Он все понял по этому ответу, по ее чуть дрогнувшему голосу. Этого следовало ожидать. Кто-то там, на площади Звезды, посмел намекнуть ей о том, о чем она не подозревает. Или она просто услышала чужой разговор… Не следовало оставлять ее одну. Он сжал ее руку сильнее, поднес к губам, – ему нравилась эта белая нежная кожа, прохладная, свежая, эти перламутровые ногти. У нее рука королевы. Подумав об этом, Эдуард вдруг очень ясно ощутил, что ему жаль ее.

Да, жаль. Честное слово, он не знал, как поступить. В своих первоначальных планах он усматривал даже какую-то жестокость. Надо оставить ее в покое – так, вероятно, будет честнее всего. Но, Боже мой, как его тянуло к этой девушке – чистой, открытой, наивной. Как ему хотелось именно этой чистоты. В том, что она чиста, он уже не сомневался. И какое это было возбуждающее сочетание – чистота и чувственность ее облика, неведение и столь откровенная теплота ее плоти. Да нет, он не может от нее отказаться. Что угодно, только не это. Им хорошо сейчас, она рада, а чего иного в этом мире еще можно желать?

Он дал себе слово никогда больше не бывать с ней в людных местах. Старая выдра мадам д’Альбон была права. У всякого свое место. Для Адель будет больше болезненного, чем приятного в этих прогулках.

Принесли мороженое. Эдуард зачерпнул ложечкой немного сладкой молочной массы и, улыбаясь, поднес к губам Адель:

–– Съешьте. И улыбнитесь наконец.

Невольно улыбаясь, она открыла рот и неловко взяла губами мороженое. Его и возбудил и тронул этот жест:

–– Жизнь прекрасна, Адель. Честное слово. Съешьте еще, и тогда я вам скажу что-то важное.

Улыбаясь уже веселее, она проглотила, потом передернула плечами, усаживаясь поудобнее. Слез уже не было в ее глазах. Он смотрел на нее почти зачарованно. Потом негромко произнес:

–– Адель, я люблю вас.

–– Что? – Она, оказалось, не ожидала такого.

–– Да-да, не удивляйтесь. Я люблю вас. Я даже скажу вам больше: уже очень давно я никого так не любил. Вы очень нужны мне сейчас. Обещайте, что не покинете меня.

Он нисколько не кривил душой. Он действительно любил ее. Другое дело, что он не знал, надолго ли его хватит и сколько все это будет продолжаться. Но встрече с этой девушкой он был, безусловно, рад, и, хотя еще не знал, как поступить с Адель, был уверен, что она принесет ему счастье. Он не хотел разочаровывать ее. Он желал лишь одного: чтобы и он, и она были хоть какое-то время счастливы.

И, хотя он говорил это весело, немного даже шутливо, Адель отнеслась к этому весьма серьезно. Кровь отхлынула от ее лица, и она произнесла – торжественно, важно, будто давала клятву:

–– Нет, что вы, об этом и речи быть не может. Я никогда вас не покину. Это… ну, это же невозможно. Разве не говорила я вам? Мне кажется, вы всегда были в моей жизни и я никогда-никогда не смогу с вами расстаться. Это даже не любовь. Это…

Помолчав, она прошептала, робко поднимая на него глаза:

–– Это судьба.

Он смотрел на нее со смешанным чувством легкой боли, желания и нежности. В глазах многих женщин он видел любовь, но эти глаза, изумрудные, огромные, прекрасные, были сейчас дороже всех. У нее это было первое чувство. Она не лгала. И, что важнее всего, ее любовь не была ему безразлична.

Эдуард поднялся, помог подняться и ей. Она шла за ним очень доверчиво, убежденная, что он знает, куда ее вести, и уже совершенно позабыла об обидах, мучивших ее раньше. Выйдя из кафе, они остановились у цветущих кустов амаранта, чьи красные бутоны стояли над листвой, как огненные столбы. Эдуард привлек ее к себе, его рука легла на ее затылок, слегка зарылась в волосы, откидывая Адель голову. Он видел ее губы, чуть измазанные мороженым, пухлые, свежие, сочные. Порой, глядя на нее, он едва владел собой. Так было и сейчас. Обхватив ее за талию, он сжал ее жадно, даже грубо, прижал к себе так крепко, что она впервые в жизни ощутила, как вжимается в нее напряженная, рвущаяся мужская плоть. Покорная его объятиям, взволнованная, потрясенная, она обвила руками его шею, легкий стон сорвался с ее губ. Он уже искал ее рот, поцеловал жадно, ненасытно, проник между полуоткрытыми губами, и их языки встретились – твердый, настойчивый его и мягкий, сладкий, как клубника, ее.

