–– Он растрачивает себя, Жозеф. Он умен, однако тратит свою жизнь на какие-то глупости. У него есть способности, но он растрачивает их в этих беспрерывных кутежах. Подумай, Жозеф, это не прекращается с тех пор, как та женщина…
Страдание отразилось на ее лице. Барон сжал руку графини, словно стараясь помешать ей договорить:
–– Дорогая, мы же условились не вспоминать об этом.
–– Если мы будем молчать, от этого ничего не изменится. Я люблю Эдуарда, ты это знаешь, он для меня – все. А он не находит себя. Я так хотела бы…
–– Что? Может быть, чтобы он женился?
–– Да, – ответила графиня, наконец-то решаясь признаться в этом. – Да. Может быть. Но я опасаюсь даже намекнуть ему об этом.
–– Опасаешься? – Барон рассмеялся. – Разве есть что-то такое, в чем бы он тебе отказал?
Антуанетта слабо улыбнулась.
–– Да, он хороший сын… И мне тем более больно думать, в каких местах он бывает… что о нем говорят… Он – я это заметила – как-то сторонится женщин нашего круга, относится к ним с недоверием, подозрительно, насмешливо… Конечно, после той истории это понятно, но ведь и дамы того круга, где он сейчас бывает, не для него.
Помолчав, она добавила:
–– А эти статьи в журналах, которые он пишет под псевдонимом “шевалье де Сен–Реми”? Я не узнаю его там. Он язвителен, зол, саркастичен, он словно скальпелем разрезает всех тех, кто бывает у меня, высмеивает их, показывает все недостатки…
–– Да, у него острый взгляд, – задумчиво подтвердил барон.
–– Мои гости уже боятся его, называют “враг друзей”. Некоторые боятся приходить, опасаясь, что их потом высмеют в газетах… Я не о них печалюсь, меня волнует он. Он словно добивается, чтобы его не любили. Впрочем, что я говорю! – Она снова слабо улыбнулась, проведя рукой по волосам. – Когда он что-то пишет, я даже рада. Гораздо хуже, когда у него такой период, как сейчас, – актрисы, театры, бульварные девки, ложи в “Амбигю”6.
Она порывисто поднялась, прошлась по гостиной, ломая пальцы. Жозеф внимательно следил за ней взглядом, потом опустил глаза, вздохнул и тоже поднялся.
–– Антуанетта, ты в чем-то права. Но все дело в нашем времени. Когда я был молод, я воевал, ненавидел, совершал подвиги. Я знал, куда девтаь свои силы. Я боролся с революцией, с Бонапартом, с империей. Нынче другое время. Все силы уходят на то, чтобы заработать деньги.
–– Да-да, – с болезненной гримасой подтвердила графиня, – а что же делать тем, у кого их достаточно?
–– Развлекаться. Твой сын именно так и поступает. И это еще хорошо, что он умеет это делать, что у него к этому вкус…
Графиня резко обернулась, глаза ее были полны укора и удивления:
–– И это все, что ты можешь мне сказать, Жозеф?
Барон покачал головой, заложив руки за спину.
–– Дорогая моя, – сказал он, и неподдельная любовь прозвучала в его голосе. – Могу ли я в чем-то тебе отказать?
–– Значит ли это…
–– Я попытаюсь. Сделаю, что смогу. Может быть, даже познакомлю Эдуарда с графиней д’Эрио.
–– С графиней д’Эрио? – Изящные брови Антуанетты чуть приподнялись. – Что это за имя и что это за особа?
Словно все больше утверждаясь в своей догадке, барон произнес:
–– Да–да, это очень удачная мысль…
Спохватившись, он повернулся к графине:
–– Это креолка, кузина, я бывал у нее неоднократно.
–– Но ее титул… и имя…
–– Титул фальшивый и имя, возможно, тоже. Это дама из того света, который можно назвать золотой проституцией. Словом, она сумела достичь того уровня, когда мужчины платят ей пять тысяч франков за то, что получили бы у уличной девки за двадцать су.
–– Жозеф!
–– Что? Этой дамы опасаться не следует, дорогая. Поверь мне, уж я-то ее знаю. Она очень красива, еще молода, у нее блестящий салон, где она собирает людей с такими же фальшивыми титулами, как и у нее, но все это сделано так ловко, что нужно приглядеться, чтобы понять, что к чему.
Пожав плечами, Антуанетта невесело произнесла:
–– Мой друг, ты впервые сознаешься в том, что вхож в такие дома.
