон, обращаясь к Бертрану и слугам. — Мне никто не нужен!

Все вышли, оставив Марианну наедине с Наполеоном.

— Ты видишь, что они делают со мной? — Он вскочил с кресла и нервно заходил по комнате.

Марианна поднялась было, но он вновь указал ей на стул:

— Сядь. Сиди и слушай меня.

Марианна с почти материнской нежностью глядела на невысокого грузного человека, расхаживавшего по комнате и возмущавшегося порядками на острове. Он был все тот же…

— Гудсон Лоу! Кто он такой, этот Гудсон Лоу? Это мерзавец, скотина! Он говорит, что участвовал в сражениях! Эта штабная крыса сражалась! Если бы он знал, что такое быть солдатом, он не вел бы себя как самый последний тюремный надзиратель! Ты видела его? — внезапно обратился он к Марианне.

Она не успела ответить.

— Да, конечно, иначе ты не смогла бы сюда попасть. Бедная девочка, ты была вынуждена просить эту тварь…

Наполеон взглянул на Марианну, и лицо его смягчилось.

— А ты все такая же красавица, даже стала еще лучше. А я? Я сильно изменился? — обеспокоенно спросил он.

— Годы, проведенные в заточении… — начала Марианна, но Наполеон перебил ее:

— Да, конечно. Я знаю, как я выгляжу. Эти скоты добились своего. Но я не собираюсь ни в чем уступать им. Однажды этот Лоу приехал сюда в жуткий дождь, а я запретил пускать его в дом. И эта крыса стояла перед закрытой дверью и мокла целый час!

Наполеон коротко засмеялся и, резко оборвав смех, обратился к Марианне:

— Ты часто вспоминала обо мне?

— Да, сир, — ответила молодая женщина, и это было истиной.

— О чем ты думала, когда я покинул Эльбу?

Серо-стальные глаза, казалось, смотрели в самую душу Марианны.

— О вас, сир, — просто ответила она.

Наполеон поморщился.

— Я всегда считал, что женщины, а особенно красивые, неспособны досконально разбираться в политических тонкостях, — сказал он. — Их гораздо больше волнуют платья и романы. А я… Я мог одержать победу при Ватерлоо и тогда не был бы вынужден сидеть в этом гиблом месте! Тогда бы пало английское правительство… А сейчас они восхваляют бездаря Веллингтона, который как полководец не стоит и моего мизинца. Он не совершил ничего, кроме сплошных ошибок, а его называют гением. Это я — гений!

Марианна слушала отрывистую речь узника Святой Елены, и ей было немного грустно. Она, конечно, не ожидала, что Наполеон примет ее так же, как принял бы Жоливаль после долгой разлуки, но все-таки подробности сражения при Ватерлоо ее интересовали куда меньше, нежели состояние души бывшего императора. А он, по всей видимости, обрел в Марианне нового, свежего слушателя.

— Я — гений, я — человек, перед которым страны падали ниц, — продолжал Наполеон, — вынужден подчиниться этой гнуси, этому Лоу. Прошу тебя, Марианна, рассказывай всем, всем, кого только не увидишь, о том, что здесь происходит, как они издеваются надо мной!

Марианна скользнула взглядом по убранству кабинета — пятна на стенах, на стульях потрескался лак, желтый ковер на полу совсем вытерся. И в довершение всего что-то заскреблось в углу комнаты.

— Это — крыса? — вздрогнула молодая женщина.

— Крыса, — спокойно ответил Наполеон. — Они меня не очень беспокоят, потому что есть твари и похуже.

Марианне совершенно не хотелось обсуждать деяния Гудсона Лоу, и она поспешила спросить:

— Как вы проводите свой день, сир?

Она пожалела о своем вопросе — по лицу Наполеона пробежала тень.

— Мои дни не слишком отличаются друг от друга, — сказал он. — Что я делаю? Я делаю то, что хочу! — Эти слова прозвучали с внезапной яростью. — Поступаю так, как мне хочется, потому что я велик!

Судорога прошла по его телу, и он грузно опустился на диван, схватившись за бок.

Марианна бросилась к нему:

— Вам плохо, сир? Я позову кого-нибудь!

— Не надо, — слабо махнул рукой Наполеон. — Мне не нужен врач. Этот дурак Антоммарки считает, что я симулирую болезнь, чтобы вызвать сочувствие.

— Но как я могу вам помочь? — спросила она.

— Никак. Знаешь, у меня часто, теперь часто возникает ощущение, будто мне в бок вонзается острая бритва. Я знаю, что это такое. От этой болезни умер мой отец. И я, Марианна, тоже скоро умру.

— Что вы, сир! — вскричала Марианна, но Наполеон отмахнулся:

— Не надо ничего говорить об этом. Они хотят меня отравить. Я приказываю Монтолону пробовать все кушанья, но рано или поздно они доконают меня. Или они, или эта бритва. Она такая узкая и горячая, она проникает в меня и приносит такую боль…

Марианна с состраданием глядела на него — располневшего больного императора в сером сюртуке, на котором горела золотая звезда.

— Ты спрашивала, как я провожу свой день? — с усилием произнес Наполеон. — Я диктую мемуары своим приближенным. Раньше, когда со мной еще был Лас-Кас, я диктовал ему. Сейчас его обязанности исполняет графиня Монтолон, но сегодня мне не хочется видеть ее. Так что бери-ка перо, моя дорогая, и приготовься писать.

Марианна перешла к небольшому столику, на котором стояла чернильница и лежала бумага. Ее руки немного дрожали от мысли о том, какая ей выпала честь — записывать мемуары Наполеона Бонапарта, императора.

— Ты готова? Пиши, — сказал он и начал диктовать: — «У меня несгибаемый характер. Я был подобен гранитной глыбе, брошенной в мировое пространство. Я чувствовал, что мое предназначение — изменить облик мира. На вершинах, куда я поднялся, ничто не мешало мне владычествовать, не было лишь уверенности в вечности этого».

Наполеон диктовал чрезвычайно быстро, и Марианна торопилась изо всех сил, не решаясь перебить его просьбой говорить чуть помедленнее.

— «Я не завладел короной, — продолжал он, — я только поднял ее из сточной ямы. Я совершал политические ошибки, — эти слова он произнес с видимой неохотой, — но мой характер, который заставлял меня их совершать, уже и был причиной моего возвышения. В конце концов судьбе надоело быть ко мне благосклонной и она ниспослала на меня сразу все возможные несчастья».

Наполеон вздохнул и задумался, продолжая мерить шагами кабинет. Марианна не заметила, когда он поднялся с кресла, и поэтому сейчас, взглянув на него, поразилась происшедшей с этим человеком перемене: из глаз пропало страдание, безвольно опущенные плечи распрямились, и ничто не выдавало того, что он был болен и измучен.

Он гордо поднял голову и продолжил:

— «Фортуна устала лицезреть мои успехи. Но слава моя не может быть погребена. За десять лет я сделал столько, сколько не может быть сделано за десять веков. В будущем все будет напоминать о моем могуществе. — Голос Наполеона звучал все громче и громче. — Моя эпоха будет самой великой в истории Франции. О моих деяниях будут читать, как о деяниях Цезаря и Александра Великого. Я уже историческая личность!» — почти прокричал он последние слова и умолк.