Никто еще не целовал ее так пьяняще, так удушающе-жарко, так всепоглощающе. Задыхаясь, она чуть-чуть отстранилась, его губы оказались на ее груди, там, где лиф платья обнажал нежную ложбинку. Он сильно сжал ее груди, приподнятые жестким корсетом, ощупал ее всю, до самых бедер, и все это бесстыдно-смело, ничего не боясь и ничего не стесняясь. Она не сопротивлялась ему, чувствуя, что и ее захлестывает какая-то мощная, неудержимая волна, – не так сильно, как его, но и ее тоже.

Он отстранился, опасаясь слишком испугать ее, но она, казалось, даже пожалела об этом, потянулась вслед за его руками, припала головой к его груди. Эдуард мягко поддержал ее. В нем пылало желание, но он понимал, что следует подождать: хотелось почему-то обойтись с этой девушкой нежно, так, чтобы она поняла, что за радости таятся в плотской любви. Он мягко взял в ладони ее лицо.

–– Отвезти вас домой?

Она по-детски кивнула.

–– Адель, вы говорили, что любите Нейи. Хотите отправиться туда? В воскресенье утром, например?

Она снова кивнула. Сердце у нее стучало слишком быстро, чтобы она могла говорить.

–– Вы ездили когда-нибудь на поезде?

–– Один раз.

–– Ну, так, значит, в Нейи мы отправимся по железной дороге. Мне хочется, чтобы вы развлекались.

–– Да-да, конечно, я поеду с вами…Для меня нет ничего лучше этих прогулок. Я так люблю вас.

Она снова уткнулась лицом ему в грудь. Улыбаясь, он погладил ее мягкие волосы.

–– Адель, дорогая моя, если это так, мы, пожалуй, будем вполне счастливы.

Гортензия была удивлена, узнав, что ее дочь вернулась к ужину. Но еще более ее удивил вид Адель, когда та спустилась в столовую, – удивил и расстроил. Девушка была бледна и сосредоточенна, зеленые глаза смотрели мрачно. Вначале госпожа Эрио решила, что, конечно же, этот молодой развратник сотворил с ней что-нибудь эдакое, от чего она сама не своя, но тут Адель заговорила.

–– Мама, ты можешь ответить мне, если я спрошу, но ответить честно–честно?

–– Да, дитя мое, – слегка расстроенно сказала Гортензия. – Но, Боже мой, разве я когда-нибудь говорила тебе неправду?

У госпожи Эрио, честно говоря, сердце пропустило один удар. Лихорадочно смяв салфетку, она попыталась представить, что же такое Адель могла узнать?

Адель, не поднимая глаз от тарелки, серьезно и мрачно произнесла:

–– Сегодня на площади Звезды я слышала разговор, который… который меня удивил.

–– Разговор? Господи, детка, разве можно прислушиваться ко всем сплетням? Пожалуй, я заранее могу сказать тебе, что все услышанное – неправда.

–– Мама, это были люди из высшего света. Мне кажется, они не стали бы лгать попусту. Я уже не говорю, что они были… были со мной непочтительны. Они смотрели будто сквозь меня и один из них сказал другому, что мой отец…

Адель подняла глаза:

–– Что мой отец – князь Демидов, тот самый, у которого мы гостили во Флоренции.

Гортензия смотрела на дочь, но даже румянец не разлился по ее бледным щекам. Если признаться, она ожидала худшего. Она успела взять себя в руки, и сердце у нее стучало уже ровно. Все, что ни случилось, – к лучшему. Гортензия почти спокойно спросила:

–– Чего же ты хочешь? Что я должна сделать, по-твоему?

–– Сказать мне, правда ли это.

Губы у Адель были закушены, вся поза выдавала напряжение. Гортензии не понравился взгляд дочери – будто взгляд судьи. Так, пожалуй, смотрят порядочные женщины на куртизанок. Она всегда ненавидела такие взгляды, а уж от дочери и подавно не могла такого стерпеть.

–– Ты думаешь, что имеешь право спрашивать меня об этом?

–– Мне хочется знать, был ли у меня отец. Был ли вообще когда-нибудь на свете граф д’Эрио или это все твои выдумки!