–– Увы, дорогая, я грешен, как и все мужчины. Но я не сознался бы в этом и сейчас, если бы ты не заговорила об Эдуарде.
–– Ты… ты считаешь эту особу пригодной для Эдуарда? Жозеф!
–– Она пригодна даже для принцев, уверяю тебя. У своих знатных любовников она переняла хорошие манеры и даже кое-что от образования. Она хорошо маскируется под знатную даму. Начать хотя бы с того, что ее дочь, по-видимому, еще даже не подозревает, что за образ жизни ведет ее мать.
–– Так у нее есть дочь?
–– Есть, но я, впрочем, мало об этом знаю.
–– А сама она? Она парижанка?
–– Она лет пять, как в Париже. Я подозреваю, что путь свой она начала с самых низов. И, раз уж добилась нынешнего положения, значит, у нее есть талант.
–– Ты уверен, что Эдуард может увлечься этой особой?
–– Непременно. Уж на несколько месяцев она сумеет его увлечь, и он откажется от того, что ты так не любишь – театров, ресторанов и кутежей.
Барон умолк. Графиня тоже молчала, задумчиво наблюдая, как ветер колышет легкие занавески на распахнутом окне. Барон, ее кузен – при всей ее любви и уважении к нему – обладает частицей того буржуазного практицизма, снисходительности и простоты, которые помогают без брезгливости общаться с людьми вульгарными и грубыми. Графиня де Монтрей почему-то предвидела, что предлагаемая бароном женщина окажется вульгарной. Эдуард не таков. Она разбудит в нем самые дурные чувства, вызовет отвращение.
Поднимая глаза на барона, графиня произнесла:
–– Это скверный выход, Жозеф.
–– Это самый обычный выход, дорогая. Прости, но ты плохо знаешь мужчин.
–– Я вовсе не хотела, чтобы…
Стук кабриолета раздался за окном. Не договорив, Антуанетта поспешно поднялась. Радость отразилась на ее лице:
–– Это он! Можна сказать, почти вовремя!
Барон де Фронсак иронически покачал головой.
Через минуту в гостиную быстрым шагом вошел молодой граф де Монтрей, выгибая в руках чудесный хлыст с серебристой отделкой.
–– Здравствуйте, любезный дядюшка. Ах, мама, до чего же я рад вас видеть.
Он совершенно не помнил своего обещания вернуться к обеду, и мать понимала это. Он поцеловал руку графини.
–– Где вы были нынче, Эдуард?
–– На террасе Фейянов, мама, в Тюильри.
На его светлых панталонах со штрипками были брызги грязи. Эдуард великолепно одевался: мало сказать, что его одежда была чудесно сшита из восхитительных тканей, но и все те мелочи, что дополняют туалет, были у него бесконечно элегантны, – запонки на манишке, сверкающей белизной, дивные перчатки, кружева на манжетах, плоские золотые часы, и между тем, привыкший к этому с детства, он вел себя небрежно, словно ему все равно было, что на нем надето.
Барон, покачивая головой, с ласковой усмешкой произнес:
–– Безусловно, Антуанетта, дорогая, что бы мы ни говорили, Эдуард – это самое достойное ваше произведение. Какое сходство!
–– Вот как? – отозвался Эдуард. – Стало быть, разговор был обо мне?
Действительно, было что-то неуловимое, что позволяло сразу же судить о родстве Антуанетты и Эдуарда – тонкость линий, благородство осанки, выражение лица. У Эдуарда были светлые волосы, как у матери, но синие глаза он унаследовал от отца. Молодой граф был высок и хорошо сложен, в свете его все считали красавцем, настоящим денди. Возможно, было в его внешности что-то женственное, томное и изнеженное, но его пристальный взгляд, твердый и хищный, как взгляд тигра, заставлял забыть об этом.
–– Я всегда говорю только о вас, дитя мое.
–– Простите, мама, я совсем забыл, что обещал быть на вашем вечере, – произнес он, вспоминая, что опоздал.
–-Чем вам может быть интересен Тюильри? Что там за новости?
–– Новости? Да все то же. Герцог де Морни ставит свой новый водевиль. Некий русский князь, кажется, Демидов, прибыл из Флоренции, заказал картину некому художнику… Альфред де Виньи в очередной раз поссорился с Мари Дорваль. Вот и все сплетни. Что еще может быть? Как всегда, одна скука.
